— Убирайся отсюда. Немедленно.
Раиса Ивановна стояла на пороге моей кухни и смотрела на Ольгу так, будто та залезла к ней в кошелёк. Сестра замерла над столом с тестом в руках, руки белые от муки. Даже не подняла головы — просто сжалась, как всегда, когда кто-то повышал голос.
Я резала мясо для фарша. Суббота, пельмени, сестра приехала помогать — как каждую неделю последние три года. Мы не считали, кто кому должен. Просто делали вместе, потому что так легче. Ольга забирала часть заготовок домой, я не стояла у плиты одна до ночи. Удобно обеим.
Но свекровь всегда считала иначе.
— Ты что, совсем обнаглела? — Раиса Ивановна шагнула на кухню, поставила авоську с луком на подоконник, не спрашивая. — Максим сутки пахал, пришёл домой, а тут ваш базар. Собирайся и проваливай, нечего тут кормиться чужим добром.
Ольга наконец посмотрела на меня — глаза полные слёз, губы дрожат. Она уже готова была схватить куртку и убежать, лишь бы не создавать мне проблем. Лишь бы все остались довольны.
Но я устала быть удобной для всех.
— Раиса Ивановна, — я положила нож на доску, вытерла руки. — Вы сейчас развернётесь и выйдете из моей кухни. Пока я прошу по-хорошему.
Свекровь вытаращилась на меня, будто я только что выругалась матом при ребёнке.
— Ты… ты что себе позволяешь?!
— Позволяю себе не слушать хамство в собственном доме, — я говорила тихо, но каждое слово подчеркивала. — Вы пришли без звонка, без приглашения, и первое, что сделали — оскорбили человека, который мне дорог. Теперь уходите.
— Да как ты смеешь?! Это дом моего сына!
— Нет, — я шагнула к ней. — Это мой дом. Я его покупала пять лет, каждый месяц отдавала деньги, пока у вас с Максимом хватало только на красное сухое по пятницам. И здесь решаю я, кто приходит и уходит и кому открывать рот.
В дверях появился Максим, сонный, в мятой футболке. Почесал затылок, зевнул.
— Что за шум?
— Максим! — свекровь развернулась к нему, голос дрожал от возмущения. — Ты слышишь, как твоя жена со мной разговаривает?! Я пришла помочь, навести порядок в вашем доме, а она меня выгоняет! При этой… нахлебнице!
Максим посмотрел на меня. Потом на мать. Потом на Ольгу, которая стояла возле стола.
— Оль, ну ты правда, приезжай в другой раз, — он попытался улыбнуться, как будто это мелочь, которую легко уладить. — Не доводи маму, она из-за тебя на весь день расстроилась. Ладно?
Вот тут я и почувствовала, как внутри что-то надорвалось.
— Максим, — я говорила медленно, чтобы он услышал каждое слово. — Твоя мать назвала мою сестру нахлебницей. В моём доме. И ты сейчас просишь её уйти?
— Ну а что такого-то? — он развёл руками. — Мама нервная, устала, ты же знаешь её. Не надо раздувать из мухи слона.
— Понятно.
Ольга начала снимать фартук. Руки тряслись так, что она не могла развязать завязки.
— Стой, — я сказала негромко, но все замерли. — Никуда ты не пойдёшь.
Раиса Ивановна схватила свою авоську.
— Максим, собирайся. Немедленно. Я не останусь в доме, где меня не уважают.
— Мам, да подожди ты…
— Собирайся, я сказала! Поехали ко мне. Хватит здесь унижаться.
Максим растерянно посмотрел на меня. Ждал, что я сейчас испугаюсь. Стану мириться. Скажу: «Ладно, Раиса Ивановна, я погорячилась, давайте забудем».
Но я молчала и смотрела ему в глаза.
— Вера, ну скажи хоть что-нибудь, — он шагнул ко мне, попытался взять за руку.
Я отстранилась.
— Что я должна сказать? Что она права? Что моя сестра — нахлебница? Что в доме, который я купила на свои деньги, хозяйничает твоя мать, а не я?
— Да нет же, просто… ну пойми, это моя мама! Ну нельзя же так с ней!
— А с моей сестрой можно?
— Ну это же разные вещи…
— Да, разные, — я устало провела рукой по лицу. — Твоя мать — святая, которой всё можно. А мои близкие — мусор, который нужно удалить. Я правильно поняла?
— Максим! — рявкнула Раиса Ивановна. — Я ухожу. С тобой или без тебя.
Он метнулся в комнату. Через минуту вернулся с сумкой, в которую на скорую руку запихал футболки и зарядку.
— Вера, одумайся, пока не поздно, — он остановился в дверях. — Извинись перед мамой. По-человечески. И всё будет нормально.
— Нет, не хочу и не стану— я сказала тихо.
— Ты пожалеешь, — он дёрнул молнию на куртке. — С твоим характером останешься одна. Совсем одна.
Дверь хлопнула.
В доме стало так тихо, что я услышала, как капает кран в ванной.
Ольга стояла у стола и плакала — беззвучно, только слёзы катились по щекам.
— Верка, что я наделала… Он же ушёл. Из-за меня.
— Не из-за тебя, — я подошла, обняла её. — Из-за себя. Он сам выбрал, кого защищать.
Мы доделали пельмени в тишине. Ольга всхлипывала, я молчала — внутри всё онемело, будто после удара. Сестра ушла поздно вечером, забрав свою порцию и всё ещё виновато заглядывая мне в глаза. Сын спал — маленький, ничего не понял, и слава богу.
Я села у окна, смотрела, как темнеет улица. Соседи возвращались с работы, таскали сумки, кто-то ругался из-за парковки. Обычный вечер. Обычная жизнь.
Только моя жизнь только что развалилась на куски.
Телефон завибрировал.
«Ты зря так. Мама обиделась. Позвони ей, извинись, и я вернусь».
Я посмотрела на экран, заблокировала телефон, положила на стол.
Утром я разбудила сына, собрала в садик, пошла на работу. В обед звонила Раиса Ивановна — не взяла. Вечером Максим — тоже не ответила.
На третий день приехала Ольга, притащила пакет с продуктами.
— Верка, может, правда позвонишь? — она боязливо смотрела на меня. — Ну скажешь несколько слов, для вида…
— Зачем?
— Ну как зачем? Муж же. Семья.
— Оль, а какая это семья, если я должна унижаться, чтобы он вернулся?
Она молчала, теребила ручку пакета.
— А ты не боишься одна остаться?
— Боюсь, — я налила нам обеим красное сухое из открытой вчера бутылки. — Но ещё больше я боюсь всю жизнь извиняться за то, что посмела иметь своё мнение.
Ольга выпила залпом, поставила бокал.
— Ты сильная. Я бы так не смогла.
— Смогла бы, — я посмотрела на неё. — Просто пока не было случая.
Вечером пятого дня в дверь позвонили. Максим. С пакетом, в котором что-то громыхало.
— Можно войти?
Я молча посторонилась.
Он прошёл в комнату, поставил пакет у дивана, сел. Долго молчал, потом:
— Я тут подумал…
— И?
— Ну… может, мама правда перегнула. Немного.
Я прислонилась к дверному косяку, скрестила руки.
— Немного?
— Ну да. Она привыкла командовать, ты же знаешь. Но она не со зла. Просто… такая.
— Максим, — я устало закрыла глаза. — Ты пришёл извиниться?
— Я… ну… я хочу, чтобы всё было, как раньше.
— А как было раньше? — я посмотрела на него. — Твоя мать приходила без звонка, хамила, командовала, а я молчала и терпела? Вот как «раньше»?
— Ну не так всё было…
— Именно так. И я больше не хочу так жить.
Он встал, прошёлся по комнате.
— Вера, ну давай по-взрослому. Ты же понимаешь, что я не могу просто так бросить мать? Ей шестьдесят восемь, она одна…
— Она не одна. Она с тобой, — я говорила спокойно, но внутри всё сжималось. — Ты выбрал её. Пять дней назад. Помнишь?
— Это была эмоция! Я разозлился, сгоряча ушёл…
— Сгоряча, — я усмехнулась. — Максим, ты собрал вещи. Ты посмотрел мне в глаза и сказал, что я останусь одна. Это не эмоция. Это выбор.
Он замолчал. Потом тихо:
— А если я скажу, что был неправ?
— Скажи, — я пожала плечами. — Только это ничего не изменит.
— Почему?!
— Потому что ты не защитил меня, когда это было нужно, — я шагнула к нему. — Ты встал не между мной и твоей матерью. Ты встал рядом с ней. И попросил мою сестру уйти, чтобы всем было удобно. Кроме нас.
— Я не думал…
— Вот именно. Не думал. И в следующий раз тоже не подумаешь. Потому что так проще.
Он схватил куртку, рванул к двери.
— Знаешь что? Живи тут сама! Со своей гордостью и своими принципами! Посмотрим, как запоёшь, когда денег будет не хватать!
— Хватит, — я открыла дверь. — Мне всегда хватало. До тебя, с тобой, после тебя.
Он ушёл, не оборачиваясь. На этот раз я не сползла на пол. Просто закрыла дверь, прислонилась к ней лбом. Выдохнула.
Всё. Теперь точно всё.
На восьмой день позвонила соседка Раисы Ивановны, тётя Зина.
— Верочка, деточка, ты извини, что беспокою. Только предупредить хотела. Твоя свекровь всем во дворе уши прожужжала. Говорит, что ты Максима выгнала, что издеваешься над ним, что она внука через знакомых заберёт, у неё там кто-то в опеке работает…
Я сжала телефон.
— Спасибо, тётя Зина.
Положила трубку. Посидела минуту. Потом набрала Максима.
— Слушаю, — голос настороженный.
— Передай матери: если она хочет войны, она её получит. Завтра в шесть вечера жду вас обоих. Здесь. Будете — поговорим. Не будете — я приеду сама. И разговор будет совсем другим.
— Вера, ты чего…
Я сбросила звонок.
Они приехали ровно в шесть. Раиса Ивановна вошла с видом генерала, принимающего капитуляцию. Села на диван, выпрямила спину, сложила руки на коленях.
— Ну? Готова извиняться?
Я села напротив. Максим остался стоять у двери — как всегда, между двух огней, не зная, к кому примкнуть.
— Раиса Ивановна, я слышала, вы собираетесь забрать моего сына.
— Не собираюсь. Заберу, — она смотрела на меня холодно. — У меня есть знакомые в нужных местах. Я докажу, что ты неадекватная мать. Выгнала мужа, устраиваешь скандалы, агрессивная. Ребёнку с тобой небезопасно.
— Понятно, — я кивнула. — Тогда слушайте, что будет дальше. Если вы подадите хоть один документ, хоть одну жалобу — я подам встречный иск. За клевету, за угрозы, за вмешательство в мою семью. И знаете, что я предоставлю суду?
Она молчала.
— Документы на дом — полностью мой, куплен до брака. Справки с моей работы — стабильный доход, нормированный график. Характеристику из садика — ребёнок ухожен, здоров, развит. А ещё свидетелей: соседку тётю Зину, которая расскажет, как вы всему двору рассказываете про нашу семью. Мою сестру, которая подтвердит, как вы её оскорбляли. И вашего сына, — я посмотрела на Максима, — который либо скажет правду, либо совершит лжесвидетельство. Статья уголовная, между прочим.
Максим побледнел.
— Мам, может, не надо…
— Молчи! — рявкнула Раиса Ивановна, но в голосе уже не было прежней уверенности.
— Это ещё не всё, — я наклонилась вперёд. — Я попрошу суд запретить вам видеться с внуком. Совсем. Потому что вы представляете опасность для его психики. И знаете, что самое смешное? У меня есть все шансы выиграть. Потому что я — мать, у которой есть дом, работа и стабильность. А вы — бабушка, которая угрожает забрать ребёнка из мести.
Раиса Ивановна сжала губы.
— Ты… не посмеешь.
— Попробуйте что либо предпринять, — я откинулась на спинку стула. — Просто попробуйте.
— Я могу всё это сделать, — я говорила тихо, но чётко. — Но не хочу. Потому что мне не нужна война. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое. Чтобы вы перестали приходить в мой дом без спроса. Чтобы перестали рассказывать соседям, какая я плохая. Чтобы просто… исчезли из моей жизни.
— А Максим? — она дёрнула подбородком в сторону сына.
— Максим взрослый человек, — я посмотрела на него. — Пусть сам решает, где ему жить и с кем. Но здесь он будет только на моих условиях. Без вас. Без вашего мнения. Без права голоса для мамы. Либо так, либо никак.
Максим молчал. Смотрел в пол.
— Ну что, сынок? — Раиса Ивановна повернулась к нему. — Ты слышишь, что она тебе ставит условия? Как собаке!
— Мам, заткнись, — он сказал это тихо, но все вздрогнули.
— Что?!
— Я сказал: заткнись, — он поднял голову, посмотрел на мать. — Хватит. Вера права. Ты лезешь, куда не просят. Командуешь, хамишь. И я устал быть между вами.
— Максим…
— Поехали домой. К тебе домой. Мне надо подумать.
Раиса Ивановна встала, схватила сумку. Лицо побледнело.
— Ты ещё пожалеешь, — она бросила это мне через плечо. — Все вы, гордячки, в итоге остаётесь ни с чем.
— Может быть, — я пожала плечами. — Но это будет моё «ничего». Не ваше.
Максим позвонил через три дня. Голос усталый, замученный.
— Вера, можно я заеду? Поговорить надо.
Я встретила его на пороге. Он выглядел измученным — небритый, круги под глазами, мятая рубашка.
— Я думал, — он прошёл в комнату, сел на край дивана. — Много думал. Ты права. Мама перегибает. Всегда перегибала. Просто я не замечал.
— Теперь заметил?
— Да. Она три дня меня грузила, что ты монстр, что разрушила нашу семью, что я тряпка, если позволю тебе так со мной. И я вдруг понял… что мне просто хочется тишины. Чтобы никто не ныл, не требовал, не дёргал.
— И?
Он поднял глаза:
— И я хочу попробовать вернуться. Но по-другому. Без мамы. Совсем без неё. Ни звонков, ни визитов. Только мы. Ты, я, сын.
Я долго молчала. Смотрела на него — на этого человека, с которым прожила несколько лет, родила ребёнка, делила кров. Пыталась понять: хочу ли я попробовать снова.
— Максим, ты говоришь это сейчас, потому что устал от её давления. А через месяц она снова начнёт названивать, жаловаться, что ты её бросил. И ты снова не выдержишь. Потому что ты не научился говорить ей «нет». За сорок лет — ни разу.
— Научусь, — он сжал кулаки. — Я правда хочу попробовать.
— А я — нет, — я сказала это мягко, без злости. — Я не хочу снова ждать, когда ты выберешь. Не хочу каждый раз проверять, на чьей ты стороне. Не хочу быть той, которую нужно защищать. Я хочу быть с тем, кто просто по умолчанию на моей стороне. Всегда.
Он опустил голову.
— Значит, всё?
— Да. Всё.
Он встал, медленно пошёл к двери. Остановился на пороге.
— А сын?
— Сын будет видеться с тобой. Когда захочешь. Я не стану тебя ему запрещать. Но твоя мать — нет. С ней никаких встреч. Пока она не извинится перед Ольгой. Лично. И перед мной.
— Она никогда не извинится.
— Тогда никогда не увидит внука, — я пожала плечами. — Её выбор.
Он кивнул и ушёл. Тихо, без хлопка дверью, без угроз. Просто ушёл.
Прошло два месяца.
Максим забирал сына по субботам, водил в парк, покупал мороженое, возвращал вечером. Не опаздывал, не срывал встречи, не жаловался. Раису Ивановну я не видела ни разу — он держал слово.
Ольга по-прежнему приезжала по субботам. Мы лепили пельмени, варили борщи, пекли пироги. Смеялись, обсуждали соседей, строили планы на лето. В доме стало легче дышать — как будто кто-то открыл все окна разом, и застоявшийся воздух наконец вышёл.
Однажды вечером, когда сын уснул, я вышла на крыльцо. Посидела в тишине, слушая, как где-то за забором лает собака, как шумит ветер в ветвях яблонь. Мой дом. Мои стены. Моя крепость.
Я долго шла к этому — годами откладывала, считала, экономила. Думала, что главное — купить, выплатить, оформить. А оказалось, что главное — научиться защищать. Не дверным замком, а словом.
Телефон завибрировал. Максим.
«Мама спрашивает, может ли увидеть внука. Говорит, что подумала. Но извиняться не хочет. Говорит, что была права».
Я посмотрела на экран, набрала ответ:
«Тогда нет».
Отправила. Заблокировала телефон. Положила рядом на скамейку.
А потом просто сидела и смотрела, как темнеет небо над моим домом. Тем самым домом, в котором я наконец почувствовала себя хозяйкой.
Не потому, что выгнала кого-то.
А потому, что перестала впускать тех, кто не умеет уважать.
