— Ну что ты, конечно, пусть приезжает! — сказала я в трубку, на автомате улыбаясь. — Наташ, я же понимаю — квартира маленькая, дети, ремонт… Да и не выгоню же я родную сестру на улицу.
Мама умерла месяц назад. Тихо, без мучений — просто не проснулась однажды утром. Я ухаживала за ней до конца. Мы почти не разговаривали в последние недели — она дышала тяжело, но смотрела в окно с такой тоской, будто в том дворе было что-то, что нужно запомнить навсегда.
После похорон я осталась одна в нашей старенькой двухкомнатной квартире. Мама оставила завещание — квартиру официально оформили на меня. Документы, суд, нотариус — всё по закону, без подвохов. Наташа знала об этом. Ни на что не претендовала. Тогда.
— Ну, всего на месяц, — бодро сказала она. — Пока у нас ванную не доделают. Иначе я с двумя мелкими и Лёшкой просто с ума сойду.
Я слушала и уже знала, чем это кончится. Лёшка — её муж — типичный увалень: поесть, поспать, поворчать. Дочка у них шумная, мальчишка — как с цепи сорванный. У них и до этого ремонт тянулся годами. И всегда находились причины, почему жить где-то ещё — «на время» — удобнее.
Но как сказать «нет» родной сестре? Тем более в момент, когда сама в горе. Мама ведь всегда говорила: «Вы же у меня одни, держитесь вместе».
Они приехали через два дня. Наташа первым делом заняла мамину комнату — якобы дети будут лучше спать, если им будет тише. Сама разложила вещи по полкам, поставила крема в ванной, повесила полотенце. Я ничего не сказала. Это же временно. На месяц.
Через неделю Лёшка подключил телевизор в зале и стал смотреть футбол допоздна. На моей половине дивана. На кухне поселились кастрюли Наташи, специи, баночки. На подоконнике — цветы, привезённые из их квартиры. Она всё делала привычно, легко, не спрашивая. А я просто сжимала губы и молчала.
Никто из них не спросил, как я. Не поинтересовался, как я переживаю мамину смерть. В квартире стало шумно, тесно, и даже запах изменился — теперь он был не «мамин», не «наш», а какой-то чужой, как в проходном общежитии.
— Всё нормально? — спрашивали коллеги на работе.
— Да, просто немного непривычно. В доме теперь жизнь, — говорила я, и у самой сжималось сердце.
Я перестала заходить в мамину комнату. Теперь она была «детской».
Слушайте аудиокниги неделю за 1 рубль 🎧
Прошёл месяц.
Ремонт в их квартире не просто не закончился — о нём перестали упоминать. Сестра всё чаще говорила:
— Там такая сырость, всё в пыли, детям дышать нечем. Мы пока тут побудем. Тебе же не мешаем?
Я кивала. Я всегда киваю, когда не знаю, что сказать. А что я могла сказать? Я же взрослая, самостоятельная. И на своём, между прочим. А они — как будто не временно, а всерьёз.
Лёшка начал приходить домой с «гостинцами» — банками пива и запахом табака. Разваливался на диване, швырял тапки куда попало. Дети бегали по квартире, как ураган, не зная ни «нельзя», ни «потише». Я старалась уходить рано, возвращаться поздно. Пряталась в своей комнате с чашкой чая и ноутбуком. Но даже там было слышно: как Наташа стучит кастрюлями, как орёт на мужа, как телевизор надрывается в коридоре.
Иногда я ловила себя на мысли: «Это точно мой дом? Или я где-то в гостях?»
А однажды я вернулась домой — и не смогла попасть в ванную. Наташа купала младшего, а Лёшка там курил у открытого окна. Да-да, курил. В моей квартире.
— Ты чего, родная? — улыбнулся он, когда я зашла. — Окно ж открыто, всё выветрится.
Я стояла, вцепившись в дверной косяк, и не понимала, где граница. Когда она была стерта?
Следующим утром я проснулась от звона дрели.
— Мы с Лёшкой решили полку в кладовке повесить, — сказала Наташа. — Тут такой бардак был, мамин хлам… Ты же всё равно не пользуешься?
Мамин хлам. Там лежали письма. Её блокноты. Фотоальбомы. Я их собиралась разобрать… когда сердце отпустит.
— Надо было спросить, — только и сказала я.
Наташа обиделась.
— Ты как с чужими. Мы же семья.
Слово «семья» у неё было как молоток: бьёт — и ты должна принять.
Через пару дней Наташа сама предложила прописать детей «временно».
— Для садика, не переживай. На пару месяцев. Это же формальность.
Я отказалась. Впервые.
— Я не хочу никаких прописок. Я пока не готова.
Наташа замолчала, а потом сказала:
— Странная ты. Как будто мама была тебе важнее нас. Ты держишься за квартиру, а не за близких.
Вот тогда я впервые почувствовала глухую, холодную ярость. Не обиду — злость. Как будто кто-то сжёг моё прошлое и принёс на его место пластиковые стулья и сандалии на липучках.
Это была моя квартира.
Моя тишина.
Моя память.
И я начинала понимать: если не остановить их сейчас — я потеряю всё.
— Я тут подумала, — сказала Наташа как-то утром, наливая себе кофе из моей кружки. — Раз у тебя комната пустует, можно же нам там шкаф поставить. Детям вещи некуда складывать.
— Нет, Наташ. Это мамина комната. Я не хочу, чтобы вы туда что-то ставили.
Сестра скривилась.
— Мамина, мамина… Тебе, что ли, призрак её мешает? Может, пора жить дальше?
Я молчала. У меня не было слов. Только стук крови в ушах.
На следующий день в комнате стоял шкаф. Старый, облезлый, с наклейкой из мультика. Наташа обошлась без спроса. Просто решила, что «так лучше».
— Ты же не против? — спросила она с невинным выражением лица. — Всё равно там пусто.
Лёшка между тем повесил боксерскую грушу в коридоре. Говорил, что «для себя». Потом — поставил тренажёр в зале. Он занимал половину комнаты.
— А ты куда его поставишь? — спросила я.
— Так мы тут пока. Потом увезу.
Только «пока» растягивалось. Они уже три месяца жили у меня. Их квартира давно перестала обсуждаться. Как будто её и не было.
И вот однажды я услышала, как Лёшка говорит по телефону:
— Да, прописка будет. Тут всё под контролем. Пока временно, потом разберёмся.
Я стояла в коридоре, в носках, с пакетом из магазина. Он говорил обо мне. О моей квартире — как о чём-то, что можно «под контролем» держать.
Я не спала всю ночь.
Наутро Наташа заявила:
— Надо будет съездить с тобой к нотариусу. Мы с Лёшкой решили на всякий случай оформить доверенность. Чтобы дети могли в сад и школу пойти без проблем. Ну, если ты вдруг заболеешь.
— Доверенность? На что?
— Ну, на жильё. Чтоб временно могли оформлять бумаги от твоего имени. Да это формальность, не кипятись.
Я смотрела на неё и впервые не узнала свою сестру. Ни в лице, ни в голосе.
— Нет, — сказала я.
— Что — нет?
— Я не дам вам никаких доверенностей. И вообще… пора вам съезжать. Вы обещали месяц. Уже три прошло. Это — моё жильё. Я так больше не могу.
Наташа побледнела. Потом усмехнулась.
— Ты издеваешься? Серьёзно? Думаешь, мы куда-то поедем? С двумя детьми? У нас ремонт, у Лёшки работа рядом. Да ты с ума сошла. Это мама бы не допустила.
Я впервые за долгое время не испугалась.
— Мама бы никогда не позволила тебе здесь хозяйничать. А то, что я терпела, — это была моя слабость. А теперь хватит.
— А если мы не уйдём? — спросила Наташа, в упор глядя мне в глаза.
— Тогда я вызову полицию. И подам заявление в суд. И поверь: с документами у меня всё в порядке.
Лёшка встал со стула.
— Так, без истерик. Мы семья. Мы тут живём. И вообще, кому ты хочешь пожаловаться? Нам тут жить удобнее, чем тебе.
Я взяла документы из тумбочки, положила на стол.
— Попробуй. Я готова. А вы — нет.
Впервые в жизни Наташа промолчала.
Вечером в квартире было тихо. Слишком тихо. Даже дети будто почувствовали перемены. Наташа и Лёшка не разговаривали со мной, лишь переглядывались, шептались в коридоре. Но я больше не боялась. Я наконец начала действовать.
На следующее утро я пошла в МФЦ и подала заявление: отказ в предоставлении временной регистрации. Понадобились только паспорт, документы на квартиру и объяснение ситуации. Сотрудница лишь кивнула — такое, видно, было не в новинку.
— Если попытаются оформить что-то без вас — заявите о подделке. А вообще, совет: пишите заявление в участковому. Просто на всякий случай.
Я вышла оттуда с лёгкостью в груди. Мне не нужно было ждать, пока они поставят кровать в моей комнате или заведут свою кошку. Всё — достаточно.
Письмо участковому написала вечером. Кратко: «Проживают без моего согласия, нарушают порядок, отказываются съезжать». Отправила электронно. И тут же сообщила об этом Наташе.
— Да ладно! — вскинулась она. — Ты реально копов позовёшь на свою семью? Ты с ума сошла?!
— На тех, кто перестаёт быть семьёй — легко, — ответила я.
Через день пришёл участковый. Спокойный, вежливый мужчина лет сорока. Посмотрел документы, выслушал обе стороны. Наташа кидалась фразами: «Это всё временно», «у нас дети», «мы же родные». Я просто молчала и показывала бумажку с завещанием.
— У вас нет законных оснований здесь находиться, — подвёл итог он. — Если собственник возражает — вы должны освободить жильё. По-хорошему. Или через суд.
— Ясно, — буркнул Лёшка.
Наташа смотрела на меня с выражением предательства на лице. Как будто это я пришла в её квартиру, всё заняла и теперь выгоняю.
— Ты жалкая. Думаешь, победила? — прошипела она позже на кухне. — Одна останешься.
— Лучше быть одной — чем с теми, кто готов отобрать у тебя даже стены.
Через неделю они уехали.
Ночью. Без прощаний. Только хлопок двери и след от тяжёлой сумки на паркете.
Я встала утром. В квартире было непривычно тихо. Ни звона кружек, ни мультиков, ни запаха дешёвых сигарет. Только я, окно и утренний свет.
Я обошла квартиру. В маминой комнате — пусто. На подоконнике осталась чашка с полузасохшим цветком. Я взяла её, вынесла и поставила на улицу.
Потом вернулась, открыла окна. Впустила воздух. И вдохнула — впервые за многие месяцы — свободно.
Первое, что я сделала после их отъезда — вымыла полы. Не потому, что было грязно. А потому что хотелось смыть запахи, следы, даже следы шагов. Я мыла тщательно: по углам, под шкафами, за дверями. Как будто вычищала из квартиры всё чужое. Всё, что навязали.
Потом долго сидела в тишине на кухне. За окном проезжали машины, кричали дети, где-то ругались соседи — обычный день в спальном районе. Но в моей квартире было тихо. Мама бы сказала: «Настоящий дом — это когда спокойно». Я тогда не понимала. А теперь понимала до боли.
Я написала на листке список.
Что вернуть:
Мамин столик из кладовки. Фотографии на стену. Скатерть с вышивкой — постирать, постелить. Кофейную кружку — мою, любимую. Я заварила чай. Села с блокнотом.
Что простить?
— Сестру?
Нет. Не сейчас. Может, когда-нибудь.
— Себя?
Обязательно.
Папка с документами лежала на столе. Всё аккуратно: завещание, регистрация, квитанции. Моя крепость, которую я чуть не отдала без боя. Я смотрела на неё и чувствовала странную гордость. Я справилась.
Прошло три недели.
На работе я впервые за долгое время улыбалась не через силу. Купила себе новую юбку — яркую, чуть короче, чем обычно. Подумала о поездке. В маленький город. На пару дней. Просто сменить обстановку.
Наташа не звонила. И я не ждала. Я знала, что сейчас где-то идёт очередной спектакль с новой жертвой. Это её жизнь. А моя — другая.
Однажды вечером мне позвонила бывшая соседка.
— Видела твою сестру с мужем. В очереди в ЖЭК ругались. Что-то про жильё. Вид у неё был… ну, ты понимаешь.
— Понимаю, — тихо ответила я.
Я больше не чувствовала злости. Ни боли, ни желания отомстить. Я просто жила. В своей квартире. В своём ритме. В своей тишине.
Я достала альбом. Перелистывала фото мамы, папы, себя маленькой. Там была и Наташа — тогда ещё со светлыми кудрями и огромными глазами. Я не вырвала фото. Не вычеркнула. Просто закрыла альбом — и отложила в ящик. На место.
Теперь всё было по местам.
