— Приехали, — объявил водитель, останавливаясь у покосившегося забора.
Настя расплатилась и выбралась наружу, поморщившись от сырости. Перед ней высился двухэтажный бревенчатый дом с потемневшими от времени стенами. Наличники когда-то были ярко-синими, теперь их цвет выцвел до блёклой серости.
В памяти некстати всплыло, как она босиком, прямо с крыльца, прыгала на тёплую летнюю землю и бежала через сад к озеру.
Из трёх дней отпуска два придётся потратить на дорогу. А ведь она не могла позволить себе даже эту короткую передышку — проект торгового центра горел, заказчик звонил по три раза на дню. «Только разобраться с документами, встретиться с риелтором и обратно в Москву», — напомнила себе Настя. В тридцать шесть со сложившейся карьерой и хорошими перспективами непростительно тратить время на сантименты.
Замок провернулся со скрипом. Настя толкнула тяжёлую дверь и застыла на пороге: в доме пахло чем-то травяным и свежим, почти как при жизни бабушки. На секунду представилось, что сейчас из кухни раздастся знакомый голос: «Настенька? Ты приехала?»
Но, конечно, никто не отозвался.
Разбираясь в документах, которые были аккуратно сложены в старом секретере, Настя всё поглядывала на часы — при хорошем раскладе можно было вернуться в Москву уже завтра вечером. Она механически перебирала папки, пока в руки не попала потрёпанная тетрадь в зелёной клеёнчатой обложке, с монотонной россыпью записей, сделанных знакомым почерком.
«15 мая. Настя звонила, голос усталый, снова не спит из-за работы. Я думала порадовать её новостями — у нас тут соловьи прилетели, поют так, что сердце замирает. Но постеснялась. Да и зачем ей мои соловьи, когда она такие важные дома строит».
Нахмурившись, Настя листала дальше. Ещё запись, через несколько страниц, совсем короткая.
«20 июня. Сегодня опять поливала Настины любимые пионы на южной стороне дома, хотя зачем? Она всё равно не приедет в этом году. Но уж больно красиво они цветут».
И ещё одна.
«10 августа. Столько грибов после дождей, одна не справляюсь. Павел помог — весь день в лесу проходили, телегу белых набрали. Завтра будем солить, сушить. Настеньке отложу, она сушёные так любит».
Настя замерла. Грибы. Белые, хрустящие, со сливочным вкусом. Бабушка всегда присылала ей в Москву посылочку, даже когда из-за проблем с сердцем ей уже тяжело было ходить в лес.
«А кто такой этот Павел?» — подумала Настя, пролистывая страницы дальше. Имя всё чаще мелькало в записях.
«23 октября. Павел опять крышу латал, хотя я отказывалась — куда мне его стеснять. А он настоял, говорит, зима близко, нельзя с протечками. Потом чаёвничали, он рассказывал про свою ферму, как коз завёл и сыроварню планирует. Молодец, хоть кто-то здесь жизнь налаживает, а не бежит в город, как все».
Упоминания о Павле становились всё более частыми, а потом появилась запись, от которой у Насти перехватило дыхание.
«4 февраля. Павел опять заговорил о покупке дома. Говорит, земля ему для фермы нужна, да и дом сохранит, отреставрирует, под музей быта отдаст. Предлагает хорошие деньги, но главное — я могла бы жить у него, комнату выделит, ухаживать будет.
Заманчиво, тяжко одной-то, особенно зимы такие лютые. Но как продать дом, где вся жизнь прошла? Внуки сюда приезжали, старшенькие уже не помнят, а вот Настя — каждое лето, до самого института. Хотя… теперь вряд ли приедет. Карьера у неё, некогда по деревням раскатывать».
Странный холодок пробежал по спине. Она отложила тетрадь, когда раздался стук в дверь. В такой глуши визиты нежданны вдвойне.
— Кто там? — спросила Настя, подходя к двери.
— Здравствуйте, Анастасия, — мужской голос звучал глубоко и спокойно. — Это Павел Кротов, сосед вашей бабушки. Можно войти?
Настя помедлила, прежде чем открыть. На пороге стоял мужчина лет сорока, высокий, с выцветшими на солнце волосами и морщинками-лучиками вокруг серых глаз. Плечи, обтянутые потёртой фланелевой рубашкой, говорили о силе, но было в нём что-то сдержанное. В руках он держал корзинку, накрытую льняным полотенцем.
— Вот, принёс угощение, — он протянул корзинку, когда Настя продолжала молча его разглядывать. — Антоновка. У Клавдии Ивановны всегда был особый подход к ним. Она показала, как правильно хранить. Эти с прошлого урожая, но всё ещё сладкие.
Настя взяла корзинку, ощущая неловкость и непонятное раздражение. Так вот он какой, этот Павел из дневника, который так заботился о бабушке. Заботился — или втёрся в доверие ради выгодной покупки земли?
— Спасибо, — она нашла в себе силы улыбнуться. — Вы, я вижу, хорошо знали мою бабушку?
Что-то дрогнуло в его лице.
— Да, знал. Я два участка дальше на горе живу, ферму держу. А Клавдия Ивановна… она была особенным человеком. Таких сейчас мало осталось.
Настя неопределённо кивнула, подавляя желание закрыть дверь. Было что-то неуютное в том, как этот Павел говорил о её бабушке, как будто имел на неё больше прав, чем родная внучка.
— Я, собственно, по делу, — продолжил он, заметив её замешательство. — Мы с Клавдией Ивановной обсуждали продажу дома и земли. У нас была договорённость.
Настя выпрямилась, ощущая прилив злости. Она и есть! Прискорбно видеть, что догадка подтвердилась так быстро.
— Какая ещё договорённость? — в её голосе прозвучал металл. — Бабушка ничего не говорила о продаже дома.
— Я понимаю, — Павел нахмурился, почёсывая подбородок, — разговор был незадолго до её ухода. Мы обсуждали условия, я предлагал сумму выше рыночной. Клавдия Ивановна почти согласилась, но хотела сперва посоветоваться с вами.
— И она с вами советовалась? — перебила Настя.
— Я звонил несколько раз, — он потупился, — но было сложно вас застать на месте. А потом… времени не осталось.
Настя поморщилась — в его словах ей почудился упрёк. Может, и заслуженный, но кто он такой, чтобы судить?
— Слушайте, Павел… — она скрестила руки на груди, — я понимаю, что вы хотите эту землю. Но сейчас дом принадлежит мне по закону. И что с ним делать, решать тоже мне.
— Разумеется, — он кивнул, и в этом кивке было больше достоинства, чем ей хотелось бы. — Я просто хотел, чтобы вы знали, что мы с Клавдией Ивановной договаривались. И для меня её слово имеет вес. Если вы захотите обсудить продажу, мои двери всегда открыты. Второй дом за холмом, на горе.
Настя закрыла за ним дверь.
«С чего мне чувствовать вину? — подумала она. — Дом принадлежит мне. Вот и всё».
Вечером, сидя на крыльце с кружкой чая, Настя пыталась разобраться, почему визит Павла так её задел. То, как уверенно он говорил о бабушке? Или то, что в своих записях Клавдия Ивановна никогда не упоминала о разговорах насчёт продажи дома?
Она вернулась к дневнику бабушки.
«14 марта. Кажется, всё же решилась. Насте звонила, хотела совета спросить, но она, как всегда, занята — „Перезвоню, бабуль». Вечно перезванивает… Что ж, придётся самой решать. Продам дом Павлу. Он хороший человек, будет землю беречь. Да и дом сохранит.
А Насте всё равно не нужен — в Москве у неё квартира шикарная, карьера, зачем ей старые брёвна и скрипучие половицы? Разве что детишки поедут, как она сама когда-то, на лето. Но детишек-то у Насти нет, всё некогда, всё работа…».
Настя закрыла тетрадь. В груди знакомо заныло — вина прицельно ткнула под ребро.
Во времена её детства Озёрки были другим местом — шумным, полным жизни. По выходным гремели танцы в клубе, с утра хлопали калитки — женщины несли бидоны на ферму. Мальчишки носились по берегу, девчонки играли в классики.
Теперь же, прогуливаясь по деревне, Настя видела покосившиеся заборы, заколоченные окна, буйно разросшиеся палисадники, где когда-то были аккуратные грядки. Заросшая крапивой автобусная остановка — автобусы сюда давно не ходили. Полуразрушенное здание бывшего клуба.
Но кое-где виднелись признаки жизни. Несколько добротных домов с новыми наличниками. Дымок из трубы. Сушащееся на верёвке бельё. Детская коляска у крыльца. Неужели кто-то ещё хотел тут жить?
Как магнитом, Настю потянуло за пригорок, туда, где по словам Павла, располагалась его ферма. Дорога, когда-то широкая, теперь заросла травой, но была явно наезжена.
За поворотом открылось неожиданное зрелище. Ухоженный двухэтажный дом из струганого бруса, хозяйственные постройки, сараи, загоны для животных. За домом — яблоневый сад, аккуратно подстриженный, без единого сухого дерева.
В загоне паслись козы — белоснежные, с аккуратными рожками. По двору деловито бродили куры. Пара лошадей фыркала.
«Экоферма „Озёрный край»» — гласила вырезанная из дерева вывеска над воротами.
— Доброе утро! — голос Павла заставил Настю вздрогнуть. — Решили на экскурсию?
Она обернулась. Павел стоял, опёршись на забор, наблюдая за ней.
— Просто гуляю, — Настя постаралась, чтобы голос звучал непринуждённо. — Смотрю, что изменилось в деревне.
— Многое изменилось, — он кивнул. — Когда я вернулся сюда десять лет назад, тут было совсем пусто. А теперь — видите? — он обвёл рукой окрестности. — Люди потихоньку возвращаются.
— Из-за вас? — спросила Настя, не сумев скрыть скепсиса.
— Отчасти, — он не обиделся. — Работа у меня есть, хоть и немного. Пять человек постоянно, летом до десяти доходит, когда туристы приезжают.
— Туристы? Сюда?
— А что вас удивляет? — в его голосе звучало искреннее недоумение. — Места красивые, озеро чистое, продукты свежие, прямо с грядки. Летом ко мне очередь на месяц вперёд занимают — парное молоко, рыбалка, баня, тишина. Дух перевести от города.
Настя окинула его подозрительным взглядом. Неужели этот мужик искренне верит, что может возродить умирающую деревню своими силами?
— Амбициозно, — сказала она, не удержавшись от лёгкой иронии.
— Я бы сказал — мечта, — пожал плечами Павел. — Но мечты сбываются, если их подкреплять делом. Клавдия Ивановна это понимала. Верила в мой проект. Поэтому и подумывала продать землю. Знала, что она не будет пустовать, а послужит хорошему делу.
Настя поджала губы, снова почувствовав это назойливое желание закончить разговор. Его настойчивое упоминание бабушкиного одобрения казалось манипуляцией.
— Что ж, удачи вам с вашим проектом, — она развернулась и зашагала обратно.
— И вам тоже, — донеслось ей в спину.
Настя не обернулась, но почему-то эти простые слова задели её сильнее, чем должны были.
Во второй половине дня приехал риелтор из соседнего городка — подтянутый мужчина. Он деловито осматривал дом, заглядывал во все углы, щупал стены, фотографировал.
— Что скажете? — спросила Настя, подавая ему чай в бабушкином сервизе. — Сколько это может стоить?
Риелтор назвал сумму, которая её неприятно удивила — Настя ожидала вдвое больше. На её лице, видимо, так отчётливо отразилось разочарование, что он поспешил объяснить:
— Видите ли, Анастасия Владимировна… место, безусловно, прекрасное. У озера, воздух чистый. Но сам дом в плачевном состоянии — крыша течёт, фундамент проседает, коммуникации отстают на полвека. Капитальный ремонт нужен. А с учётом отдалённости от города… Короче, покупателя не так-то просто будет найти.
— А кто вообще может заинтересоваться? — спросила Настя, всё ещё переваривая новость.
— Ну, во-первых, дачники, которые ищут тишины, — он задумался. — Во-вторых, фермеры. Кстати, — он понизил голос, — я слышал, что у вас тут недалеко ферма есть, её хозяин давно присматривается к свободным участкам. Он не предлагал вам купить дом?
— Предлагал, — неохотно признала Настя.
— И сколько, если не секрет?
Настя назвала сумму, которую помнила из бабушкиного дневника. Риелтор присвистнул.
— Да это почти в полтора раза выше рынка! С такой ценой я бы даже не торговался. Либо парень отчаянно нуждается в этой земле, либо… не знаю, что либо.
После его ухода Настя долго сидела на крыльце, глядя на воду. Когда-то в детстве она боялась этого озера — тёмного, глубокого, с холодным течением. Бабушка учила её плавать, держа за руки и приговаривая: «Не бойся, Настенька, вода держит тех, кто ей доверяет».
Вечером она снова встретила Павла — он шёл от озера с удочкой в руках. Мокрые волосы и футболка говорили о том, что он успел и искупаться.
— А вода-то ещё ледяная, — заметила Настя.
— Не для местных, — улыбнулся он. — Окунь сегодня брал хорошо. Хотите свежей рыбки? Я могу и почистить, и пожарить научить, если забыли, как это делается.
Настя замешкалась. За годы в Москве она привыкла к готовой еде — доставка, рестораны, кафе. Что-то было в предложении Павла. Не сама рыба — возможность вспомнить навыки из детства, когда они с бабушкой хозяйничали в этом самом доме.
— Хочу, — сказала она. — Только я действительно забыла, как её чистить.
Они сидели на крыльце. Павел показывал, как правильно чистить рыбу.
— Бабушка тоже любила рыбачить? — спросила Настя, чтобы заполнить неловкое молчание.
Павел хмыкнул:
— Ещё как! Клавдия Ивановна, дай бог памяти, ещё прошлым летом со спиннингом на озеро ходила. Я её отговаривал — всё-таки возраст, сердце… А она только отмахивалась. Таких уже не делают, — в его голосе прорезалась неподдельная теплота.
Настя удивлённо моргнула:
— Не может быть! Она рыбачила? Никогда за ней такого не замечала.
— Ну так, — Павел пожал плечами, ловко разделывая очередного окуня, — вы давно здесь не были. Клавдия Ивановна сильно изменилась после ухода вашего деда. Стала… как бы это сказать. Свободнее, что ли. Словно решила брать от жизни все радости, пока есть время.
Настя почувствовала, как к щекам приливает кровь. Перед глазами встала чёткая картинка: бабушка, тогда ещё черноволосая, моложавая, стоит у окна и смотрит вслед отъезжающей Насте. «Приедешь на следующее лето, Настенька?» — «Конечно, бабуль! Обязательно!» Пустое обещание — в следующее лето у неё была практика, потом диплом, потом первая работа…
— Я была очень занята, — сказала она, словно оправдываясь. — Работа, проекты…
— Я понимаю, — спокойно кивнул Павел. — У Клавдии Ивановны тоже всегда были дела. Но она находила время пожить. По-настоящему. Без суеты, без показухи. В своё удовольствие. Большая редкость по нынешним временам.
— А вы? — спросила она, решив перевести тему. — У вас-то как всё это началось — ферма, хозяйство? Вы ведь не всегда здесь жили?
Он отложил нож, вытер руки полотенцем.
— Нет, конечно. Я в Москве жил, в цифровом маркетинге работал. Неплохую карьеру делал, между прочим. А потом отец заболел — инсульт. Пришлось вернуться, ухаживать. Через полгода его не стало, а я… я остался. Сначала думал — продам дом, вернусь в Москву.
А потом как-то затянуло. Стал огород расширять, кур завёл, пчёл. Потом коз. Потом уже друзья из Москвы приезжать начали, на выходные, на мёд, на сыр. И я понял, что не хочу возвращаться.
Он говорил просто, без надрыва, но Настя неожиданно поймала себя на мысли, что по-хорошему завидует этой его уверенности. Это чувство — быть на своём месте — когда она испытывала его в последний раз?
— И вы счастливы? — сорвалось с языка.
Павел посмотрел на неё с лёгким удивлением.
— Странный вопрос. Счастье ведь не постоянно, оно приходит и уходит. Но я здесь чувствую себя… цельным. Понимаете?
Настя кивнула. Она понимала. О, как хорошо она это понимала! Вечная гонка, бесконечный стресс, хроническая усталость. Иногда казалось, что она живёт чужую жизнь — нелюбимую, неправильную.
— А вы? — внезапно спросил Павел. — Вы счастливы?
Такой простой вопрос — и такой сложный ответ. Настя отвела глаза.
— Я… я успешна. У меня хорошая карьера, перспективы.
— Это не ответ, — улыбнулся он. — Но я и не настаиваю.
Они пожарили рыбу прямо на костре за домом, как в детстве. Ели руками. Запивали чаем из термоса, который принёс Павел.
И почему-то этот простой ужин показался Насте вкуснее всех изысканных блюд в ресторанах Москвы. А беседа с этим странным мужчиной — глубже и искреннее, чем со всеми её столичными знакомыми.
Утром, вернувшись с прогулки по берегу озера, Настя обнаружила на крыльце корзинку, накрытую чистым полотенцем. Под ним — ещё тёплый ржаной хлеб, крынка сливок и записка: «Зайдите сегодня, если будет время. Хочу показать кое-что. П.»
Настя провела пальцем по бумаге. После вчерашнего разговора в ней что-то надломилось, сдвинулось с места. Неужели она действительно собирается так запросто продать этот дом, эту землю, эти воспоминания?
Бабушкин дневник не отпускал её. Настя снова и снова возвращалась к последним записям.
«22 марта. Думаю, я окончательно решилась. Продам дом Павлу. Он хороший хозяин, будет землю беречь. Да и мне спокойнее будет — в его доме комната всегда для меня найдётся. Настя поймёт. Она девочка разумная, ей в Москве виднее, как жить. А здесь… здесь другая жизнь, не для всех».
По коже пробежал холодок. Запись была датирована за неделю до ухода. Бабушка не успела позвонить ей, не успела рассказать о своём решении. Не успела…
В обед Настя всё-таки нашла в себе силы подняться на пригорок к ферме Павла. Она ожидала увидеть его за работой, но он словно ждал её — сидел на лавочке у ворот, читая книгу.
— Здравствуйте, — поздоровалась Настя, чувствуя странную робость. — Вы хотели мне что-то показать?
Павел отложил книгу и поднялся.
— Хотел. Пойдёмте.
Он повёл её не к хозяйственным постройкам, как ожидала Настя, а в противоположную сторону, к небольшому флигелю, стоящему поодаль от основного дома. Внутри оказалась просторная светлая комната, где вдоль стен стояли стеллажи с книгами, а на них и прямо на стенах висели старинные предметы быта — прялки, туески, глиняные горшки, расписные деревянные ложки.
— Что это? — Настя оглядывалась с удивлением.
— Мой маленький музей деревенской жизни, — в голосе Павла слышалась гордость. — Собираю всё, что осталось от старых домов, от уехавших семей. История исчезает, знаете ли. С каждым пустеющим домом, с каждой разрушенной печью… Что-то должно остаться.
Настя медленно шла вдоль полок, разглядывая экспонаты. Какие-то вещи казались знакомыми — такие были и у бабушки в доме. Другие она видела впервые.
— А это… — она замерла, увидев знакомую прялку с искусной резьбой, — это же бабушкина! Откуда она у вас?
— Клавдия Ивановна сама отдала, — тихо ответил Павел. — Незадолго до… до ухода. Сказала, в музее ей самое место. А дома пылится зря, никому не нужна.
Настя провела рукой по гладкому дереву. В детстве ей казалось, что прялка заколдованная, как в сказке про Спящую красавицу. Бабушка рассказывала, что эта вещь досталась ей от прабабушки, а той — от её матери.
— Вот почему вам так нужен бабушкин дом, — наконец поняла она. — Для музея.
Павел кивнул:
— Не только. Земля нужна для расширения пастбищ, это да. Но дом… ваша бабушка мечтала, чтобы там был музей. Настоящий, с экскурсиями для детей, с мастер-классами. Она столько всего знала о здешних местах, о традициях! Записывала песни, сказки, рецепты. И кое-что мне передала.
Он бережно достал с полки толстую тетрадь в кожаном переплёте. Настя узнала бабушкин почерк, мелкий и аккуратный.
«Предания и обычаи Озёрного края, записала К.И. Дорохова» — гласила надпись на обложке.
— Я и не знала, что она этим занималась, — прошептала Настя, листая страницы, испещрённые записями и рисунками.
— Вашу бабушку в окрестностях все знали как хранительницу традиций, — Павел улыбнулся. — К ней приезжали студенты-фольклористы, учёные. Даже документальный фильм снимали.
— Фильм? — недоверчиво переспросила Настя. — Про бабушку?
— Она вам не говорила? — теперь удивился Павел. — Странно. Она так гордилась. «Наконец-то кому-то пригодилась моя память», — говорила.
Настя опустила голову. Наверняка бабушка пыталась рассказать, а она, Настя, не слушала. Всё торопилась, всё спешила. «Потом, бабуль, извини, совещание…»
— У вас есть этот фильм? — спросила она, поднимая глаза на Павла.
— Конечно.
Он включил старенький ноутбук, стоявший на столе, пару минут искал нужный файл и отошёл, оставив Настю наедине с экраном. С него смотрела её бабушка — светлая, живая, с лукавыми морщинками у глаз. Рассказывала о травах, о песнях, которые пели на покос. Показывала, как правильно ставить хлеб в печь, как стлать лён.
А потом Настя увидела себя — маленькую девочку с косичками, которая старательно крутила веретено под бабушкиным руководством. «Моя внучка, Настенька, — говорила бабушка за кадром. — Она хоть и городская, а к деревенскому труду сноровку имеет. Хорошая девочка растёт».
Настя зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы. Такой гордости в бабушкином голосе… неужели она не замечала? Не ценила? Променяла на что? На вечные совещания, на поездки к клиентам, на долгие часы над чертежами.
— Можно мне копию этого фильма? — спросила она, не оборачиваясь.
— Разумеется, — Павел деликатно встал поодаль, давая ей время справиться с эмоциями.
Они вышли из флигеля и сели на скамейку под раскидистой яблоней. Перед ними раскинулся зелёный луг, за ним — гладь озера. Вдали виднелся бабушкин дом, тёмное пятнышко на фоне прибрежных деревьев.
— Почему вы так хотите сохранить эту память? — спросила Настя, глядя на озеро. — Это же… это уходящий мир. Скоро здесь всё равно никого не останется.
Павел задумался, теребя травинку.
— Знаете, — наконец сказал он, — память и традиции — это не то, что можно потрогать или измерить. Но это то, что делает нас… нами. Людьми, а не просто функциями в системе. Без прошлого нет будущего.
Он улыбнулся:
— Высокопарно звучит, да? Простите. Просто я действительно в это верю.
Настя молчала, перебирая в голове осколки воспоминаний. Как бабушка учила её вышивать крестиком. Как рассказывала о звёздах. Как пекла особенные пироги на Покров. Это казалось таким незначительным по сравнению с её, Настиной, городской жизнью. А теперь вдруг приобрело ценность, которую не измерить деньгами.
— Я… я подумаю над вашим предложением, — наконец сказала она. — О доме. Мне нужно время.
— Конечно, — кивнул Павел. — Что бы вы ни решили, я пойму.
На обратном пути Настя долго сидела на берегу озера, слушая плеск волн и вспоминая, как они с бабушкой ходили сюда встречать рассвет. Вспоминала тепло её шершавой руки, запах душистых трав от платья, тихий голос, напевающий старинные песни. Как много всего она забыла за эти годы, занятая своей «важной» жизнью в городе.
«Бабуль, — подумала она, глядя на воду, отражающую закатное солнце, — прости меня. Я так мало ценила то, что у нас было. То, что ты пыталась мне передать».
Вернувшись домой, она снова взяла дневник. Записи за последний год. Редкие упоминания о ней, Насте. Чаще — о Павле, о его ферме, о каких-то общих планах. Несколько грустных замечаний о том, что «Настенька совсем забыла бабку, но я не в обиде, у неё своя жизнь».
И последняя запись, от которой перехватывало горло.
«25 марта. Сегодня приснилась Катенька, моя доченька. Будто сидим мы с ней в саду, а она всё спрашивает: «Мама, ты Настеньку береги, ей тяжело одной». А я оправдываюсь — да как же её уберечь, когда она далеко? А тут и Настенька во сне появилась, маленькая совсем, с косичками. И так мне вдруг хорошо стало, спокойно… Проснулась в слезах. Стара стала, сентиментальная. Но так сердце и щемит весь день».
Подняв глаза от дневника, Настя увидела на комоде фотографию — она сама, маленькая, с мамой и бабушкой. Три поколения женщин их семьи. Мамы не стало, когда Насте было двенадцать. Бабушка растила её, заботилась, поддерживала. А теперь…
Теперь осталась только она, Настя.
Утром Настя позвонила риелтору и отменила договорённость. Потом собрала вещи, заперла дом и пошла к ферме Павла.
Он словно ждал её — сидел на крыльце, держа в руках букет полевых цветов. Ромашки, колокольчики, какие-то лиловые метёлки, названия которых Настя не помнила.
— Доброе утро, — она остановилась у калитки. — Можно поговорить?
Они устроились на скамейке в яблоневом саду. Павел ждал молча, не торопя и не подталкивая.
— Я долго думала о вашем предложении, — начала Настя, глядя на свои сцепленные пальцы. — И приняла решение.
Она подняла глаза, встречая его спокойный взгляд.
— Я не буду продавать дом. По крайней мере, не сейчас.
Лицо Павла дрогнуло — мелькнуло разочарование, но он быстро справился с собой.
— Я понимаю, — кивнул он. — Это ваше право.
— Дослушайте, — мягко прервала его Настя. — Я хочу предложить другое решение. Я знаю, что вам нужна земля для выпаса. И что вы хотите сделать музей в бабушкином доме. Всё это возможно, но не через продажу.
Она сделала глубокий вдох.
— Я предлагаю партнёрство. Часть земли, которая граничит с вашими угодьями, я готова сдать вам в долгосрочную аренду. А дом… дом мы вместе превратим в музей. Я помогу с ремонтом, с оформлением документов. Может быть, даже с подключением к грантовым программам — у меня есть связи в Москве.
Павел смотрел на неё с удивлением и чем-то похожим на уважение.
— А вы сами? — спросил он. — Что будет с вами?
Настя пожала плечами.
— Я, наверное, буду приезжать. На выходные, на праздники. На отпуск. Возможно, даже перееду со временем… не знаю. Но я поняла, что не могу просто взять и перечеркнуть эту часть своей жизни, своей истории. Бабушка столько вложила в этот дом, в эту землю… Будто частицу своей души оставила. А теперь очередь хранить эту память пришла ко мне.
Она помолчала, собираясь с мыслями.
— Знаете, я архитектор. Я привыкла строить новое, современное. Дома из стекла и бетона, которые простоят лет сто. Но бабушкин дом… он уже полтора века стоит. И, надеюсь, ещё столько же простоит.
Павел медленно кивнул.
— Это… интересное предложение. Я должен обдумать детали, но в целом — да, я согласен.
Они пожали друг другу руки, скрепляя договор. И в этот момент Настя почувствовала, как тяжесть, давившая ей на плечи, начинает отступать. Решение было принято. Правильное решение.
Павел проводил её до остановки, где Настя должна была сесть на автобус до райцентра.
— Когда вернётесь? — спросил он, помогая погрузить чемодан.
— Скоро, — улыбнулась она. — Через пару недель. Нужно закрыть текущий проект, взять отпуск. Привезу юриста, оформим бумаги как положено. А ещё… ещё я хочу привезти студентов из архитектурного. Пусть посмотрят, как дома строили наши предки. Без проектов, без 3D-моделей… И стоят до сих пор.
Павел улыбнулся:
— Привозите. Только предупредите заранее, чтобы я успел самогонки в погребе припрятать. А то студенты — они такие… любознательные.
Настя рассмеялась — легко, свободно. И вдруг поняла, что не смеялась так давно, очень давно.
— Знаете, — сказала она, глядя на поля, расстилающиеся за окном подъехавшего автобуса, — бабушка часто говорила: «Нельзя убежать от корней, они всё равно тянут к себе». Я не понимала, о чём она. Теперь, кажется, начинаю понимать.
Он просто кивнул.
— До встречи, Павел, — Настя протянула руку.
— До встречи… Настя, — он принял её руку в свою, широкую и тёплую от работы. — Дом будет ждать вас.
Когда автобус тронулся, Настя прижалась лбом к стеклу, глядя, как удаляется фигура Павла, как исчезают за поворотом очертания деревни, как синеет вдали зеркальная гладь озера. Всё это теперь было частью не только её прошлого, но и будущего.
В Москве её встретил шум, суета, бесконечные звонки и встречи. Но что-то изменилось внутри самой Насти.
Она сдала проект, взяла двухнедельный отпуск, объяснив коллегам: «Семейные обстоятельства». И это было правдой, хотя и не той, которую от неё ожидали услышать. В её семье остался только один человек — она сама. И ей предстояло решить, как жить дальше.
Вечером перед отъездом Настя сидела в своей стильной квартире в центре Москвы, разбирая старые альбомы, которые привезла от бабушки. На одной из фотографий — совсем выцветшей, с потрёпанными краями — она нашла себя, маленькую, на руках у бабушки. На обороте выцветшими чернилами было выведено: «Моё продолжение».
Настя провела пальцем по надписи. Возможно, бабушка была права, говоря о корнях.
Настя бережно положила фотографию в конверт. Утром она поехала в Озёрки. Дом у озера ждал её, как верный друг, который знает, что однажды ты обязательно вернёшься.
