— Рита, послушай, я тут подумала… — С этих слов у Светланы всегда начиналось что-то неприятное. Как визит к зубному: стоит ей открыть рот — уже предчувствуешь боль.
Маргарита оторвалась от кружки с кофе и уставилась на сестру. Та восседала на её кухне не как гость, а словно хозяйка: нога поджата под себя, хлеб крошится ножом, локоть елозил по скатерти.
— Ты ведь ту квартиру на Малиновой всё ещё сдаёшь?
— Сдаю. А что? — голос Маргариты звучал ровно, но в груди защемило. Не из-за жилплощади — из-за тона, спокойного, будто речь о стакане сахара, а не о недвижимости, которую она двадцать лет вытягивала из себя по капле.
— Кристина, моя, институт заканчивает… Ты ж в курсе. Девушке тяжело — работа, аренда… Сама понимаешь. А у тебя пустует…
— Она не пустует. Там жильцы. И платят исправно. На эти деньги я живу, Света. Не с неба же они сыплются.
— Всё понимаю! — закивала та, словно только сейчас вспомнила, что у сестры есть свои заботы. — Но это же твоя племянница! Кровь родная! Неужели не жалко?
— Жалко? Нет. Но, Света, Кристина — твоя дочь. Твоя. Не моя. Ты её растила. Ты и отвечай за её взрослую жизнь. А я не обязана решать ваши проблемы лишь потому, что у меня есть то, чего нет у вас.
— Ты посмотри на неё… — Светлана поджала губы. — Говоришь, как чужая! У тебя сердце из камня? Помочь родне — что, подвиг нынче?
Маргарита встала. Медленно. Даже кофе не допила. Она знала, к чему приведёт разговор — нутром чуяла. Но всё равно надеялась, что не сегодня.
— Сердце у меня обычное. Живое. И очень уставшее. Двадцать лет в бухгалтерии без выходных. Пока ты по клубам шлялась и мужей меняла, я авралы закрывала. Пока вы с Кристиной на курортах отдыхали, ипотеку тянула, потом вторую — под аренду. Потому что, если не я — никто. А теперь хочешь, чтобы я просто отдала? Ради тех, кто даже «спасибо» не скажет?
— Кристина скажет! Она благодарная! — вспыхнула Светлана. — Ты несправедлива! Заработала — молодец. Но это не повод смотреть на всех свысока. Ты что, одна до гроба жить собралась? Без семьи?
Вот оно. Шантаж одиночеством. Классика. Не уступишь — бессердечная изгнанница. Уступишь — вытопчут душу.
Маргарита тяжело вздохнула, отвернувшись к окну. За ним — апрель. Грязный снег, лужи, но солнце золотит стёкла. А здесь, в её квартире, каждая вещь куплена ею. Каждый стул, чашка, даже потёртая салфетка на подоконнике — всё её.
— Света, — голос звучал ровно, но без тепла, — когда замуж выходила, сказала: «Теперь я — отдельная семья». Помнишь? Твоё решение. Теперь прошу — уважай моё. Квартиру никому не отдам. Точка.
Сестра вскочила. Лицо — как у ребёнка, у которого отняли игрушку.
— Понятно! Богатеешь, а родных кинула! Ну и владей своими хоромами! Только не удивляйся, когда на старости лет никто стакан воды не подаст!
С этими словами она вылетела в коридор, хлопнув дверью так, что дрогнули картины в прихожей.
Маргарита опустилась на стул, подперев ладонью висок.
«Стакан воды… — горько усмехнулась она. — Да мне бы глоток тишины…»
— Ну ты всегда умничала. А я… как умела…
Эти слова Светлана бросила когда-то, выходя замуж в третий раз. Маргарита, не сдержавшись, спросила:
— Не кажется, что опять не в ту сторону?
— Главное — не в одиночку! — отрезала та.
Сёстры всегда были разными. Маргарита с детства любила порядок: тетради в линеечку, планы на год, контроль над каждой копейкой. Светлана же жила как мотылёк: яркие романы, долги, скандалы. Всё громко, на показ — и часто за чужой счёт.
После института Маргарита устроилась бухгалтером. Мечтала о своей квартире — без упрёков, чужих глаз, проверки сумок. Начала с малосемейки — серой, сырой, но своей. Вставала в шесть, возвращалась затемно, ела пельмени и спала по пять часов. Потом повышения, курсы, премии… В тридцать два — двушка в ипотеку. В тридцать шесть — вторая, под аренду. Сама. Без помощи «волшебных принцев».
Светлана в это время металась между мужчинами. Один сулил виллу, другой — бриллианты, третий скрылся с её же машиной. А Кристина… росла меж чужих людей: няни, бабушки, редкие визиты к «дяде Коле».
Маргарита любила племянницу. Водила в парки, учила таблице умножения, дарила книги. Но девочка взрослела, становясь холодной копией матери. Смотрела на тётю как на скучную затворницу.
— Почему ты одна? — как-то спросила Кристина. — Так скучно же — работа да дом.
— А как надо? — удивилась Маргарита.
— Ну, с мужчиной… — та уткнулась в телефон.
Тогда Маргарита поняла: племянница не считает её жизнь достойной. Не приняла. Не одобрила. А теперь пришли требовать. Не просить — забирать.
Потому что удобно.
Потому что у Маргариты две квартиры, а у Светланы — две вечные обиды: на судьбу и на сестру, которая «жадничает».
После ссоры Маргарите снился длинный коридор. С каждой хлопнувшей дверью исчезала часть её мира: кухня, спальня, шкаф… Осталась лишь табуретка в пустоте. Как в сказке про старуху и корыто.
Она сидела у окна, заваривая кофе. Тишина. Ни радио, ни звонков. И вдруг накатила ярость. Не на сестру — на всю эту наглую логику: «У тебя есть — отдай. Тебе легко — поделись».
Но кто спросил, каково это — двадцать лет без отпуска? Сотни ночей с отчётами? Страх перед просрочкой по кредиту?
Загрохотал телефон. СМС от Светланы:
«Подумай ещё. Кристина может платить за коммуналку. Ей правда тяжело. Я бы в ипотеку, но не потяну. Подумай как женщина. Ты ведь ей тётя».
Маргарита сжала телефон.
«Как женщина… — мысленно переспросила она. — То есть как безотказная дура?»
Нет. Женщина — та, что умеет говорить «нет». Даже родне. Даже ценой одиночества.
Она выключила гаджет и принялась мыть окна. На улице пахло весной. Настоящей.
— Тётя Рита, здравствуйте… — голос звучал фальшиво.
Кристина стояла на пороге в лисьей шубке, с коробкой конфет и папкой в руках. Маргарита знала: сладости — предвестник просьб.
— Заходи. — Она отступила в сторону.
— Я хотела поговорить… Без ссор.
Они сели в гостиной. Кристина поставила конфеты, но не развязала ленту. На всякий случай.
— Мама переживает… Но вы же понимаете: аренда — неподъёмно. А вы — семья. Единственные.
— Семья? — Маргарита усмехнулась. — Когда удобно — «родная тётя», когда нет — «одиночка с кучей квартир».
— Я не за халявой! — вспыхнула Кристина. — Хочу получить от вас шанс встать на ноги. Буду платить, убираться…
— В норковой шубке? — Маргарита кивнула на мех. — Подарок, говоришь? Понимаешь, я себе в этом году шубу не купила — окна в съёмной меняла.
Девушка покраснела, но быстро оправилась:
— У вас две квартиры! Вам не надо детей растить, бегать по съёмам…
— Хватит учить меня жить! — голос Маргариты зазвенел сталью. — Ты знаешь, сколько лет я ела макароны с кетчупом? Пока вы по Турциям отдыхали. Тогда ты не предлагала помочь. А теперь, когда у меня есть — вспомнила о родстве?
Кристина вскочила:
— Мама права! Вы злая! Зажрались! Одна скучайте, как старая кошка!
— Лучше одна, чем с теми, кто видит во мне кошелёк.
Дверь захлопнулась. Конфеты остались на столе.
Через три дня позвонила тётя Люда — вечная жительница деревни, появляющаяся лишь для нотаций.
— Риточка, как не стыдно! Света рыдает! Сердце шалит! Родную кровь губишь!
— Тётя, я ничего не гублю. Просто не хочу отдавать своё.
— У тебя же всё есть! Им тяжело! Помогла бы им.
— Мне никто не помогал. Вот и я никому не должна.
— Эгоистка! Одна и помрёшь!
Маргарита положила трубку. В голове звенело: «Эгоистка… Одна…»
— А где вы все были, когда мне было тяжело? — прошептала она в пустоту.
Ответом был лишь сквозняк, свежий, как правда.
Через неделю стук в дверь. В глазке — Лиза, дочь двоюродного брата. С тортом и виноватой улыбкой.
— Я не вмешиваюсь, но… Они о вас гадости в чате пишут. Света, тётя Люда… Говорят, чёрствая. Я не выдержала. Вы правы. Абсолютно.
Маргарита остолбенела.
— Зачем тебе это?
— Потому что молчание — знак согласия. А они не правы. Вы своим трудом всё заработали.
В горле запершило. Лёд растаял.
— Спасибо…
— Запомните: вы никому ничего не должны. Имеете право защищать свою жизнь.
Светлана позвонила через неделю.
— Наигралась в гордыню?
— Нет. Просто вышла из ваших игр.
— Ты всех оттолкнула! Все тебя осуждают!
— Ты взрослая женщина. Три брака, дочь. Выбрала лёгкий путь. Я — трудный. Почему я должна платить за твой выбор?
— Ты была родной… — голос Светланы дрогнул.
— Я и есть родная. Но не глухая. Моя доброта — не бесплатная гостиница.
— Живи одна! — в трубке захлопали рыдания.
— Лучше одна, чем в кругу тех, кто считает меня должником.
Вечером Маргарита зажгла свечу. Варила суп, смотрела на тихую улицу. Знала: будут новые атаки, сплетни, уговоры.
Но теперь внутри — якорь. Тот, что не даст сбиться с пути.
Она налила чай, улыбнулась. Да, у неё две квартиры. Но главное — есть она сама. И голос, который больше не молчит.
