— Лена, ну что ты тянешь? Подписывай дарственную на квартиру, и разойдемся по-хорошему.
Голос мужа, Бориса, был ровным, почти скучающим. Он смотрел на жену так, будто она была приставучей мухой, мешающей ему наслаждаться дорогим коньяком.
— Да, Леночка, не упрямься, — ядовито-сладко пропела свекровь, Светлана Петровна, поправляя жемчужное (фальшивое) ожерелье. — Бореньке нужно жить дальше. У него новая жизнь, новая женщина. А ты… ну что ты?
Лена молчала.
Она сидела за массивным дубовым столом, который сама когда-то оттирала воском. В гостиной собралась вся «семья»: Борис, его мать и его младшая сестра Катя, уже делившая взглядом Ленину бижутерию.
Пахло дорогим парфюмом Олеси, той самой «новой жизни». Борис ждал. Он предвкушал этот момент. Он ждал слёз, истерики, мольбы. Ждал, что эта тихая, покорная женщина, которую он топтал двадцать лет, сейчас рухнет на колени.
— Квартира, Лена, — Борис постучал холёным пальцем по документу, — всё равно моя. Она мне по наследству досталась. Я просто хочу… — он сделал благородный жест, —…избежать волокиты. Ты просто отказываешься от любых претензий. И всё.
— И съезжаешь, — хихикнула Катя. — Мама тебя к себе в деревню звала? Вот и поезжай. Воздухом подышишь.
Светлана Петровна кивнула, изображая сочувствие:
— Мы тебе даже денег на билет дадим. Правда, Боря? Мы же не звери.
Борис вальяжно откинулся на спинку стула. Он сделал свой ход. Он был победителем. Эта серая мышь, эта Лена, которая всю жизнь подавала ему ужин и молча глотала его хамство, сейчас будет уничтожена.
Лена медленно подняла глаза.
И Борис вздрогнул.
Вместо ожидаемой мольбы он увидел два холодных, насмешливых айсберга. В её взгляде не было ни страха, ни боли. Только… брезгливость.
— Передумала? — усмехнулся он, скрывая минутное замешательство. — Поздно. Олеся уже вещи перевозит.
— Боря, — голос Лены прозвучал неожиданно твёрдо, разрезая тишину, — ты всегда был не очень умным. Но сегодня ты превзошел сам себя.
Светлана Петровна ахнула. Катя уронила телефон.
— Что ты себе позволяешь, хамка? — взвизгнула свекровь.
Лена усмехнулась.
— Хамка? Это вы мне говорите, Светлана Петровна? Вы, которая двадцать лет жила на мои деньги?
— На твои?! — Борис побагровел. — Да ты копейки получала в своей бухгалтерии! Я семью тащил!
— Ты? — Лена рассмеялась. Не истерично, а весело, от души. — Боря, твой «бизнес» прогорел еще пятнадцать лет назад. С тех пор ты только и делал, что «искал инвесторов», просиживая штаны в дорогих ресторанах.
— Закрой рот! — рявкнул он.
— А я закрывала. И не только рот. — Лена встала. Она больше не сутулилась. Её спина была прямой, как стальной стержень. — Я закрывала твои долги. Я платила коммуналку за эту квартиру. Я оплачивала учёбу Катеньки. Я покупала лекарства вам, Светлана Петровна, когда вы решили, что у вас «нервы».
Она подошла к старому книжному шкафу, который Борис собирался выбросить.
— Квартира, говоришь, твоя? По наследству? — Лена достала толстую синюю папку. — Ты прав. Она досталась тебе от деда. Только ты забыл одну деталь.
Она бросила на стол пачку бумаг.
— Она досталась тебе вместе с огромным долгом покойного деда. Ты так радовался «наследству», что даже не прочитал документы.
Борис смотрел на бумаги, и краска медленно сходила с его лица.
— Это… это подделка!
— Вовсе нет. — Лена изящно присела на подлокотник кресла. — Я знала об этом с самого начала. И я… выкупила твой долг. У банка. Тихо, по частям. Все двадцать лет.
— Зачем? — прошептала Катя, начиная понимать масштаб катастрофы.
— Он был моим мужем, — просто ответила Лена. — Я думала, он изменится. Одумается.
Она перевела взгляд на Бориса.
— Но ты не одумался. Ты привел в мой дом любовницу.
— Это ничего не значит! — Светлана Петровна пришла в себя. — Квартира его! Ты просто… кредитор!
— Ошибаетесь. — Лена улыбнулась самой милой из своих улыбок. — Помнишь, Боря, пять лет назад ты просил меня подписать «какие-то бумажки для налоговой»? Ты так торопился на рыбалку…
Борис судорожно сглотнул.
— Ты подписал договор дарения. Ты подарил эту квартиру мне. В обмен на погашение всех твоих долгов. Ты был так рад избавиться от кредиторов, что подписал, не глядя.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Было слышно, как за стеной тикают старые часы.
— Ты… ты… — Борис хватал ртом воздух. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. — Ты… всё это время…
— Я всё это время спасала твою никчемную задницу, — холодно закончила Лена. — Я ждала. Думала, в тебе осталось хоть что-то человеческое. Но нет.
Она подошла к входной двери и широко распахнула её.
— Вон.
— Леночка! — Светлана Петровна первая рухнула на колени. Слёзы, которые так ждал Борис, полились. Но не из тех глаз. — Леночка, доченька, прости! Это он… бес попутал!
— Вон, — повторила Лена, глядя на мужа.
— Я никуда не пойду! — Борис вскочил, опрокинув стул. — Это мой дом!
— Этот дом — мой. — Лена достала телефон. — У вас три минуты. Потом я звоню в полицию и заявляю о незаконном проникновении. И, Катенька, — она посмотрела на золовку, — если ты прихватишь хоть одну мою ложку, я добавлю к заявлению кражу.
…Прошел год.
Лена сидела на своей обновленной кухне. Пахло свежесваренным кофе и абрикосовым вареньем с булочками. Она сделала ремонт, выбросив всю старую, пропитанную ложью мебель.
Позвонила подруга, с которой они не виделись сто лет.
— Ленка, привет! Ты не поверишь, кого я вчера видела! Бориску твоего!
— Бывшего, — мягко поправила Лена, улыбаясь в чашку.
— Ой, ну бывшего! Выглядит — ужас! Постарел, осунулся. Говорят, эта его Олеся выгнала его через месяц, как узнала, что он гол как сокол.
— Бывает, — кивнула Лена.
— Так это не всё! Он же теперь живет с матерью и Катькой в их однокомнатной хрущобе! Представляешь? Втроём! Соседка их рассказывала, они там грызутся с утра до ночи. Катя его пилит, что он лузер, а Светлана Петровна плачет целыми днями, что ты их «обобрала до нитки» и «сломала сыну жизнь».
Лена помолчала.
— Знаешь, — сказала она, — каждый ломает свою жизнь сам. Кто-то — делом. А кто-то — бездействием.
Она повесила трубку.
За окном начинался тихий весенний дождь, смывая остатки грязи. Лена откинулась на спинку нового, удобного стула и закрыла глаза. Впервые за двадцать лет она чувствовала не тревогу, а абсолютный, звенящий покой. Справедливость была не просто восстановлена. Она была выстрадана.
