– Ну и зачем ты купила этот майонез? Я же сто раз говорила, что в «Провансале» от той фабрики один уксус, – Надежда Михайловна брезгливо отодвинула пластиковую упаковку кончиком накрашенного ногтя, словно это была не еда, а радиоактивный отход.
– Надежда Михайловна, это тот, который любит Олег. Он сам его выбрал, – спокойно ответила Лена, не поворачиваясь от плиты. Сковорода шипела, требуя внимания, но спина невестки оставалась напряженной, как струна.
– Олег выберет то, к чему его приучили, – назидательно подняла палец свекровь. – Если бы ты готовила домашний соус, как это делала я, когда он был маленьким, он бы на эту химию даже не посмотрел. Желудок у моего сына не казенный, между прочим. У него с детства гастрит, мы его по санаториям возили, но кто сейчас об этом помнит?
Олег, сидевший за столом и уткнувшийся в телефон, сделал вид, что оглох. Он прекрасно знал эту интонацию матери – начало «Большой Ревизии». Так бывало всегда, когда Надежда Михайловна приезжала к ним погостить на пару дней. Формально – чтобы проведать внуков (которых пока не было) и помочь с хозяйством, фактически – чтобы убедиться, что без нее мир рушится, а невестка медленно, но верно губит ее драгоценного сына.
– Чай тоже, кстати, пахнет веником, – продолжила женщина, отхлебнув из чашки. – Леночка, ты не обижайся, я ведь как лучше хочу. Молодые сейчас совсем не разбираются в качестве. Экономите на спичках, а потом на лекарства будете работать.
– Мы не экономим, Надежда Михайловна. Это хороший крупнолистовой чай. Просто он заварился крепко, – Лена поставила на стол тарелку с сырниками. – Угощайтесь.
Свекровь подозрительно покосилась на румяные кругляши.
– Творог какой жирности брала? Пятипроцентный? Суховаты будут. Надо брать девять, а лучше домашний, у бабы Вали на рынке. Но тебе, наверное, некогда на рынок ходить, у тебя же карьера…
Слово «карьера» она произнесла так, будто это было название венерического заболевания. Надежда Михайловна искренне считала, что женщина, работающая главным бухгалтером, априори не может быть хорошей хозяйкой. В ее картине мира эти вещи были несовместимы, как лед и пламя.
– Олег, тебе пора, опоздаешь на планерку, – мягко напомнила Лена мужу, спасая его от необходимости комментировать творог.
Олег благодарно кивнул, торопливо прожевал сырник (который, к слову, был отличным) и вскочил.
– Всё, мои хорошие, я побежал. Мам, не скучай. Лен, я буду поздно, у нас аудит.
– Аудит у них, – проворчала Надежда Михайловна, когда за сыном закрылась дверь. – Семья должна быть на первом месте, а не аудит. Вот отец его, царствие ему небесное, всегда к ужину был дома.
Лена вздохнула. Ей самой нужно было выходить через сорок минут.
– Надежда Михайловна, я тоже убегаю. Обед в холодильнике, суп нужно только разогреть. Вечером приду, принесу продукты. Вам что-то конкретное купить?
– Да что мне нужно… Ничего мне не нужно. Я женщина скромная, – поджала губы свекровь. – Ты иди, иди. Я тут сама разберусь. Порядок хоть немного наведу, а то пыль у вас по углам клубится, дышать нечем.
Лена замерла в дверях. «Порядок наведу» на языке Надежды Михайловны означало тотальный обыск с перекладыванием вещей так, как удобно ей, и последующей лекцией о том, где чье место.
– Пожалуйста, не утруждайтесь. У нас чисто, клининг был в субботу, – попыталась возразить Лена.
– Клининг! – фыркнула свекровь. – Чужие люди грязными тряпками грязь развозят. Ладно, ступай. Не буду я твои хоромы трогать, больно надо.
Но в ее глазах уже загорелся охотничий азарт. Лена это видела, но сделать ничего не могла. Выгонять мать мужа было чревато скандалом вселенского масштаба, а Олег потом будет ходить с видом побитой собаки неделю.
– Хорошего дня, – бросила Лена и вышла, молясь про себя, чтобы свекровь ограничилась только кухней.
Как только замок входной двери щелкнул, Надежда Михайловна преобразилась. Из усталой пожилой женщины, страдающей от невкусного чая, она превратилась в генерала, принимающего парад на вражеской территории. Она медленно встала, оправила домашний халат (который привезла с собой, потому что «ваши синтетические тряпки носить невозможно») и обвела взглядом кухню.
– Ну что, посмотрим, как ты тут хозяинничаешь, «карьеристка», – прошептала она.
Начала она с кухонных шкафов. Это была разминка. Надежда Михайловна открывала дверцы, проводила пальцем по полкам. Пыли не было. Это ее расстроило. Но зато она нашла банку с гречкой, крышка которой была закрыта не плотно.
– Ага! – торжествующе произнесла она. – Моль разводят.
Она переставила банки местами по росту. Так было «правильнее». Потом заглянула под раковину. Там стояли моющие средства.
– Сплошная химия… Бедный Олежек, дышит этим ядом. Соду надо использовать, горчицу! А они денег тратят на эти разноцветные бутылки. Транжиры.
Закончив с кухней, она переместилась в гостиную. Тут было скучно: минимум мебели, огромный телевизор, диван. Никаких сервантов с хрусталем, никаких ковров на стенах. «Как в больнице», – вынесла вердикт Надежда Михайловна. Ей хотелось уюта, а уют в ее понимании – это когда каждый сантиметр пространства заставлен статуэтками, вазочками и фотографиями в рамках.
Она поправила шторы, которые, по ее мнению, висели криво. Переложила пульт от телевизора строго параллельно краю столика. Это были мелочи. Душа требовала большего. Душа требовала спальни.
Спальня – это сакральное место. Там хранились личные вещи. Надежда Михайловна знала, что заходить туда без спроса неприлично. Но она ведь не «чужая тетка», она мать! Она имеет право знать, в каких условиях спит ее сын. Вдруг у него подушка неудобная? Или одеяло синтетическое, под которым тело не дышит? Это же прямая угроза здоровью.
Она вошла в спальню. Кровать была заправлена идеально ровно – видимо, работа той самой «клининговой» девицы. Надежда Михайловна подошла к окну, проверила подоконник на наличие пыли. Чисто. Это начинало раздражать. Не к чему придраться, чтобы вечером, за чаем, со вздохом сказать: «Леночка, я там пыль протерла за комодом, там такой слой был, ай-ай-ай».
Взгляд упал на шкаф-купе. Огромный, зеркальный, во всю стену. Там, за этими дверями, скрывалась истинная суть хозяйки. Порядок снаружи часто скрывает хаос внутри. Надежда Михайловна была в этом уверена.
Она потянула тяжелую дверь. Та бесшумно отъехала в сторону.
Внутри висели рубашки Олега. Отглаженные, чистые, рассортированные по цветам. От белых к голубым, потом к клетчатым.
– Надо же, – буркнула свекровь. – Небось, в химчистку сдает. Сама-то утюг в руках держать разучилась.
Она перебрала рукава рубашек, проверяя манжеты. Чистые. Ни одной оторванной пуговицы. Скука смертная.
Секция Лены была следующей. Платья, блузки, юбки. Надежда Михайловна брезгливо перебирала вешалки.
– Короткое… Слишком яркое… Куда такое носить? На панель? – комментировала она шепотом, хотя платье было обычным офисным футляром чуть выше колена. – А это что? Шелк? Деньги девать некуда. А у матери, небось, зимние сапоги третий год не меняны.
Надежда Михайловна вспомнила свои сапоги. Они были вполне приличные, купленные Олегом в прошлом году, но сам факт наличия у невестки дорогих вещей вызывал жгучее чувство несправедливости. Она, Надежда Михайловна, всю жизнь экономила, во всем себе отказывала ради сына, а теперь эта фифа пользуется плодами ее трудов.
Она опустила взгляд вниз. Обувные коробки стояли ровными стопками. Она открыла одну. Туфли. Дорогие, видно по коже. Закрыла.
Оставались верхние полки. Антресоли. Там обычно люди прячут то, что не нужно каждый день, или то, что хотят скрыть. Сердце Надежды Михайловны забилось чуть быстрее. Интуиция подсказывала ей, что самое интересное именно там.
Но дотянуться было невозможно. Полки были высоко, почти под потолком. Надежда Михайловна огляделась. Стул. Она принесла стул из кухни, но его высоты не хватило. Тогда она, кряхтя, притащила небольшую стремянку, которую видела в кладовке.
«Я просто проверю, нет ли там моли, – оправдывала она себя, взбираясь на шаткие ступени. – Шерстяные вещи надо проветривать. Лена молодая, глупая, испортит вещи, а потом новые покупать на деньги моего сына».
На верхней полке стояли плотные вакуумные пакеты с зимними одеялами. Надежда Михайловна пощупала их – твердые, как камень. Ничего интересного. Она отодвинула стопку свитеров (видимо, старых, дачных). И тут, в самой глубине, у задней стенки шкафа, она увидела коробку.
Это была не просто обувная коробка. Это была красивая, плотная коробка из-под дорогого подарочного набора, перевязанная лентой. На ней не было надписей.
«Ага! – пронеслось в голове. – Тайник!»
Что там могло быть? Деньги? Золото? Или, может быть, компромат? Письма от любовника? Надежда Михайловна даже жаром обдало от этой мысли. Если она найдет доказательства неверности, то глаза у Олега наконец-то откроются! Он поймет, кого пригрел на груди, и вернется к маме.
Дрожащими руками она вытащила коробку. Она была довольно тяжелой. Спускаясь со стремянки, Надежда Михайловна чуть не оступилась, но удержала равновесие, прижимая к груди драгоценную находку.
Она села на край супружеской кровати (чего никогда не позволяла себе раньше, считая это верхом неприличия, но сейчас случай был особый). Поставила коробку на колени.
Лента развязалась легко. Крышка поднялась.
Внутри не было денег. И любовных писем там не было.
Сверху лежал плотный кожаный ежедневник, несколько бархатных мешочков и пухлая папка с документами.
Надежда Михайловна разочарованно выдохнула, но любопытство взяло верх. Она взяла один из бархатных мешочков. Развязала шнурок и высыпала содержимое на ладонь.
Это были серьги. Золотые, с крупными рубинами. Очень знакомые серьги.
Надежда Михайловна похолодела. Это были ЕЁ серьги. Те самые, которые «пропали» три года назад, когда Лена с Олегом помогали ей делать ремонт в квартире. Она тогда перевернула весь дом, обвинила рабочих, потом грешила на соседку, заходившую за солью. А потом, в приступе истерики, намекнула Олегу, что, возможно, Лена случайно смахнула их в мусор. Лена тогда плакала, клялась, что не видела.
– Ах ты, дрянь… – прошептала Надежда Михайловна. – Воровка! Клептоманка! Украла у родной матери, у старухи!
Руки затряслись от гнева. Вот оно! Доказательство! Теперь не отвертится. Украла и прячет, боится носить.
Она потянулась за вторым мешочком. Там лежала старинная брошь с янтарем. Тоже ее, Надежды Михайловны! Брошь она считала утерянной в автобусе лет пять назад.
– Господи… – она прижала ладонь к губам. – Да она же больная. Тащит все, что плохо лежит.
Надежда Михайловна уже представляла, как выложит все это на стол перед сыном. Как Лена будет бледнеть и заикаться. Это был триумф.
Она отложила золото и взяла папку с документами. Может, там документы на квартиру, которую Лена втайне купила на ворованные деньги?
Она открыла папку. Сверху лежал лист бумаги с заголовком: «Расходы на содержание Н.М. (Надежды Михайловны)».
Брови свекрови поползли вверх.
Она начала читать.
Это была таблица. С датами, суммами и комментариями.
* *12.01.2021 – 15 000 руб. – Стоматология. (Н.М. сказала, что лечила по ОМС бесплатно, деньги якобы ушли на лекарства. Проверено: звонок в клинику, оплачено Леной через кассу).*
* *03.03.2021 – 50 000 руб. – «Долг за коммуналку». (Н.М. утверждала, что пришли пени. Реально: покупка нового телевизора, который она спрятала в спальне и сказала, что отдала старая подруга).*
* *15.06.2022 – 120 000 руб. – Санаторий «Зори». (Подарок от нас на юбилей. Н.М. всем родственникам сказала, что путевку ей выделил собес как ветерану труда, а сын не дал ни копейки).*
* *20.08.2023 – Пропажа сережек с рубинами. Найдено: в кармане старого зимнего пальто Н.М., которое она отдала мне выбросить. Комментарий: не говорить ей, чтобы не было стыдно. Хранить до особого случая.*
* *10.09.2023 – Пропажа броши. Найдено: за подкладкой сумки, которую Н.М. подарила мне как «новую», но ношеную. Комментарий: молчать.*
Надежда Михайловна читала, и буквы начинали прыгать перед глазами. Лицо заливала краска – не гнева, а чего-то другого, липкого и горячего.
Дальше шли чеки. Десятки чеков. Оплаты кредитов, о которых она, Надежда Михайловна, не говорила сыну, но которые чудесным образом закрывались. Она думала, это банк ошибается или везет ей. Оказывается, Олег и Лена молча гасили ее долги по микрозаймам, которые она брала на покупку всякой ерунды из телемагазинов.
А под папкой лежал тот самый ежедневник. Она открыла его наугад.
*«Сегодня мама Олега снова довела меня до слез. Сказала, что я бесплодная пустышка. Я промолчала. Олег не слышал, он был в душе. Я не стала ему говорить, не хочу их ссорить. Она старый человек, у нее, наверное, что-то с головой. Надо записать ее к неврологу, но сделать это так, чтобы она думала, что это ее идея, иначе не пойдет. Оплачу прием сама, скажу, что акция для пенсионеров».*
Другая запись:
*«Нашла ее «потерянные» деньги за шкафом. Она опять кричала, что я украла 5 тысяч. Я просто положила их ей в кошелек, пока она не видела. Пусть думает, что сама забыла. Мир в семье дороже».*
Ежедневник выпал из рук Надежды Михайловны на мягкий ковер.
Она сидела на кровати, окруженная своими «украденными» вещами, и чувствовала себя так, словно ее раздели догола и выставили на главную площадь города.
Она была уверена, что она – жертва. Что она – мудрая мать, которую обижают неблагодарные дети. Что невестка – монстр, тянущий деньги из сына.
А в этой коробке лежала хроника ее, Надежды Михайловны, мелочности, лжи и глупости. И хроника невероятного, почти святого терпения Лены.
Невестка не украла серьги. Она нашла их в том хламе, который свекровь заставляла ее выбрасывать, но не вернула сразу. Почему?
Взгляд упал на приписку в таблице: *«Если вернуть сразу, она придумает новую пропажу, чтобы привлечь внимание. Возвращать только если будет совсем край, или подарить на 70-летие как «семейную реликвию», якобы я купила такие же».*
Надежда Михайловна вспомнила, как орала тогда про эти серьги. Как проклинала Лену. Как требовала от Олега развода.
А Лена знала. Зналы, что серьги лежали в кармане старого пальто. И молчала. Платила за ее зубы. Закрывала ее кредиты за чудо-сковородки и массажеры. И молчала.
В комнате повисла звенящая тишина. Слышно было только, как тикают часы на стене. Тик-так. Тик-так.
Внезапно в прихожей хлопнула дверь. Надежда Михайловна вздрогнула так, будто выстрелила пушка. Она совсем забыла про время. Лена вернулась.
– Надежда Михайловна! Я дома! Купила творог на рынке, как вы просили, у той бабушки, – голос Лены звучал звонко и дружелюбно.
Свекровь в панике заметалась. Собрать все обратно? Не успеет. Спрятать коробку под кровать? Глупо.
Она сидела, как преступник, пойманный на месте преступления, с разбросанными уликами на коленях.
Шаги приблизились. Лена вошла в спальню.
– Я подумала, может, испечем…
Она осеклась. Улыбка сползла с ее лица.
Лена увидела открытый шкаф. Увидела стремянку. Увидела Надежду Михайловну, сидящую на их кровати, красную, растрепанную, с ежедневником в ногах и золотыми серьгами в руках.
Секунду они смотрели друг на друга.
Лена не закричала. Она не устроила скандал. Она просто очень устало прислонилась плечом к дверному косяку и закрыла глаза.
– Вы все-таки полезли на верхнюю полку, – тихо сказала она. – Я боялась, что вы упадете со стремянки. Она шаткая.
Надежда Михайловна открыла рот, чтобы привычно защититься, чтобы крикнуть что-то про «свое право», про то, что «нашла свои вещи». Но слова застряли в горле. Факты из папки жгли мозг. Она не могла сейчас играть роль обиженной матери. Эта роль была разрушена содержимым коробки.
– Лена… – голос свекрови дрогнул и дал петуха. – Это… это мои серьги.
– Ваши, – кивнула Лена, открывая глаза. В них не было злости, только бесконечная усталость. – Вы забыли их в кармане драпового пальто, которое привезли весной, чтобы я отдала в «Красный крест». Я проверяла карманы перед сдачей.
– А почему… почему ты не отдала сразу?
– А вы бы поверили? – Лена грустно усмехнулась. – Вы бы сказали, что я их украла, поносила, а потом испугалась и подбросила. Или что я хотела их продать, но не взяли. Вы бы все равно устроили скандал. А так… я думала, подарю их вам на юбилей. Скажу, что нашла антиквара, который восстановил похожие. Чтобы вам было приятно.
Надежда Михайловна опустила голову. Брошь жгла ладонь.
– А деньги? Кредиты?
– Олег не знает про кредиты, – жестко сказала Лена. – И про то, что «санаторий от собеса» стоил сто двадцать тысяч, он тоже не знает. Он любит вас. Он гордится тем, что мама такая «пробивная», все умеет достать бесплатно. Я не хочу разрушать его иллюзии. Мужчинам тяжело разочаровываться в матерях.
Свекровь молчала. Впервые за многие годы ей нечего было сказать. Вся ее власть, весь ее авторитет держались на мифе о ее мученичестве и жертвенности. А эта коробка показала, что настоящая жертва здесь – эта спокойная, «холодная» женщина в офисном костюме.
– Зачем ты это записываешь? – Надежда Михайловна кивнула на ежедневник на полу. – Собираешь компромат? Хочешь меня шантажировать?
– Нет, – Лена подошла, подняла блокнот и закрыла его. – Это психотерапевт посоветовал. «Письма гнева». Чтобы не срываться на вас в реальности, я выплескиваю все на бумагу. Иначе я бы давно либо развелась, либо сошла с ума. Это мой способ выживать рядом с вами, Надежда Михайловна.
Она забрала коробку из рук оцепеневшей свекрови. Спокойно, без рывков. Сложила туда серьги, брошь, папку.
– Что ты теперь сделаешь? – прошептала Надежда Михайловна. – Расскажешь Олегу? Покажешь ему это все? Что я… что я рылась в вещах?
Лена посмотрела на стремянку. Потом на шкаф.
– Нет. Я не расскажу.
Она закрыла крышку коробки.
– Но при одном условии.
Надежда Михайловна вскинула голову. Вот он, шантаж! Сейчас она потребует переписать дачу! Или квартиру!
– Каком? – спросила она настороженно.
– Вы перестанете называть меня транжирой, – твердо сказала Лена. – И перестанете переставлять банки на моей кухне. И критиковать еду, которую любит ваш сын. Вы будете приезжать к нам как гость, а не как инспектор. Вы будете пить чай, какой есть, и есть сырники, какие есть. И никогда, слышите, никогда больше не полезете в этот шкаф.
Надежда Михайловна моргнула. И это всё?
– И… ты не скажешь Олегу про кредиты?
– Если вы больше не будете их брать – не скажу. Будем считать, что мы закрыли этот вопрос.
Лена подошла к стремянке, легко взбежала на нее и задвинула коробку обратно, в самую глубь, за одеяла.
– Это наш «ящик Пандоры», Надежда Михайловна. Пусть он там и лежит. Закрытый.
Она спустилась, сложила стремянку.
– А теперь пойдемте пить чай. Я купила пирожные. Вкусные, свежие. И пожалуйста, не надо говорить, что в них маргарин. Просто поедим молча.
Надежда Михайловна сидела на кровати еще минуту. Ей было стыдно. По-настоящему, жгуче стыдно, как в детстве, когда она разбила мамину любимую вазу и свалила на кота, а мама все знала, но промолчала.
Она встала, одернула халат. Посмотрела на свое отражение в зеркале шкафа. Оттуда на нее смотрела не «мудрая мать», а обычная, стареющая, вздорная баба, которую только что пожалели. Великодушно пожалели.
Она вышла на кухню. Лена уже разливала кипяток по чашкам. На столе стояла коробка с пирожными.
– Лена… – начала Надежда Михайловна, не глядя ей в глаза.
– Сахар положить? – буднично спросила невестка, словно ничего не произошло пять минут назад.
– Положи. Один кусочек.
Свекровь села за стол. Она взяла чашку.
– Хороший чай, – вдруг сказала она тихо. – Ароматный. И цвет красивый.
Лена едва заметно улыбнулась уголками губ.
– Я рада, что вам нравится.
Вечером, когда пришел Олег, он с удивлением обнаружил идиллию. Мама не жаловалась на давление, не ругала пробки и правительство, и даже похвалила ужин (запеченную курицу, которую раньше называла «сухой подошвой»).
– У вас что-то случилось? – спросил он шепотом у жены, когда они готовились ко сну, а мама уже ушла в отведенную ей комнату. – Она какая-то… тихая. Даже подозрительно.
– Ничего не случилось, – Лена поправила одеяло. – Просто нашли общий язык.
– Да ладно? – Олег рассмеялся. – Ты волшебница, Ленка. Я всегда говорил.
Он обнял жену и через минуту уже мерно посапывал.
Лена лежала в темноте и смотрела на верхнюю полку шкафа, едва различимую в сумраке. Она знала, что война не окончена навсегда. Люди редко меняются в таком возрасте. Надежда Михайловна еще не раз попытается уколоть, покритиковать или сунуть нос не в свое дело. Характер – это судьба.
Но теперь у Лены было оружие. И главное – Надежда Михайловна знала, что Лена знает. Этот баланс сил, построенный на одной неприятной находке в коробке из-под подарка, был надежнее любых уговоров.
Лена закрыла глаза. Завтра будет новый день. И завтра свекровь уезжает. Это была самая приятная мысль за сегодня.
В прихожей стояла Надежда Михайловна, уже одетая в свое пальто. Она долго смотрела на себя в зеркало, потом сунула руку в карман. Пусто. Конечно, пусто. Серьги теперь лежали в коробке на антресолях.
– Ну, с богом, – сказала она громко. – Спасибо за гостеприимство.
– Приезжайте еще, мам, – дежурно сказал Олег, целуя ее в щеку.
Надежда Михайловна посмотрела на Лену. Взгляд был сложный. В нем была и неприязнь, и уважение, и страх.
– Приеду, – сказала она. – Но не скоро. Дел много. Да и вам… отдыхать надо. Друг от друга.
Она вышла на лестничную площадку. Дверь закрылась.
Надежда Михайловна вызвала лифт. Пока кабина ехала, она достала телефон и открыла приложение банка. Там висела реклама: «Кредит наличными за 5 минут».
Палец завис над кнопкой. Ей очень хотелось купить ту новую мультиварку, которую рекламировали вчера. Старая-то совсем плохая.
Она вспомнила таблицу в папке. Вспомнила ледяной голос Лены: «Олег не знает».
Надежда Михайловна вздохнула и закрыла приложение.
– Обойдусь, – сказала она пустому подъезду. – На газу сварю. Здоровее буду.
