Телефон лежал экраном вверх, прямо на клеёнке рядом с недопитым кофе. Виктор в спешке схватил куртку, ключи от машины — и умчался на встречу с поставщиком, забыв свой смартфон. Елена смотрела на чёрный экран и думала только о том, что надо бы пол помыть. Восемнадцать лет вместе приучили её не совать нос в чужие дела.
А потом пришло уведомление.
Экран мигнул: «Списание со счёта. Получатель: ООО «Строй-Мир»». Крупная сумма. Елена нахмурилась — про эту фирму Виктор ничего не говорил, а крупные траты они всегда обсуждали. Она потянулась к телефону почти машинально. Пароль знала — год рождения дочери.
Первое, что увидела — имя. Анжела. Переписка шла полгода, каждый день, иногда по ночам. Елена пролистала вниз, потом вверх — не верила.
«Ты же обещал, что к лету всё закончишь с этой дурой».
«Закончу, Анжелочка. Она ни о чём не догадывается. Простушка моя. Наивная до безобразия».
«А квартиру сможешь оформить? Ты говорил, там всё чисто, от деда ей досталась».
«Смогу. Уже нашёл человека. Сделаем бумаги, она даже не поймёт. А дальше — море, солнце, только ты и я».
Елена положила телефон обратно. Руки не дрожали. Она встала, подошла к окну — внизу мальчишки гоняли мяч, старушка тащила сумку на колёсиках. Обычный вторник. Обычная жизнь, которая только что треснула пополам.
Виктор вернётся вечером. Времени мало. Елена работала бухгалтером двадцать лет — умела считать не только деньги, но и риски.
Она открыла все банковские приложения. Общий счёт, накопительный, вклад на Олину учёбу — всё на двоих. За час она отозвала все доверенности и заблокировала совместный доступ. Голос был ровным — двадцать лет за цифрами научили держать лицо. Когда всё было сделано, руки начали трястись.
К нотариусу пошла на следующее утро. Документы на квартиру лежали в старом портфеле деда — он завещал эту двушку ей одной, ещё до свадьбы.
— Аннулируем доверенности? — нотариус, пожилая женщина с усталым лицом, кивнула. — Правильно делаете.
Елена промолчала. Просто подписывала, ставила печати. В голове крутилось одно: «Простушка. Наивная до безобразия».
Вечером набрала номер свекрови. Нина Петровна жила одна, после того как муж ушёл из жизни. Отношения у них были ровные — без близости, но и без конфликтов.
— Нина Петровна, мне нужно с вами поговорить. Срочно.
— Что-то случилось?
— Лучше при встрече.
На следующее утро Елена сидела на старом диване у свекрови и рассказывала всё. Без слёз, без надрыва — только факты. Переписка, фирма, планы продать квартиру. Нина Петровна слушала, сжимая платок, и лицо её бледнело.
— Он и у меня забрал, — сказала она наконец. — Полгода назад. Сказал, вложит в дело, процент обещал. Я отдала всё со сберкнижки. Это мои смертные деньги были. На всякий случай. Обещал вернуть через три месяца.
Елена закрыла глаза. Всё сходилось — те деньги тоже ушли Анжеле.
— Вы пойдёте со мной в полицию?
Свекровь выпрямилась:
— Пойду. Он мой сын, но это подло.
Виктор вернулся вечером — довольный. Бросил сумку в прихожей:
— Лен, я дома! Что на ужин?
Елена вышла из комнаты и остановилась в дверях, скрестив руки. Молчала. Виктор посмотрел на неё, усмехнулся:
— Ты чего такая серьёзная? Соскучилась?
— Зачем ты тратил деньги на фирму «Строй-Мир»?
Виктор замер. Медленно снял куртку. Пауза затянулась.
— Откуда ты знаешь про эту фирму?
— Видела переписку. Ты забыл телефон.
Он побледнел, шагнул к столу — схватил аппарат, пролистал. Лицо менялось — растерянность, потом злость.
— Ты копалась в моих личных вещах?! У тебя вообще совести нет?!
— Совести? — Елена шагнула ближе. — Ты про совесть? Серьёзно, Виктор?
Он сунул телефон в карман, развёл руками:
— Ну хорошо, да, завёл интрижку. Бывает у мужиков. Это ничего не значит, понимаешь? Она сама…
— Заткнись. — Голос Елены стал жёстче. — Не надо про слабость. Я видела, как ты обещал продать мою квартиру. Видела переводы. И про то, что я простушка наивная, тоже видела.
Виктор молчал. Потом попытался взять другой тон — мягкий, почти жалобный:
— Лен, давай спокойно. Я всё объясню. Это не то, что ты подумала. Она попала в трудную ситуацию, мне нужно было помочь…
— Помочь на деньги моего деда? Помочь, заложив дачу? Помочь, обокрав собственную мать?
Виктор дёрнулся:
— Мать тут при чём?
— При том, что завтра мы вдвоём идём в полицию. С документами, с выписками, с твоей перепиской.
Лицо его исказилось. Он шагнул к ней, и Елена увидела то, чего не видела восемнадцать лет — настоящую злость, без прикрас:
— Зачем ты заблокировала счета?! — заорал он, голос сорвался. — Ты понимаешь, что наделала?! Это общие деньги! Я подам на тебя в суд!
— Подавай, — сказала Елена. — Только сначала объяснишь матери, куда дел её смертные деньги. И судье объяснишь, зачем искал дельца для подделки документов.
Он замолчал. Потом резко развернулся, схватил куртку и вылетел за дверь. Хлопок был такой, что задребезжало стекло в серванте.
Следующие недели Елена ходила по инстанциям — подавала заявления, собирала справки. Нина Петровна шла рядом — молчаливая, прямая. Они почти не разговаривали, но между ними возникло понимание. Две женщины, которых предал один человек.
Виктор звонил каждый день — угрожал, умолял, снова кричал. Елена не брала трубку. Один раз он приехал, стоял под окнами, что-то орал. Соседи выглядывали. Елена задёрнула шторы и включила телевизор погромче.
Оля, их дочь, училась в другом городе. Рассказывать ей пока не стала — зачем портить сессию.
Полиция нашла Анжелу быстро. Девица уже числилась в базах — два года назад её судили за мошенничество, дали условный срок. Тогда она выманила деньги у пожилого предпринимателя, пообещав вложить в дело. Виктор попался точно так же.
Следователь, мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами, листал бумаги:
— Вовремя спохватились. Ещё неделя — квартиру бы продали. Схема отработанная: нотариус липовый, покупатель подставной.
Елена молчала. Внутри была пустота — ни злости, ни облегчения.
— А он… что с ним будет?
— Пособничество в мошенничестве, подделка документов. Если повезёт — условный срок. А вот Анжеле светит колония. Рецидив.
Нина Петровна вздохнула:
— Дурак. Всю жизнь был дураком.
Суд прошёл быстро. Виктор оправдывался, плакал даже — говорил, что Анжела всё подстроила, что его использовали. Она сидела рядом и молчала, уставившись в пол. Красивая, ухоженная, с дорогой сумкой. Только глаза холодные.
Елена смотрела на них и не чувствовала ничего. Ни ненависти, ни жалости. Просто смотрела, как на чужих людей в метро.
Виктору дали условный срок. Анжеле — четыре года колонии. Когда судья зачитывал приговор, она подняла голову и посмотрела на Виктора. Он отвернулся.
После заседания Нина Петровна сказала:
— Зайдём ко мне? Я борща наварила.
— Давайте.
Они шли по осенним улицам, ветер трепал полы курток. Свекровь вдруг произнесла:
— Прости его, если сможешь. Не ради него — ради себя.
Елена покачала головой:
— Я уже простила. Просто не хочу больше ничего общего. Устала.
— Понимаю.
Квартиру делили через суд. Дачу продали, чтобы закрыть долг — денег Анжела не вернула, всё потратила. Елена осталась с квартирой от деда и частью накоплений. Немного, но хватит.
Виктор съехал к матери. Работу потерял — с условным его никуда не брали. Устроился грузчиком за копейки. Иногда Елена видела его издалека — постаревшего, сутулого, в засаленной куртке. Не здоровались.
Оля приехала на зимние каникулы и, узнав всё, два дня не выходила из комнаты. Потом вышла, обняла мать:
— Хорошо, что ты вовремя поняла.
Елена гладила её по волосам и думала, что дочь выросла. Не осуждает, не истерит — просто приняла.
Прошло восемь месяцев. Елена шла с работы и свернула в маленький продуктовый возле дома. Очередь на кассе, привычная толкотня. И вдруг — голос. Знакомый, но изменившийся:
— Виктор, я же говорила, денег нет! Что ты от меня хочешь?!
Елена обернулась. Анжела стояла у витрины с детским питанием, прижимая к груди мобильный. Без маникюра, без косметики, в мятой куртке. Лицо осунувшееся, волосы стянуты резинкой. Рядом — коляска, в ней младенец.
Анжела не замечала никого вокруг:
— Ты сам от меня отказался! Сам сказал, что это не твои проблемы! Нет, я не приеду, и денег у меня нет! — она бросила трубку в сумку, схватила с полки самую дешёвую баночку пюре.
Тут их взгляды встретились.
Анжела замерла. Побледнела. Елена стояла в трёх шагах и просто смотрела. Молча. Долго.
Анжела первая опустила глаза, схватила коляску и быстро пошла к выходу, ссутулившись. Даже не расплатилась — бросила баночку на прилавок и ушла.
Елена смотрела ей вслед. Никакого торжества не чувствовала. Просто понимание — вот она, настоящая расплата. Не суд, не колония. А это: стоять одной с младенцем на руках, покупать самое дешёвое, слушать отказы от человека, ради которого всё разрушила.
Кассирша проводила её взглядом и цокнула языком:
— Эта? Она тут каждый день. Берёт по одной баночке, считает копейки. Говорят, отец ребёнка от неё отказался.
Елена промолчала, расплатилась и вышла на улицу.
Вечером она сидела на кухне с Ниной Петровной — они теперь виделись каждую неделю. Пили чай, говорили о мелочах, иногда просто молчали.
— Видела сегодня Анжелу, — сказала Елена. — В магазине. С ребёнком. Виктор от неё отказался.
Нина Петровна поставила чашку на стол:
— Значит, и она теперь знает, каково это — тащить всё одной. Справедливо.
Елена допила чай. Справедливо ли? Не знала. Знала другое — ей больше не больно. Нет злости, нет обиды, нет желания мстить. Есть просто жизнь — новая, без Виктора.
— Как Оля? — спросила свекровь.
— Хорошо. Сессию сдала, летом приедет.
— Умница. В тебя пошла.
За окном темнело. Город зажигал огни, внизу хлопала дверь подъезда, кто-то смеялся. Обычный весенний вечер. Елена смотрела в окно и думала, что больше не боится будущего. Оно теперь принадлежит только ей.
Виктор живёт у матери, работает грузчиком и обходит бывшую жену стороной. Анжела растит ребёнка одна, на пособие, без помощи. А Елена просто живёт — работает, видится с дочерью, помогает Нине Петровне.
Иногда вечером садится у окна и смотрит на город. Не жалеет ни о чём.
Потому что самое страшное — не остаться одной. Самое страшное — остаться с тем, кто называет тебя простушкой за спиной.
И она вовремя это поняла.
