— Палец. Дай палец, мам, ну сколько можно? Не на кнопку, а на экран. Вот сюда, где кружочек мигает.
Катя держала мою руку так, словно это была не часть живого человека, а отломанная деталь, которую нужно срочно приладить на место. Её пальцы были ледяными и сухими, мои — влажными от волнения.
Чёрный экран смартфона, который дочь подарила мне полгода назад и к которому я боялась лишний раз прикоснуться, мигнул зеленым огоньком.
— Всё, отпускай. Сканирование прошло. Теперь подтверждай вход.
Я втянула голову в плечи. В кухне пахло моими сердечными каплями и Катиными духами — чем-то резким, холодным, деловым.
— Катюша, — начала я, стараясь, чтобы голос не дрожал (хотя внутри всё ходуном ходило). — Зачем это всё? Это же мои счета. Там и брать-то нечего…
Дочь даже не подняла глаз. Она быстро-быстро тыкала в стекло длинным ухоженным ногтем, переключая какие-то вкладки.
— Мам, мы это обсуждали. Я оформляю ЛОУ. Лицо, осуществляющее уход. Тебе — доплата к пенсии, мне — стаж. Государство даёт возможность, почему мы должны отказываться? Ты же сама говорила, что квитанции опять выросли.
Я промолчала.
Да, говорила. Но я не думала, что цена за полторы тысячи рублей доплаты будет такой высокой.
Мне казалось, что прямо сейчас, в эту секунду, пока дочь с каменным лицом листает мои банковские приложения, я теряю последнее, что у меня осталось — контроль над собственной жизнью.
Вы, наверное, знаете это чувство.
Когда тебе за семьдесят, мир вокруг начинает сжиматься. Сначала он сужается до района, потом до двора, а потом — до собственной квартиры, где каждая вещь лежит на своём месте.
И единственное, что позволяет чувствовать себя взрослым человеком, а не выжившим из ума иждивенцем — это банковская карточка в кармашке старого кошелька.
— Так, готово, — Катя выдохнула и, наконец, посмотрела на меня. Взгляд у неё был такой, каким смотрят на зависший компьютер: без злости, но с глухим раздражением. — Теперь самое главное. Карту я забираю.
У меня внутри что-то оборвалось.
— Как… забираешь?
— Молча, мам. Руками. — Она действительно достала из моей сумки, висевшей на спинке стула, кошелёк. Вытащила пластик. — ПИН-код я знаю. Приложение у меня теперь дублируется.
— Катя! — я вскочила, опрокинув пустую чашку. Она покатилась по столу, но не разбилась. — Это уже произвол! Ты родную мать хочешь без копейки оставить? На старости лет? Я же тебе… я же тебя…
Дочь встала. Она была высокой, в этом своём модном объёмном пиджаке, который делал её похожей на шкаф.
— Перестань. Это не произвол, это безопасность. В прошлом месяце ты перевела три тысячи «службе безопасности», которая звонила якобы из банка. Забыла?
— Я не перевела! Я только назвала цифры…
— Это одно и то же! — гаркнула она так, что я присела обратно. — Всё. Продукты буду заказывать доставкой. Аптеку — тоже. Наличные тебе не нужны, хлеб я куплю. Если что-то срочное — звонишь мне.
Она сунула мою карту в карман джинсов. Небрежно так, словно это был трамвайный билетик.
— Я пошла. У меня созвон через сорок минут. Дверь закрой на оба замка.
Хлопнула тяжелая входная дверь. Я осталась одна.
Тишина после
Тишина в квартире стала какой-то другой. Ватной.
Раньше я знала: если захочется чего-то вкусненького, я могу надеть пальто, дойти до магазина у дома и купить себе зефира. Или селёдочки. Сама. На свои деньги.
А теперь?
Я подошла к окну. Внизу, у подъезда, Катя садилась в такси. Даже не обернулась. Конечно, зачем оборачиваться? Дело сделано. Операция прошла успешно.
Я тогда ещё не знала, что это действительно была спецоперация, только совсем не такая, как я себе нафантазировала.
Рука сама потянулась к телефону — позвонить Зине, соседке с третьего этажа. Мы с ней дружим уже лет сорок, еще с тех пор, как наши мужья на заводе работали.
— Зин, — прошептала я в трубку, едва услышав её «алло». — Обобрали меня. Как липку.
— Кто?! — ахнула Зинаида.
— Катька. Дочь. Карту забрала, доступ к банку забрала. Говорит, буду сама всё покупать. А оформила всё как уход. Ты представляешь? За полторы тысячи рублей меня свободы лишила.
Зина помолчала, переваривая новость.
— Ох, Верка… — протянула она сочувственно, но с той ноткой, которую мы все любим, когда у других всё плохо.
— Сейчас время такое. Молодежь — они же жесткие. Им всё мало. Вон у Петровой внук квартиру переписал, пока она в больнице с давлением лежала. А ты говоришь — карта… Держись, подруга. Теперь ты у неё в заложниках.
Мы проговорили час.
Я жаловалась, Зина поддакивала и приводила примеры один страшнее другого. К концу разговора я уже была уверена, что Катя копит на ипотеку, а меня решила держать на хлебе и воде. Пенсия-то у меня хорошая, двадцать три тысячи. Для неё, может, и копейки, но если каждый месяц откладывать…
Я нажала отбой, чувствуя, как к горлу подступает едкая обида.
Я же её растила. Я же себе в девяностые сапог не покупала, чтобы ей куртку справить. А она? «Сканирование». Тьфу.
А потом наступил вечер.
Странная доставка
Звонок в домофон прозвучал резко и требовательно. Я вздрогнула. Семь часов вечера. Кто это может быть?
— Кто? — спросила я, не снимая трубку, а просто крикнув в сторону двери. Старая привычка, хотя знаю, что не услышат.
Сняла трубку.
— Курьер. Квартира сорок два?
Сердце ёкнуло. Какая доставка? Я ничего не заказывала. А вдруг это те самые мошенники, от которых меня Катя якобы спасает? Придут, по голове дадут — и ищи ветра в поле.
— Я ничего не заказывала! — крикнула я в трубку домофона.
— Заказано на имя Екатерины, — голос был молодой, усталый и совершенно безучастный. — Оплачено. Откройте, тяжелое ведь.
Я нажала кнопку дрожащим пальцем.
Пока лифт гудел в шахте, я успела накинуть кофту и найти в ящике старый, но увесистый молоток для отбивания мяса. Положила его на тумбочку в прихожей. На всякий случай.
За дверью стоял парень в яркой желтой куртке. Рядом с ним на грязном полу подъезда громоздились четыре огромных пакета.
— Принимайте, — он подтолкнул пакеты ногой ближе к порогу. — Тут заморозка, не тяните.
— А… это всё мне?
— Квартира сорок два? Вам. Хорошего вечера.
Он ушел, даже не дождавшись, пока я затащу это богатство внутрь.
Я затягивала пакеты в коридор по одному, кряхтя от тяжести. Неподъёмные. Что ж она там назаказывала? Картошки мешок? Крупы на случай голода?
Закрыла дверь. Щелкнула замком. В прихожей пахло холодом и свежими овощами.
Я присела на пуфик перед пакетами, как перед неразорвавшимися минами. Любопытство боролось с обидой. Но есть хотелось сильнее.
Открыла первый пакет.
Сверху лежала упаковка форели.
Слабосоленой, той самой, известной марки, на которую я в магазине только смотрела по праздникам.
Под ней — баночка творожного сыра, хороший, не самый дешёвый.
Ветчина из индейки.
Во втором пакете оказалась бытовая химия. Дорогой порошок, которым я всегда боялась стирать — экономила. И тот самый кондиционер для белья с запахом лаванды.
В третьем — фрукты. Отборные, оранжевые апельсины, каждый завернут в бумажку. Гроздь винограда без косточек.
Я выкладывала продукты на пол, и у меня в голове не складывалась картинка.
Если она хочет меня обобрать, зачем покупать форель?
Если она экономит мою пенсию, то почему здесь продуктов тысяч на пять, не меньше? Это же четверть моей пенсии за один раз!
Рука нащупала на дне последнего пакета сложенный вдвое лист бумаги.
Я развернула его, думая, что это чек из магазина.
Но это был не чек.
Это была банковская выписка.
Распечатанная на обычном листе А4, сложенная небрежно, гармошкой. Видимо, Катя выронила её, когда запихивала карту в свой узкий карман, или — догадка кольнула сердце — оставила специально.
Я поднесла листок к глазам. Зрение к вечеру садилось, буквы плясали, но цифры я всегда видела хорошо. Бухгалтерскую хватку годами не вытравишь.
Строчки, строчки… «Супермаркет», «Аптека», «ЖКХ». Всё мои траты.
А вот столбец «Поступления».
«Пенсия ПФР» — 23 400. Это понятно.
А ниже, каждые две недели, строчка, которую я в приложении никогда не замечала, потому что уведомления у меня были отключены «для экономии батареи»:
«Перевод. Екатерина А. + 5 000 р.»
«Перевод. Екатерина А. + 7 000 р.»
«Перевод. Екатерина А. + 10 000 р. (стоматология)».
Я села прямо на пуфик, не чувствуя под собой ног. Пакет с форелью начал заваливаться на бок, холодная рыба прижалась к моей ноге через носок, но я не отодвинулась.
Правда в цифрах
Месяцами я гордилась тем, как ловко свожу концы с концами.
Я хвасталась Зине: «Вот, и коммуналку заплатила, и зубы подлечила, и ещё отложила, уметь надо!». Я считала себя финансовым гением районного масштаба.
А на деле?
На деле я была бездонной бочкой, в которую моя дочь молча, без упрёков, вливала свои деньги. А я даже спасибо не сказала. Я только требовала, подозревала и охраняла свою «независимость», которая, оказывается, была полностью оплачена из её кармана.
В замке заскрежетал ключ.
Я не успела встать. Так и сидела в окружении дорогих продуктов, с этой бумажкой в руках, когда дверь распахнулась.
На пороге стояла Катя.
Она уже не выглядела как железная леди. Пиджак был перекинут через руку, плечи опущены, а под глазами залегли тени цвета мокрого асфальта. Она искала телефон — он торчал из заднего кармана, но она всё равно хлопала себя по бокам.
— Мам, я зарядку забыла, — бросила она с порога, даже не глядя на меня. Прошла в комнату, не разуваясь.
Я слышала, как она гремит ящиками в серванте.
— Катя, — позвала я. Голос был чужой, сиплый.
Она вышла в коридор, держа в руке белый провод. Увидела меня на пуфике. Увидела рассыпанные апельсины. Увидела выписку в моей руке.
Замерла.
— А, нашла всё-таки, — сказала она просто. Без испуга, без оправданий. — Ну и хорошо. Меньше объяснять придётся.
Она прислонилась спиной к косяку двери, скрестила руки на груди. В этом жесте было столько усталости, что мне захотелось немедленно вскочить, накормить её супом, укрыть пледом. Но я сидела, пригвождённая стыдом.
— Зачем? — спросила я. — Зачем ты мне деньги переводила? Я же думала, это я сама… Экономила…
Катя криво усмехнулась.
— Мам, ты последний раз цены в магазине когда реально смотрела? Не на жёлтые ценники, а вообще?
Она загибала пальцы:
— Твоя коммуналка зимой — восемь тысяч. Лекарства твои — ещё пять. Еда, химия, телефон. У тебя дебет с кредитом не сходится уже года три. Я просто настроила автоплатеж. Чтобы ты не чувствовала себя… ущемлённой.
— Ущемлённой? — я всё-таки поднялась, опираясь рукой о стену. Колени хрустнули. — А сейчас я кем себя чувствую? Иждивенкой?
— Ты чувствуешь себя в безопасности, мама.
Она шагнула ко мне, взяла из моих рук выписку, скомкала её и сунула в карман к моей карте.
Железный аргумент
— Послушай меня. Я не хочу твоих денег. Мне не нужны твои двадцать тысяч, я зарабатываю достаточно. Но мне нужно другое.
Она посмотрела мне в глаза.
— Мне нужно знать, что завтра тебе не позвонит «следователь из столицы» и ты не снимешь всё, что я тебе перевела, и не отдашь им.
— Я бы не отдала! — возмутилась я, но уже не так уверенно. Зина-то вон, чуть не перевела все сбережения на прошлой неделе.
— Отдала бы, — жёстко отрезала дочь. — Они умеют убеждать. А теперь — не отдашь.
Она сделала паузу, чтобы слова дошли до меня.
— Потому что у тебя ничего нет. По документам ты — пенсионерка без накоплений, за которой ухаживает дочь. Все счета контролирую я. Любая подозрительная операция — блокировка через моё приложение. СМС приходят мне. Ты в крепости, мам.
Она говорила это прагматично. Как врач, который сообщает диагноз, но тут же предлагает план лечения.
— А свобода? — тихо спросила я. — Как же моё право… ну, самой решать? Купить мне ту селёдку или нет?
Катя вздохнула и кивнула на пакеты.
— Вон твоя селёдка. Форель. Лучшая, какую я нашла. Ты будешь есть вкусно, спать мягко, лечиться хорошими препаратами. Но решать буду я. Это цена.
Она замолчала.
В квартире повисла тишина, нарушаемая только гудением холодильника. Я смотрела на свою дочь и видела незнакомую женщину. Сильную, жёсткую, способную принимать решения, от которых у меня мороз по коже.
Когда она успела вырасти? Когда я успела постареть настолько, что поменялась с ней ролями?
Ведь это я когда-то решала, какую шапку ей надеть и сколько конфет дать после обеда. «Это для твоего же блага», — говорила я ей тридцать лет назад. Теперь бумеранг вернулся. Он ударил больно, но точно в цель.
— Ты оформила этот уход… ЛОУ… ради полутора тысяч? — спросила я, цепляясь за последнюю соломинку своего прежнего понимания мира.
— Нет, — Катя устало потерла переносицу. — Эти полторы тысячи — просто повод. Официальный статус. Чтобы в банке, в налоговой, в больнице я могла сказать: «Я её представитель», и со мной разговаривали, а не гоняли за бумажками. Это инструмент, мам. Просто инструмент.
Она наклонилась, подхватила самый тяжёлый пакет с химией.
— Пойдем, разберем. А то рыба испортится.
Вкус неволи
Мы разбирали пакеты молча. Я подавала ей банки, она ставила их на верхние полки, куда мне уже трудно дотянуться.
Это было странное чувство.
С одной стороны — стыдно. Меня лишили права распоряжаться собственным кошельком. Я теперь как ребёнок, которому дают мелочь на мороженое, но крупные покупки делают родители.
С другой стороны…
Я смотрела на ровные ряды банок, на дорогую колбасу, на сочные фрукты. Я вспомнила, как в прошлом месяце тряслась над квитанцией за отопление, высчитывая, хватит ли на новые ботинки, если старые совсем прохудились.
Страх. Этот липкий, постоянный страх нехватки денег, который жил со мной с девяностых, вдруг исчез.
Его забрала Катя. Вместе с картой.
Она взвалила на себя этот груз — помнить о платежах, следить за ценами, отбиваться от телефонных жуликов. Она купила моё спокойствие ценой моей свободы.
— Чай будешь? — спросила она, захлопнув дверцу холодильника. — С тем печеньем, которое ты любишь.
— Буду, — сказала я.
Мы сидели на кухне. За окном сгущалась пермская ноябрьская темнота, сырая и неуютная. А здесь горел жёлтый свет абажура, и пахло свежим чаем.
Катя что-то быстро печатала в телефоне. Наверное, работала. Или заказывала мне что-то ещё.
Я взяла апельсин. Большой, с толстой пупырчатой кожей. Начала чистить. Сок брызнул на пальцы, запах ударил в нос — резкий, праздничный, новогодний.
— Кать, — позвала я.
— Мм? — она не оторвалась от экрана.
— А если я захочу… ну, подарок кому-нибудь купить? Зине, например, на день рождения?
Катя на секунду замерла пальцами над клавиатурой. Потом подняла голову.
— Скажешь мне. Я переведу. Или закажу доставку.
— А если я хочу, чтобы это был сюрприз? От меня?
Она посмотрела на меня долгим взглядом. В нём смешались жалость и непреклонность.
— Мам, сюрпризы в нашем возрасте слишком дорого обходятся. Напишешь список — всё купим.
Она снова уткнулась в телефон.
Я отломила дольку апельсина, положила в рот. Сладкий. Сочный. Без косточек.
Очень вкусный апельсин. Гораздо вкуснее тех, что я покупала по акции, сухих и кислых.
Я жевала и думала о том, что сытая неволя имеет свой вкус.
Он не горький, нет. Он именно такой — сладкий, обволакивающий, успокаивающий. Как ватное одеяло, в которое тебя заворачивают, чтобы ты не ушибся. Ты не можешь бегать, не можешь прыгать, не можешь совершать глупости. Ты в безопасности.
— Вкусно? — спросила дочь, не поднимая головы.
— Очень, — честно ответила я.
— Ну вот и славно.
Она встала, подошла ко мне и поцеловала в макушку. Сухими губами, быстро, по-деловому.
— Я побежала. Такси ждет. Дверь закрой на два оборота. И телефон заряди, я звонить буду.
Звонок подруге
Она ушла. Я снова осталась одна.
Подошла к окну. Увидела, как она садится в машину, как вспыхивают красные габаритные огни и такси растворяется в темноте двора.
На столе лежал мой телефон. Тот самый, со сканером пальца. Теперь это был не просто гаджет, а мой электронный поводок. И второй конец этого поводка был в надёжных руках.
Я взяла его, приложила палец к кружочку. Экран послушно мигнул. Зашла в приложение банка.
«Доступ ограничен. Обратитесь к основному владельцу счёта».
Я усмехнулась. Надо же, как быстро она всё перекрыла.
Зина позвонила через десять минут.
— Ну что? — зашептала она в трубку. — Не вернула карту-то? Изверги, я же говорила! Ты в органы не хочешь заявить? Это же самоуправство!
Я посмотрела на гору продуктов. На форель, которая стоила как три Зининых похода в магазин. Вспомнила Катины уставшие глаза. Вспомнила, как она оплачивала мои счета, пока я считала себя «независимой».
— Знаешь, Зин, — сказала я медленно, подбирая слова. — Не буду я никуда заявлять.
— Почему?! — ахнула соседка. — Запугала она тебя?
— Нет. Просто… — я взяла со стола ещё одну дольку апельсина. — Просто она мне доставку оформила. Красную рыбу, Зин. И сыр тот, который мы в рекламе видели. Заходи завтра. Чай попьём.
— Да ты что… — голос Зины дрогнул от зависти и недоверия. — И что, прямо бесплатно?
— Бесплатно, Зина. Всё бесплатно. За всё уплачено.
Я нажала отбой.
В квартире было тихо и спокойно. Никаких тревог о завтрашнем дне. Только лёгкое, едва уловимое чувство, что я больше не хозяйка в этом доме, а почётный гость.
Или любимый домашний питомец, которому купили самый дорогой корм, но запретили выходить за калитку.
Я доела апельсин. Вытерла липкие руки салфеткой.
Что ж. Если это цена за то, чтобы моя дочь спала спокойно, не боясь, что её мать пойдет по миру из-за телефонных обманщиков… Я готова платить.
Точнее, я готова позволить ей платить за меня.
В конце концов, мудрость — это не только умение настоять на своём. Иногда мудрость — это умение вовремя сдаться и принять заботу, даже если она на вкус напоминает строгий режим.
