Вечер выдался тихим, даже слишком тихим для нашей небольшой квартиры. Мама жила у меня уже третью неделю, с тех пор как её выписали из больницы. Я привыкла к этому новому ритму – готовить на двоих, проверять лекарства, вечером смотреть вместе сериалы. Казалось, что всё идёт своим чередом.
Ужин я приготовила простой – гречка с тушёной курицей, салат из свежих овощей. Мама вроде бы ела с аппетитом, но я чувствовала: что-то не так. Она слишком часто поглядывала на меня, словно примериваясь к чему-то.
– Чай будешь? – спросила я, убирая тарелки.
– Буду, Галочка, – она постучала пальцами по столу. – Знаешь, я тут думала…
Я достала заварку из шкафчика, стараясь не показывать, что заметила перемену в её голосе. Этот тон я знала с детства – так она говорила перед тем, как сказать что-то «для твоего же блага».
– Ты ничего не потеряешь, если передашь жильё племяннику, – произнесла мама, глядя мне прямо в глаза, будто между делом, словно предлагала попробовать новый рецепт пирога.
Чайник выскользнул из моих рук и глухо стукнулся о столешницу. К счастью, не разбился.
– Что? – только и смогла выдавить я.
– Артёму сейчас тяжело, сама знаешь. Развод, ребёнок на руках. А у тебя две комнаты, живёшь одна, – она пожала плечами, словно решение уже принято, осталось только бумаги подписать.
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Моя квартира. Моя собственная квартира, за которую я платила ипотеку десять лет, отказывая себе во всём. И теперь вот так просто – отдать?
– Мам, но это… это мой дом, – голос предательски дрогнул.
– Дом, дом, – она махнула рукой. – Ты же не на улицу пойдёшь. Можешь к сестре переехать. А мальчику сейчас тяжелее всего.
В груди разлилась тяжесть. Даже дышать стало трудно. Я молча разлила чай по чашкам, стараясь не смотреть на маму. Она продолжала говорить – что-то про семейный долг, про то, что своих нужно поддерживать. А я чувствовала, как внутри поднимается волна протеста и обиды. Почему я должна жертвовать всем, что у меня есть? Почему это воспринимается как должное?
Мама отхлебнула чай и посмотрела на меня выжидающе. Я молчала. Тишина становилась всё более звенящей, заполняя каждый угол кухни неловкостью и напряжением.
Неприятный звонок
Когда мама наконец ушла в свою комнату, я долго сидела на кухне, бессмысленно глядя в остывший чай. За окном постепенно темнело, а в голове крутился водоворот мыслей. Квартира, которую предлагали отдать так легко, словно старую вазу, вдруг стала казаться единственным надёжным убежищем.
Я прикрыла глаза. Память услужливо подкинула картинку из детства – мне двенадцать, я прибегаю со школьной олимпиады, размахивая дипломом. «Посмотри, мама!» А она, мельком взглянув: «Хорошо, Галя, но вот Нина в твоём возрасте уже на областную ездила». Нина, старшая сестра, всегда была на первом месте. Ей доставались и новые туфли, и похвалы, и внимание. А мне – то, что оставалось.
Телефон зазвонил так резко, что я вздрогнула. На экране высветилось имя сестры, будто память притянула её звонок.
– Алло, – голос прозвучал глухо.
– Галя? Это я, – Нина говорила быстро, словно выполняла неприятную обязанность. – Мама сказала, вы разговаривали насчёт Артёма.
Значит, уже позвонила. Конечно. Семейное совещание, на котором меня не пригласили.
– Да, разговаривали.
– И что ты ей ответила? – в Нинином голосе появились командные нотки.
– Ничего пока. Мне нужно подумать.
– О чём тут думать? – сестра фыркнула. – Не будь эгоисткой, Галя. Артёму негде жить. Он же с ребёнком. А у тебя что? Кошка и фикус?
Я сглотнула комок в горле. Вот, значит, как она видит мою жизнь – пустой, бессмысленной, недостойной даже крыши над головой.
– У меня работа здесь, – я старалась говорить спокойно. – И вообще, это моя квартира.
– Боже, как мелочно! – Нина не скрывала раздражения. – Всё равно ты одна. Мы семья, Галя. Семья должна помогать друг другу.
«Семья». Это слово больно резануло. Где была эта семья, когда я месяц лежала с воспалением лёгких? Когда похоронила мужа? Когда нуждалась хоть в капле поддержки?
– Я подумаю, – тихо сказала я, чувствуя, как к глазам подступают слёзы.
– Думай быстрее, – отрезала Нина и отключилась.
Я отложила телефон и прижала ладони к лицу. Одиночество, которое раньше казалось уютным коконом, вдруг стало оглушающим. Словно я снова маленькая девочка, вечно виноватая и лишняя.
Встреча с племянником
Кафе, в котором я договорилась встретиться с Артёмом, оказалось слишком шумным. Молодые мамы с колясками, студенты с ноутбуками – все они казались такими беззаботными, такими уверенными в своём праве занимать место в этом мире. Я нервно поправила волосы и в третий раз проверила время.
Артём опаздывал. Конечно, опаздывал – он всегда так делал. Даже в детстве, когда я водила его в театр или цирк, он тянул время, словно делал мне одолжение своим присутствием.
– Тётя Галя! – его голос вырвал меня из размышлений.
Племянник почти не изменился за два года, что мы не виделись. Всё тот же небрежный вид, модная щетина и уверенная походка человека, привыкшего получать желаемое.
– Привет, Артём, – я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой.
Он заказал себе американо и какое-то пирожное, даже не спросив, не хочу ли я чего-нибудь ещё к своему остывшему чаю.
– Бабушка сказала, вы разговаривали, – начал Артём без предисловий, откусывая сразу половину пирожного.
– Да, говорили, – я осторожно подбирала слова. – Но, знаешь, это всё так неожиданно. Я не готова принять решение прямо сейчас.
Артём поднял брови, на лице появилось снисходительное выражение. Уголки губ дрогнули в усмешке.
– А что тут решать? – он развёл руками. – Мы ведь семья. Ты же не жадная.
«Жадная». Если не отдам последнее – значит, жадная. Если подумаю о себе – эгоистка. Внутри что-то сжалось, но одновременно появилось неожиданное раздражение.
– А почему ты не можешь снять квартиру? – спросила я прямо.
– На какие деньги? – Артём скривился. – Алименты огромные плачу, еле свожу концы с концами.
Я знала, что это неправда. Сестра как-то проговорилась, что он купил новую машину. Но вслух этого не сказала.
– И потом, – продолжал Артём, – тебе-то что, жалко что ли? Всё равно одна живёшь, места полно.
Он говорил это с таким видом, будто моя жизнь – пустое место, недостойное даже обсуждения. Словно я не человек с чувствами и потребностями, а так, функция – «тётя, у которой можно что-то взять».
– Мне нужно подумать, – тихо, но твёрдо сказала я.
– Брось, тётя Галя, – Артём допил кофе и посмотрел на часы. – Что тут думать? Мы же свои люди.
«Свои люди». От этих слов внутри поднялась волна протеста. Впервые я чётко осознала: нет, они мне совсем не свои. Родственники – да, но чужие по духу и ценностям.
– Извини, мне пора, – Артём поднялся. – Позвони, когда решишь. Лучше, конечно, побыстрее.
И он ушёл, даже не попрощавшись толком, оставив меня с недопитым чаем и растущей внутри решимостью.
Решительный шаг
В юридическую консультацию я пришла, если честно, не вполне понимая зачем. Сидела теперь на краешке какого-то офисного стула, мяла в руках папку с документами и чувствовала себя по-дурацки. Как будто я собиралась жаловаться на родную мать.
Кабинет оказался крохотным — и это громко сказано. Два стола, несколько стульев для посетителей и шкаф с папками. На подоконнике пристроилась целая колония кактусов разных размеров. По крайней мере, было на чем глаз задержать, пока юрист — молодая женщина с коротко стриженными волосами — изучала мои бумаги.
— Ирина Викторовна, — представилась она, когда я только вошла. И добавила рассеянно: — Присаживайтесь, сейчас посмотрю.
И вот она смотрела, а я изучала ее кактусы и пыталась унять дрожь в коленках. Всё-таки я никогда не думала, что когда-нибудь буду сидеть в кабинете юриста из-за таких вот… семейных дел.
— Так, — наконец отложила она бумаги. — Если я правильно понимаю, ваши родственники хотят, чтобы вы передали квартиру племяннику?
— Не совсем так, — я замялась. — То есть… да, получается, что так. Они говорят, что ему негде жить с ребенком, а я живу одна, и смысла в такой большой квартире для меня нет.
Сказала — и сама поморщилась. Вот так всегда у меня — начинаю оправдываться, даже когда не виновата.
— А вам где предлагают жить?
— К сестре, наверное, переехать, — я пожала плечами. Вопрос застал врасплох. — Если честно, мы до этого разговор не довели.
Ирина Викторовна приподняла брови. Наверное, я выглядела в ее глазах совершенной дурой. Раздает квартиры, даже не уточнив, куда потом идти.
— Знаете, — я провела рукой по лбу, — я даже не уверена, что здесь делаю. Просто… хотела узнать…
Договорить не получалось. Я опустила глаза, разглаживая невидимую складку на юбке.
— Свои права? — подсказала юрист, и мне стало чуть легче.
— Да. Я имею право отказать?
Вопрос вырвался сам собой. Такой детский, наивный. Щеки вспыхнули. Господи, ну конечно, имею. Взрослая женщина, сама зарабатываю, своя квартира. А все-таки… все-таки где-то глубоко внутри я не была в этом уверена.
Ирина Викторовна смотрела на меня пристально. И в глазах у нее не было насмешки, только что-то вроде понимания. Даже сочувствия, может быть.
— Конечно, имеете, — твердо сказала она. — Это ваша собственность. Никто не может заставить вас ее отдать, подарить или продать. Никто. Ни мама, ни сестра, ни племянник.
Простые слова. Такие простые и очевидные. Но у меня вдруг защипало в носу, и пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сдержать слезы. Я имею право. Не должна. Не обязана. Имею право.
— А если они… настаивают?
Трудно было подобрать слово. Мама не угрожала, нет. Просто говорила так, как будто уже все решено. Как будто мой отказ невозможен в принципе.
— Любое давление, тем более с требованием передачи имущества, может рассматриваться как принуждение, — Ирина говорила спокойно, но твердо. — Это ваш дом, и только вы решаете, кто в нем будет жить.
Она дала мне какие-то брошюры по правам собственности. Потом черкнула что-то на визитке и протянула мне:
— Мой личный номер. Если возникнут сложности — звоните. В любое время.
Я взяла визитку, чувствуя неловкость — все-таки это не бесплатная же горячая линия, чтобы звонить в любое время. Но на душе стало спокойнее. Может, и не позвоню никогда, но сама возможность того, что мне есть к кому обратиться…
Выйдя из конторы, я немного постояла на крыльце, глубоко вдыхая прохладный осенний воздух. Тело было легкое-легкое, будто наполненное не костями и мышцами, а каким-то светом. «Это ваш дом», — сказала юрист. Мой дом. Мой.
До остановки я почти летела.
Поддержка родной души
Вечер после встречи с юристом я провела в странном состоянии. Мама делала вид, что ничего не происходит, но атмосфера в квартире стала напряжённой, как натянутая струна. Мы почти не разговаривали – обменивались лишь дежурными фразами о погоде, еде и лекарствах.
Я старалась держаться подальше от общих комнат, чтобы избежать тяжёлых взглядов. Сидела на балконе с книгой, которую не могла прочесть даже страницу – строчки расплывались перед глазами.
Когда зазвонил телефон, я вздрогнула. Увидев на экране «Машенька», почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Дочка. Моя девочка, уехавшая учиться в другой город.
– Мамуль, привет! Как ты там? – её голос звучал бодро и немного обеспокоенно.
– Всё хорошо, солнышко, – соврала я, пытаясь придать голосу беззаботность.
– Не ври, – сразу раскусила Маша. – Я с бабушкой говорила вчера. Она что-то бормотала про Артёма и квартирный вопрос.
Я прикрыла глаза. Конечно, мама уже обзвонила всех. Представляю, в каких красках она обрисовала ситуацию.
– Это сложно, Маш…
– Что сложного? – перебила дочь. – Это твоя квартира. Ты в ней живёшь. Какие вообще могут быть разговоры?
В её голосе звучало такое искреннее недоумение, что я невольно улыбнулась. Для Маши всё было просто и ясно. Чёрное – чёрное, белое – белое.
– Бабушка считает, что я должна помочь…
– Мам, – снова перебила дочь, – ты никому ничего не должна. Понимаешь? Ты имеешь право на свою жизнь. Тебе не за что извиняться.
Эти простые слова почему-то пробили плотину, которую я старательно строила все эти дни. Я заплакала – тихо, беззвучно, просто слёзы потекли по щекам.
– Они… они говорят, что я одна, что мне всё равно много места… – голос срывался.
– И что? – в тоне Маши появились стальные нотки. – Ты всю жизнь работала. Ты заслужила свой дом и покой в нём. Ты никого не обязана туда пускать только потому, что вы родственники.
Я слушала её и чувствовала, как внутри разрастается тепло. Моя девочка. Выросла такой сильной, такой справедливой.
– А как же семья? – тихо спросила я. – Они говорят, что в семье…
– Семья – это не те, кто появляется, когда им что-то нужно, – отрезала Маша. – И вообще, я в шоке, что бабушка так с тобой поступает. После всего, что ты для неё сделала.
Мы проговорили ещё почти час. О её учёбе, о соседях по общежитию, о новом фильме, который она посмотрела. Обычный разговор. Но он подействовал на меня как лекарство. Впервые за эти дни я почувствовала, что не одна в своём противостоянии. Что есть человек, который любит меня просто так, без условий и требований.
Когда мы попрощались, я ещё долго сидела с телефоном в руках. За окном стемнело, но внутри стало светлее. Что-то окрепло, обрело форму.
Точка невозврата
Я вернулась с работы раньше обычного. Голова раскалывалась – весь день пришлось разбирать накопившиеся отчёты, а начальник дважды вызывал на ковёр. Хотелось только одного – тишины и покоя.
Но стоило переступить порог квартиры, как я почувствовала: что-то не так. В воздухе висело напряжение, почти осязаемое, как перед грозой.
Мама сидела в моей комнате, у открытого ящика письменного стола. В руках она держала папку с документами на квартиру – ту самую, которую я привезла после консультации с юристом.
– Что ты делаешь? – спросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет.
Мама даже не вздрогнула, словно ждала меня. Медленно подняла голову, посмотрела тяжёлым взглядом.
– Значит, юристов уже наняла, – её голос был тихим, но в нём звенела сталь. – Против родной семьи пошла.
Я прислонилась к дверному косяку. Ноги внезапно стали ватными.
– Я никого не нанимала. Просто консультировалась.
– Значит, ты твёрдо решила, – мама отложила папку и встала. Её лицо сделалось жёстким, чужим. – Готова ребёнка без крыши оставить?
Эти слова задели за живое. Словно это я, а не Артём с его новой машиной, выгоняла ребёнка на улицу.
– Никто не останется без крыши, – сказала я, удивляясь спокойствию своего голоса. – У Артёма есть деньги снять квартиру.
– Ты всегда была холодной, – мама покачала головой. – Всё о себе, о себе. А о других подумать? О сестре, которая надрывается?
В её словах было столько несправедливости, что внезапно вся неуверенность испарилась. Что-то щёлкнуло внутри – словно выключатель. Я выпрямилась и посмотрела ей прямо в глаза.
– Я устала быть удобной, – сказала твёрдо. – Это моё жильё. Я его не отдам.
Мама отшатнулась, будто я её ударила. На лице мелькнуло что-то похожее на испуг – она никогда не слышала от меня такого тона.
– Значит, вот как ты с матерью разговариваешь? – в её голосе появились плаксивые нотки. – Я ведь о тебе забочусь. Чтобы ты не одна…
– Нет, мама, – я покачала головой. – Это не забота. Это желание решать за меня. Распоряжаться моей жизнью и имуществом. А я уже взрослая. Я сама решу, с кем мне жить и кому помогать.
Что-то изменилось в её взгляде. Она смотрела на меня, словно впервые увидела. Не послушную младшую дочь, а взрослую женщину со своими границами и правами.
– Собирай мои вещи, – сказала она, поджав губы. – Я к Нине поеду. Там меня хоть ценят.
Я кивнула, не чувствуя ни торжества, ни сожаления. Только усталость и странное, горькое облегчение. Что-то закончилось – что-то важное и болезненное. И начиналось новое, пока ещё неизвестное.
Затишье перед бурей
Неделя прошла в гулкой, звенящей тишине. Мама уехала к сестре в тот же вечер – собрала вещи, хлопнула дверью. С тех пор телефон молчал – ни звонков, ни сообщений. Словно меня вычеркнули из семейных списков одним росчерком.
Я сидела на подоконнике, завернувшись в плед, и смотрела, как за окном падают листья. Осень в этом году выдалась ранняя, холодная. В квартире стало непривычно тихо – никто не гремел посудой на кухне, не вздыхал тяжело в соседней комнате, не смотрел вечерние сериалы.
Одиночество окутывало меня, как туман – знакомое, почти уютное, но теперь с привкусом горечи. Раньше это был мой осознанный выбор. Теперь – результат протеста, бунта, который я и сама от себя не ожидала.
Соседка снизу включила музыку – что-то протяжное, печальное. Я прислушалась к себе – не жалею ли? Не хочу ли позвонить, извиниться, вернуть всё как было? Странно, но сожаления не было. Только усталость и какая-то тупая боль – словно после удаления больного зуба. Уже не болит, но место ещё ноет.
Позвонила Маша, спросила, как я. Говорила бодро, но я чувствовала в её голосе тревогу.
– Не переживай, солнышко, – сказала я. – Всё хорошо. Просто нужно время.
– Может, приехать к тебе на выходные? – предложила дочь.
Я отказалась – у неё зачёты, важные лекции. Нечего срывать учёбу из-за моих семейных дрязг.
А потом снова стало тихо. Я бродила по квартире, которая вдруг показалась слишком большой. Заглядывала в комнату, где жила мама – там ещё витал её запах, лежала забытая заколка.
Вечером пришло сообщение от сестры: «Ты довольна? Мама всю ночь проплакала!»
Я не ответила. Что тут скажешь? Что не я начала этот разговор? Что не я пыталась отобрать чужой дом?
Странное дело – раньше такое сообщение заставило бы меня сгореть от стыда, броситься извиняться. А сейчас я просто выключила телефон и поставила чайник.
Каждый день я просыпалась с тревогой – вдруг сегодня они придут? Вдруг Артём заявится с требованиями? Или мама вернётся, чтобы снова начать давить? Я вздрагивала от каждого звонка в дверь, от каждого телефонного звонка. Купила новые замки – на всякий случай.
В пятницу после работы зашла в магазин. Кассирша – пожилая женщина с добрыми глазами – спросила, как моя мама. Они познакомились, когда мама ходила за продуктами во время болезни. Я пробормотала что-то невнятное. Не рассказывать же первому встречному, что родную мать я фактически выставила за дверь.
Дома снова включила телефон. Три пропущенных от сестры, одно сообщение от Артёма: «Тётя Галя, надо поговорить. Это важно».
Я стояла у окна, прижав телефон к груди. За стеклом качались голые ветки старого тополя. Кто-то выгуливал собаку, накинув капюшон от дождя. Обычная жизнь текла своим чередом.
«Может, я действительно поступаю неправильно?» – мелькнула предательская мысль. Может, и правда должна помочь племяннику? Отказаться от своего комфорта ради семьи?
Но тут же перед глазами встало высокомерное лицо Артёма, его небрежное «Ты же не жадная». И твёрдый голос юриста: «Это ваша собственность. Никто не может заставить вас её отдать».
Я поставила телефон на беззвучный режим и села в кресло, укутавшись в плед. Тишина больше не давила. В ней было что-то очищающее – как в затишье перед грозой, которая вот-вот разразится, но пока можно просто дышать полной грудью и готовиться к тому, что будет дальше.
Белые стены примирения
Звонок раздался в половине третьего ночи. Я подскочила на кровати, не сразу понимая, что происходит. Сердце колотилось как сумасшедшее.
– Алло? – голос со сна получился хриплым.
– Галя? – голос сестры звучал непривычно растерянно. – Маме плохо. Скорую вызвали. В семнадцатую больницу повезли.
Я не помню, как одевалась, как вызывала такси. Всё как в тумане. Больница встретила резким запахом лекарств и гулкими коридорами. Нина сидела на скамейке у приёмного покоя – осунувшаяся, с кругами под глазами.
– Где она? – спросила я, не здороваясь.
– В палате. Сердечный приступ, – сестра говорила отрывисто, не глядя на меня. – Я домой поеду. Детей одних оставила.
И всё. Без «спасибо, что приехала», без «побудь с ней». Просто встала и пошла к выходу, на ходу натягивая пальто.
Медсестра провела меня в палату. Мама лежала под капельницей – маленькая, осунувшаяся, с заострившимися чертами лица. Она казалась такой хрупкой в окружении белых стен и мерно пикающих приборов.
– Мама, – я осторожно присела на край кровати. – Как ты?
Она приоткрыла глаза, несколько секунд смотрела, словно не узнавая. Потом слабо улыбнулась.
– Пришла всё-таки, – в голосе не было упрёка, только усталость.
– Конечно, пришла, – я взяла её руку. Пальцы были холодными. – Как ты себя чувствуешь?
– Паршиво, – она чуть качнула головой. – Врач сказал, жить буду. Но дома никого. Нина на работе с утра, у неё проект срочный. Артём с ребёнком возится…
Я подумала, что никто даже не позвонил, когда она попала в больницу. Я узнала случайно – сестра, наверное, просто не знала, кому ещё звонить среди ночи.
Весь день я просидела у маминой кровати. Помогала пить, поправляла подушку, говорила с врачами. Сбегала в магазин за соком и фруктами, которые ей нельзя было, но она всё равно просила. К вечеру она уснула, а я осталась сидеть в неудобном больничном кресле, вглядываясь в её осунувшееся лицо.
На следующий день я взяла отгул на работе и снова приехала в больницу. Нина не появлялась. Только позвонила вечером – спросила сухо, как дела, и сказала, что работа завал, никак не вырваться.
К концу недели маме стало лучше. Её перевели из реанимации в обычную палату, разрешили вставать. Мы почти не говорили о ссоре, о квартире, о том, что произошло. Как будто негласно решили отложить все острые темы.
– Знаешь, – сказала мама вечером, когда я собиралась уходить домой, – ты сильнее, чем я думала. Прости, если обидела.
Это не было полноценным извинением. Но для неё, с её гордостью и уверенностью в своей правоте, даже такие слова стоили многого.
– Всё хорошо, мам, – я поправила ей одеяло. – Поправляйся. Остальное потом решим.
Она кивнула и вдруг схватила меня за руку.
– Ты ведь заберёшь меня к себе? Когда выпишут? – в её глазах мелькнуло что-то похожее на страх. – Я не хочу к Нине. Там шумно. А я сейчас не могу…
Я смотрела на неё – маленькую, испуганную, цепляющуюся за мою руку. Не властную мать, требующую подчинения, а просто пожилую женщину, которая боится остаться одна.
– Конечно, заберу, – сказала я тихо. – Тебе нужно восстановиться. А потом уже решим, что дальше.
Страх в её глазах сменился облегчением. Она откинулась на подушки и впервые за эти дни по-настоящему улыбнулась.
Новое начало
Вокзал гудел, как растревоженный улей. Я стояла на перроне, нервно поглядывая то на часы, то на табло с расписанием. Поезд из Казани должен был прибыть через пятнадцать минут.
За спиной послышалось покашливание. Мама стояла, опираясь на новенькую трость – память о больнице. С выписки прошло уже два месяца, но она всё ещё быстро уставала.
– Может, присядешь? – я кивнула на скамейку. – Ещё ждать.
Она покачала головой.
– Я в порядке. Хочу внучку первой увидеть.
Эти два месяца многое изменили. Мама теперь жила у меня – не как хозяйка, пришедшая навести порядок, а как гость, благодарный за приют. Она старалась не вмешиваться, хотя иногда прорывалось – начинала командовать, давать непрошеные советы. Но теперь, стоило мне чуть нахмуриться, она спохватывалась и замолкала.
Нина позвонила всего пару раз – формально поинтересоваться здоровьем матери. Артём не объявлялся совсем. Я знала от мамы, что он снял квартиру – маленькую, на окраине, но всё же свою. Жизнь каким-то образом наладилась сама, без моих жертв и уступок.
Объявили о прибытии поезда. Я подалась вперёд, вглядываясь в лица выходящих пассажиров. И вдруг увидела – светлая макушка, яркий шарф, и рядом – вихрастая голова семилетней Алиски.
– Вон они! – воскликнула я, махая рукой.
Маша заметила нас, заулыбалась. Они подбежали – запыхавшиеся, с чемоданами и пакетами. Алиска с визгом бросилась мне на шею.
– Бабуля! Бабушка Тома!
Она обнимала меня, потом бабушку, щебетала без умолку – про поезд, про соседей, про новую куклу. Маша стояла рядом, улыбаясь. Она заметно повзрослела за этот год – в глазах появилась уверенность, движения стали спокойнее.
– Ну что, поехали домой? – я забрала у неё самую тяжёлую сумку. – Я всё приготовила. И комната ждёт.
По дороге домой Алиска не закрывала рта – рассказывала про детский сад, про подружек, про то, как ей не терпится увидеть «новую комнату».
– А у нас теперь отдельная комната будет? – спросила она, когда мы уже подходили к дому. – Мама говорила, что будет.
– Конечно, – я улыбнулась. – Я специально готовила. С розовыми занавесками, как ты любишь.
Девочка запрыгала от восторга. Маша тихо сжала мою руку.
– Спасибо, мам. Это ненадолго, обещаю. Только пока не найду постоянную работу и не сниму что-то своё.
Я покачала головой.
– Даже не думай. Это ваш дом. Столько, сколько нужно.
В квартире пахло свежей выпечкой – мама постаралась, напекла Алискиных любимых плюшек. Включили чайник, распаковали гостинцы, которые привезла Маша.
Вечером, когда Алиска уже спала в своей новой комнате, а мама ушла отдыхать, мы с Машей сидели на кухне. За окном падал первый снег – мягкий, пушистый, укрывающий город белым одеялом.
– Знаешь, – сказала я, глядя на дочь, – я так рада, что вы приехали. Пусть здесь живут те, кто меня любит. А не требует.
Маша положила голову мне на плечо – совсем как в детстве.
– Да, мам. В этом вся разница.
В этот момент я почувствовала странное спокойствие. Словно всё наконец-то встало на свои места. Мой дом. Моя семья. Мои правила. Не из страха обидеть, не из-за чувства долга. А из любви – свободной, дающей силы, а не отнимающей их.
За окном медленно кружился снег, укрывая прошлое, стирая острые углы и обиды. А впереди было столько всего – разговоры до утра, воскресные завтраки, Алискины рисунки на холодильнике. Новая жизнь, в которой я наконец-то была не чужой, а своей. Не удобной, а любимой.
