Никто не выбрасывает мусор на трассе с такой яростью, с какой из черного джипа вылетела эта женщина. Я даже моргнуть не успел: секунду назад была пустая зимняя дорога, и вот уже в сугробе барахтается «сверток» в соболиной шубе, который стоит дороже всей моей недвижимости вместе с котом. Я ударил по тормозам, ожидая увидеть слезы, страх, мольбу о помощи… Ага, сейчас. Вместо «спасибо» я получил презрительный взгляд, которым можно замораживать водку, и фразу, чуть не заставившую меня уехать: «Я в твое корыто не сяду!». Кто же знал, что эта замерзающая стерва перевернет мою жизнь…
***
— Ты идиот, Игорек! Клинический, справку можно не спрашивать! — Ваза пролетела в сантиметре от моего уха и с мелодичным звоном разлетелась о стену, превратившись в тысячи сверкающих осколков.
— Дорогая, это была мамина ваза, — заметил я, стараясь сохранять спокойствие.
— Да плевать я хотела на твою маму и её вазы! Я хочу жить, слышишь? Жить, а не существовать в этом склепе с твоими чертежами!
Это было месяц назад. А сейчас я сидел на крыльце полуразвалившейся дачи, которую гордо именовал «родовым гнездом», и смотрел, как серые тучи пытаются раздавить верхушки елей. Было минус пятнадцать.
— Мяу, — скептически заметил кот, которого я назвал Шопенгауэром за его беспросветный пессимизм во взгляде.
— Согласен, — кивнул я, отхлебывая из кружки остывший чай, который на вкус напоминал воду из лужи. — Жизнь — это страдание, старина. Особенно когда у тебя сломался насос, а до ближайшего магазина десять километров по льду.
Кот посмотрел на меня как на умалишенного. Он прибился ко мне в первый же день. Облезлый, с рваным ухом и взглядом, в котором читалось полное презрение к человечеству. Мы с ним идеально подходили друг другу: два одиноких, побитых жизнью самца в ледяной пустыне Ленинградской области.
Я приехал сюда умирать. Ну, не буквально, конечно. Я приехал зализывать раны, пить водку и жалеть себя. План был надежный, как швейцарские часы. Но, как выяснилось, страдать в комфорте городской квартиры гораздо приятнее, чем в доме, где из всех щелей дует так, что кажется, будто призраки предков решили устроить дискотеку.
— Ну что, философ, — я поежился. — Пойдем, что ли, пельмени варить? Или ты предпочитаешь мышь под соусом бешамель?
Шопенгауэр фыркнул и первым юркнул в приоткрытую дверь. Я поплелся следом, мечтая только об одном: чтобы этот день закончился так же бездарно, как и начался. Кто же знал, что у вселенной на меня другие планы.
***
Машина завелась с таким звуком, будто я разбудил дракона, страдающего бронхитом. Мой старенький «Патриот» был единственным существом здесь, которое не ныло по поводу погоды. Ему было все равно.
Я ехал в поселок за хлебом и, если повезет, за новой бутылкой «лекарства для души». Дорога петляла между сугробами, высотой с человеческий рост. Лес стоял тихий, торжественный и абсолютно равнодушный к моим проблемам.
Впереди показался поворот на трассу. Я уже собирался прибавить газу, чтобы проскочить скользкий участок, как вдруг увидел это.
Черный, огромный, как катафалк, джип резко затормозил на обочине. Задняя дверь распахнулась, и оттуда буквально вылетел какой-то сверток. Следом полетела сумка. Джип взревел и, обдав сверток снегом из-под колес, рванул с места, исчезая за поворотом.
Я моргнул. Галлюцинации на почве алкогольной интоксикации?
«Сверток» зашевелился, встал на колени, а потом и на ноги. Это была женщина. В шубе, которая стоила, наверное, как весь мой дом вместе с участком и котом.
По трассе мимо неё, не сбавляя скорости, неслись машины — фуры, легковушки, какие‑то микроавтобусы; кто‑то сигналил, кто‑то перестраивался подальше, но ни один водитель даже не попытался притормозить, будто человек в снегу был просто частью зимнего пейзажа.
Я подъехал ближе и опустил стекло.
— Эй! — крикнул я. — Вам помочь?
Женщина повернулась. На лице — размазанная тушь, превратившая её в панду, и такая ярость, что снег вокруг должен был бы начать плавиться.
— Пошел ты! — рявкнула она. — Все вы, мужики, козлы!
— Справедливо, — согласился я. — Но тут до ближайшего жилья пять километров, а мороз крепчает. Садитесь, подвезу.
— Я в это корыто не сяду! — она пнула колесо моего «Патриота» изящным сапожком на шпильке. — У меня муж сейчас вернется! Он просто… пошутил!
Я посмотрел на след от шин, уходящий в горизонт.
— Ну да, — хмыкнул я. — Смешная шутка. Обхохочешься. Слушайте, дамочка, у вас губы уже синие. Садитесь, или я уезжаю, а вы тут ждите, пока волки придут посмеяться над шуткой вашего мужа.
Она замерла. Огляделась. Лес, снег, тишина. И я — небритый, в старом пуховике, на машине, которая выглядит так, будто прошла Афган.
— Вы маньяк? — спросила она с надеждой. Видимо, маньяк был лучше, чем замерзнуть насмерть.
— Хуже, — вздохнул я. — Я архитектор в депрессии. Садитесь уже.
***
В машине пахло бензином и старой собакой (хотя собаки у меня отродясь не было). Она сидела на пассажирском сиденье, вцепившись в свою сумочку, и дрожала. То ли от холода, то ли от бешенства.
— Куда мы едем? — спросила она, когда мы свернули в лес.
— Ко мне, — буркнул я. — В полицию поедем завтра. Сегодня я туда не доберусь: бензина — кот наплакал, а до ближайшей заправки двадцать вёрст, и она, как назло, в другой стороне. После вчерашнего снегопада там только на тракторе пробиться можно, грейдер обещали не раньше утра, а мой «Патриот» хоть и танк, но не ледокол.
— К тебе?! — Она взвизгнула так, что у меня заложило уши. — Я не поеду в какую-то халупу! Вези меня в город!
— Слушай, принцесса, — я резко затормозил, машину занесло. — Выбор у тебя небогатый. Или моя халупа с печкой, или сугроб. Я тебя не похищал, ты сама села.
— Хам! — выдохнула она, отворачиваясь к окну. — Ненавижу.
Мы молчали минут десять. Потом она вдруг всхлипнула. Сначала тихо, потом громче.
— Ну вот, началось, — простонал я про себя. — Только истерик мне не хватало.
— Он… он сказал, что я толстая! — вдруг выдала она сквозь рыдания. — Представляешь? Я! Толстая! У меня размер XS!
Я скосил глаза. Ну, шуба добавляла объема, но в целом она была стройная.
— Ну, может, он очки забыл надеть? — попытался я пошутить.
— Он сказал, что я его достала своим нытьем! Что я пустая! Что со мной не о чем говорить! А сам… сам даже Достоевского от Донцовой не отличит!
— О, — оживился я. — Интеллектуальный конфликт? Это уже интереснее.
Мы подъехали к дому. Вид у него был, мягко говоря, не презентабельный. Покосившийся забор, дым из трубы, сугробы по пояс.
— Боже, — прошептала она. — Это что, декорации к фильму ужасов?
— Это мой дом, — обиделся я. — Между прочим, сруб начала века. Историческая ценность.
— Ценность, — фыркнула она. — Дрова это, а не ценность.
— Вылезай, критик, — я открыл дверь. — И не наступи на кота, он не любит гостей.
***
В доме было тепло. Печка гудела, пахло дымом . Шопенгауэр сидел на столе и доедал остатки колбасы, которую я опрометчиво оставил без присмотра.
Увидев гостью, он замер с куском во рту, а потом издал звук, похожий на сдувающееся колесо.
— Убери это чудовище! — взвизгнула она, прижимаясь к дверному косяку.
— Шопенгауэр, веди себя прилично, — строго сказал я. — Это… Кстати, как вас зовут?
— Лара, — буркнула она, снимая шубу. Под шубой оказалось легкое платье, совершенно не подходящее для зимы, и куча золотых украшений.
— Лара. Лариса, значит. А я Игорь.
— Я не Лариса, я Лара! — поправила она. — Есть что выпить?
Я достал из шкафчика начатую бутылку водки и два граненых стакана.
— Шампанского нет, извините. Погреб с «Вдовой Клико» завалило снегом.
Она посмотрела на водку с ужасом, но потом решительно взяла стакан.
— Наливай.
Она выпила залпом, не морщась. Я уважительно присвистнул.
— Опыт?
— Жизнь, — отрезала она. — И давай что-нибудь поесть. Я с утра ничего не ела, только с этим козлом ругалась.
Я поставил вариться пельмени. Лара ходила по комнате, брезгливо трогая пальцем корешки книг на полках, мои чертежи, разбросанные на столе.
— Ты архитектор? — спросила она, разглядывая проект загородного дома.
— Был, — ответил я. — Теперь я отшельник.
— Проект неплохой, — неожиданно серьезно сказала она. — Только вот тут, с террасой, косяк. Света будет мало.
Я чуть не уронил половник.
— Ты разбираешься?
— Я дизайнер интерьеров, — она пожала плечами. — У меня своя студия была. Пока я за этого… не вышла. Он сказал: «Сиди дома, украшай собой мир». Вот я и украшала. Три года украшала, пока не отупела.
— И как, успешно?
— Как видишь, — она развела руками. — Выкинули на мороз, как старую елку после Нового года.
Мы сели есть. Пельмени были магазинные, самые дешевые, но Лара ела их так, будто это фуа-гра. Шопенгауэр сидел рядом и гипнотизировал её взглядом. Наконец, она не выдержала и кинула ему пельмень. Кот понюхал, презрительно дернул хвостом, но съел.
— Мы подружимся, — констатировала Лара.
***
Вечер накрыл нас внезапно. За окном выла вьюга, а мы сидели при свечах (электричество, как назло, вырубили), допивали водку и говорили.
Странное это дело — разговор со случайным попутчиком. Ты можешь вывернуть душу наизнанку, потому что знаешь: завтра вы расстанетесь и больше никогда не увидитесь.
— Знаешь, что самое обидное? — Лара крутила в руках пустой стакан. — Я ведь его любила. Ну, сначала. Он казался таким… сильным. Решал все проблемы. А потом я поняла, что он не решает проблемы, он их создает, а потом откупается. Я стала вещью. Красивой тумбочкой в прихожей.
— А я был слишком удобным, — признался я. — Жена сказала, что со мной скучно. Что я предсказуемый. «Ты как старый диван, Игорь. Удобный, но уже пружины скрипят». А она хотела батут. Вот и ускакала к этому фитнес-гуру.
Лара рассмеялась. Смех у неё был грудной, хрипловатый, совсем не подходящий к её кукольной внешности.
— И что мы имеем? — спросила она. — Тумбочка и Диван. Идеальная пара для мебельного магазина.
— Для комиссионки, — поправил я. — В отдел уцененных товаров.
Она посмотрела на меня долгим, внимательным взглядом. В полумраке её глаза казались огромными и темными.
— А ты ничего, Игорек. Для дивана.
— А ты тоже ничего. Для тумбочки.
Мы сидели близко. Слишком близко. В воздухе повисло то самое напряжение, которое бывает, когда двое взрослых людей, обиженных на весь мир, находят друг в друге утешение.
Но тут Шопенгауэр решил, что романтики достаточно, и с грохотом уронил со стола кастрюлю.
***
Я проснулся от того, что кто-то сверлил мне дырку в спине взглядом.
Лара сидела на краю кровати, уже одетая в свое платье (которое выглядело еще более неуместно при дневном свете) и шубу.
— Вставай, Диван, — сказала она. — Мне надо в город.
— Доброе утро, — прохрипел я. Голова трещала. — Кофе?
— Нет времени. Я все решила.
— Что решила? Вернуться к мужу и извиниться?
Она посмотрела на меня как на идиота.
— Я похожа на мазохистку? Нет. Я поеду в свою студию. Подниму старые связи. Начну работать. Я ему покажу «пустую тумбочку». Я его по судам затаскаю, он у меня без штанов останется.
— Боевой настрой, — я сел в кровати. — А как же «я толстая»?
— Это был минутный аффект. Я богиня. И ты мне поможешь.
— Я? — удивился я. — Каким образом?
— Ты меня отвезешь. И… у тебя проект дома классный. Только террасу переделать надо. У меня есть заказчик, ему как раз такое нужно. Деревянное зодчество, русский стиль, все дела.
— Ты серьезно? — я не верил своим ушам.
— Абсолютно. Хватит тут гнить, Игорек. Ты талантливый мужик, хоть и ноешь много. Собирайся.
Я смотрел на нее и понимал, что мой спокойный депрессивный отпуск закончился. В мою жизнь ураганом ворвалась эта женщина, и, кажется, выметаться обратно не собиралась.
— А как же кот? — спросил я. — Я Шопенгауэра не брошу.
— Берем с собой, — махнула она рукой. — Будет офисным талисманом. У него лицо такое… клиенты сразу поймут, что жизнь — боль, и не будут торговаться.
***
Мы ехали обратно в город. Дорогу уже почистили, солнце слепило глаза, отражаясь от снежных полей.
Шопенгауэр сидел на заднем сиденье и с интересом смотрел в окно. Лара красила губы, глядя в зеркальце заднего вида.
— Слушай, — сказала она вдруг. — А давай к тебе на Новый год приедем? Только печку починить надо. И генератор купить. И еды нормальной, а не этих твоих пельменей.
— Приедем? — переспросил я. — Мы?
— Ну не я же одна по сугробам лазить буду, — фыркнула она. — И вообще, мы с тобой партнеры теперь. Деловые. А там посмотрим.
Она закрыла помаду с щелчком, похожим на выстрел.
— Знаешь, Игорь, — добавила она тише. — Спасибо, что не проехал мимо.
— Да ладно, — смутился я. — Куда бы я делся.
— Многие проезжали, — сказала она, глядя на дорогу. — Видели же. Но проехали. Боялись. Или просто… равнодушие. А ты остановился.
Я положил руку на руль поудобнее. Впервые за последние месяцы у меня не было желания жалеть себя. Впереди был город, проблемы, суды, истерики, ремонт, работа.
Но почему-то мне было хорошо.
— Шопенгауэр, ты как? — спросил я, глядя в зеркало.
Кот зевнул. Кажется, он впервые за все время не выглядел таким уж пессимистом.
— Мяу, — сказал он. Что в переводе с кошачьего, вероятно, значило: «Погнали, неудачники. Посмотрим, что из этого выйдет».
А вы бы остановились ночью на зимней трассе, увидев, как из дорогой машины выбрасывают человека, или нажали бы на газ, решив, что «своя рубашка ближе к телу»?
