— Ты в воскресный день принарядися, косы уложи, сватать тебя в к обеду придут, Наталья! — Капитолина Макаровна стояла перед дочерью и пристально её оглядывала.
Провела руками по её плечам, повернула, — И вот что, девонька, одёжу из сундука достань понаряднее и ленту атласную вплети!
Наташа вспыхнула от внезапно возникшего подозрения,
— Зачем всё это, матушка, зачем?
— А как ты думала, Наташа? Как нам теперь суждено жить существовать? Папенька то наш разорился, да и покинул нас с горя, позора не вынес, предал слабовольно! Нам теперь самим думать надобно, как жить. Вот и придет к тебе свататься хороший человек, а ты присмотрись, Наташа! — Капитолина Макаровна строго посмотрела на дочку, хотя сердце её жалостно сжималось.
— Почему я, мама? Я же ведь младшая и вообще у меня другой есть… ты ведь знаешь, я за него собиралась, как же так?
— По миру нас хочешь пустить? Катю твою никто не придет сватать, сама знаешь почему. С лошади она упала, вот и не выросла. Как мы с ней жить будем? На тебя одна надежда, Наташа! А этот твой Матвей, он же нищий и никчемный гуляка. Что проку за него выходить?
Всю ночь напролёт Катя сестру утешала,
— Наташа, ну не плачь, я с мамой поговорю. Не те уже времена, чтобы вот так принуждать. Мы как-нибудь справимся, я на хлебозавод устроюсь, меня взять обещали.
— Да кто тебя возьмёт на работу, Катя, ты на себя посмотри, — обливалась слезами Наташа.
Ведь только вроде мирная жизнь началась, жених вот её Матвей вернулся, да мать его всегда недолюбливала, голодранцем звала.
Жилья у него своего нет, а к ним Матвей жить не пойдёт, характер не тот!
— А ты езжай с ним, Наташа, а за нас не волнуйся, проживём как нибудь, — убеждала сестру Катя, вытирая ей слёзы, как маленькой.
Но Наташа не унималась, сама знала, что не решится матери перечить. И так они горюшка хлебнули, ну не сможет она мать и сестру бросить!
Отец их коммивояжёр, с белочехами был связан, торговал, да прогорел. Да и пропал, то ли позора не выдержал, а то ли семью не хотел подвести, чтобы их не обидели.
А выживать то надо, голодно, не выжить им без опоры…
Кто собрался к ней свататься, Наташа догадывалась.
Он семью потерял, пока воевал на Гражданской. И жену его, и двоих деток испанка скосила.
А у самого Григория Емельяновича и дом, и хозяйство крепкое, мать его с отцом ещё живы, ему в дом хозяйка молодая ой как нужна! Только ведь старый он, с ногой покалеченной вернулся, да как идти за такого?
Наташа плакала и не знала, на что ей решиться?
Она ждала, что Матвей примет решение и убедит её матушку. Он так жарко на днях шептал ей, что жизни ему без Наташи нет и обещал хоть что-то, да предпринять, хоть что-то.
Но время шло, а Матвей вдруг куда-то пропал. Говорили, что он украл у какого-то заезжего кошель, да попался на месте. Его поколотили, да так, что он едва ноги унёс и бежал с позором.
И Наташа смирилась, видно так и быть, делать нечего.
Так что в воскресный день в бледно-розовом платье из бабушкиного сундука, с туго заплетенными и уложенными косами, заплаканными глазами и без тени румянца предстала она перед Григорием Емельяновичем.
Удивительно, но Катерине показалось, что и Григорий Емельянович был смущён. Хотя и хорохорился, припадая на свою покалеченную ногу и опираясь на костыль.
Посмотрев на сестру, Катя прочла в её глазах ужас. Она тихо подошла и сжав холодную от волнения руку сестры, тихо шепнула, -» Откажи ему, не губи себя, милая! »
Но Наташа решительно высвободила руку, и выслушав Григория Емельяновича, опустив в пол глаза зарделась, вроде как от смущения.
А сама просто глядеть на него не хотела, да и шагнула, будто в пропасть, сказав негромко пересохшими губами,
— Согласна я, Григорий Емельянович, стать женой вашей. Уж не оставьте только матушку и сестру мою Катерину в их бедственном положении, вы же обещаете это?…
На свадьбе Григорий Емельянович вел себя скромно, лишнего не пил и вольности не позволял. Маменька же его с отцом не раз намекнули, что стол за их счёт и что из милости их сын Наташу берёт. Что мол ходили слухи о ней и Матвее…
В чужом доме Наташа вся подобралась, хозяйкой себя не чувствовала, властная свекровь командовала, чуть что грозя, что со света её сживет. А Григорий Емельянович об этом и не знал, он старался хоть и калека, для семейства заработать. И главное — матушку Наташи Капитолину Макаровну и сестру Катерину не обделял, сыты, одеты и в тепле они жили.
Ради этого Наташа всё терпела. Даже когда первенец их Анатолий родился раньше времени, а свекровка стала корить, что не Григория это сын, Наташа терпела, хотя тихо пыталась сказать, что верна была мужу.
Но тут уж и сам Григорий Емельянович не сдержался, приструнил маменьку, цыкнул на неё, что сын его и нечего лезть. Сама на Наташке ездит, всё на неё взвалила, да ещё подозрениями оскорбила…
Эту ночь Катерина на всю жизнь запомнила, ведь видела она сестру свою Наташу той ночью в последний раз.
Темень была непроглядная, уже и дверь на засовы заперли, а тут в окно Катерины стук. Она открыла, а там…!
У окна Наташа стоит, глаза тёмные, как ночь, от страха и решимости. А поодаль, за кустами, Катя вдруг увидела Матвея и сразу же всё поняла, сразу!
— Наташка, да ты что? Куда же ты, глупая, да не надо так! А как же Толенька, как он без тебя? Пропадешь ведь с этим, ненадёжный Матвей человек! — негромко и быстро пыталась убедить сестру Катя, да только бы матушка не услышала!
— Не могу больше, прости, не могу, душно мне с ним, не люблю его, — Наташа то и дело на Матвея оглядывалась, будто хотела убедиться, что он не исчез!
— Не делай этого, мама не выдержит, — Катя говорила, но понимала, что всё бесполезно.
Матвей подошёл, взял Наташу за руку, буркнул, — Нам пора!
— Береги её! — Катя с ужасом на них смотрела.
— Позаботься о Толе, прошу тебя! — только и ответила Наташа, и оба скрылись за темными кустами…
Григорий Емельянович молча принял Наташино бегство.
Мать его орала во всеуслышание, что знала, мол Наташка всегда на дверь смотрела, вот и дождалась, сбежала, опозорила! Неблагодарная!
Капитолина Макаровна угасла и перестала даже из дома выходить и почти не ела.
Сидела у окна, и подслеповато всматривалась, иной раз будто вскрикивая громким шёпотом,
— Наташа? Вон же она?
И тут же сама себе тихо говорила, — Нет, не она, голубка, беглянка проклятущая, душенька загубленная! Не она…
Катерина, переломив себя, обещание сдержала. Стала в дом Григория Емельяновича ходить и работу Наташи всю на себя взяла.
Свекровка сестрина сначала орала, — Что, довольствие боисся потерять? Вот вам с матерью довольствие! — и показывала Катерине фигу.
Но со временем как-то привыкла к маленькой и покалеченной падением с лошади Катерине. И даже с ней начала чаёвничать, а однажды доверительно шепнула,
— А ты на морду то даже краше Натальи своей, глаза у тебя добрые! А что покалеченная, так я смотрю не особо тебе это мешает, ишь какая шустрая. Да и Толенька мамкой тебя уже зовет, смекаешь, о чем я?
Катя же сама замечала, но другое.
Как теплел взгляд Гриши, когда он домой приходил, а дома Катерина с сыночком его на руках тетёшкалась. И невольно, или нарочно, беря из рук Кати Толика, Григорий Емельянович касался руки или плеча Кати.
И её обдавало жаром, неведомым ранее.
А тут враз вдруг Григорий занемог.
Испанка уже стихла, но память о ней и испуг ещё остались. Григорий метался в горячке, Катя от него не отходила. Мать его забрала внука на их с дедом половину.
Катя сидела рядом, сама без сил. Таз с водой и тряпки на полу, на лице Гриши волосы прилипли, губы пересохли, она их смачивает. А он лишь шепчет, — Пить, пить!
Под утро она сидя задремала, очнулась, а Гриша сидит, жар видно спал. И так на неё смотрит, глаза одни, щеки впалые, но в глазах радость небывалая,
— Катенька, радость ты моя, да я благодаря тебе только теперь жить хочу!
И обнял её, да так, что вся она затрепетала.
Первый раз в жизни её так обнимали, когда она каждую клеточку тела своего ощущала, как они отозвались! И лишь шепнула ему, уже не отдавая себе отчет в том, что делает,
— Гриша, миленький мой, живой! Живой!
Через год Катерина родила девочку, чёрненькую, вылитый Григорий.
Назвали Галиной, Галочкой, Толик бегал и радовался, что сестричка у него.
А через два года сынок Коленька родился.
Катерина похорошела, даже будто чуток выше ростом стала. А Гриша то её и не старый совсем оказался. Бороду да усы как сбрил, да и лет ему всего то чуть за сорок.
Маменька его только и рада — любо ей, пара они, счастлив её Гриша теперь… Хоть судьба к ним наконец-то благоволит, да и детские голоса радуют, жизнь то налаживается!
****************************
Наташа сложила в старый сундучок записи их прабабки Катерины и вытерла набежавшие слёзы.
В этом сундуке лежало даже платье, в котором выходила замуж их вторая прабабушка Наталья, в память о которой она и носит это имя.
А еще там лежат ордена и медали прадеда Григория Емельяновича с Гражданской. Старый латунный подсвечник и две сломанные серебряные ложки. Похоронка на деда Анатолия Григорьевича и медали и орден деда Николая Григорьевича с Великой Отечественной.
И много писем, фотографий и всяких записей, в которых вся жизнь её семьи собрана по кусочкам.
Наташа когда их читает и фото смотрит, всегда плачет. Говорят, что нельзя читать чужие письма, но ведь это же не чужие. Она с ними всеми будто разговаривает, прикасаясь душой к судьбе каждого.
Тут каждая строчка дышит любовью и жизнь их как на ладони, будто с ними со всеми она разговаривает.
А недавно в этот сундучок Наташа сложила и мамины самые памятные вещицы. Мама Наташи теперь тоже там, с ними, где-то далеко-далеко, но они точно там есть, все они там…
Вот так вот, сто лет прошло с тех событий, а сейчас Наташа ждёт известий от мужа, ведь Артём там, на передовой, теперь он их защищает.
В левом верхнем кармане у него лежит старинный портсигар прадеда Наташи Григория Емельяновича. И Наташа ждёт и верит, что муж вернётся живой и с победой. Только бы он вернулся, любой, Наташа его любого примет, только бы жизнь продолжалась.
Им ведь ещё дочек надо в жизнь выпустить. Катюше уже пятнадцать, а Сонечке только восемь и они очень ждут папу.
А потом и внуки пойдут, и всё опять повторится …
