Я приехал к маме в субботу. Без повода. Просто потому что давно не был. Купил по дороге пирог, немного продуктов, и чай, который она любит.
С утра моросило, и на лестничной клетке тянуло сыростью и чем-то давно забытым. В этом доме ничего не менялось с девяностых. Только лица в подъезде стали старше, тише и осторожнее.
Открылось не сразу. Потом — шарканье, щёлкнул замок.
— Тимофей? — мамин голос был радостный, но удивлённый. — А ты чего так? Без звонка?
— Захотелось просто. Посидеть, чаю попить.
— Проходи. Только… ты не один будешь.
В прихожей стояли чужие сапоги. Хотя как чужие — знакомые до боли.
В зале, в кресле, развалившись и с видом, будто это её квартира, сидела Алина. Моя сестра. Безработная уже четвёртый год, хотя по её словам — «в поиске, просто рынок тухлый».
На ней был серый трикотажный костюм, в руке — кружка, а на лице — недовольство по умолчанию.
— А вот и принц явился, — сказала она, не вставая. — Надо же, честь какая.
— Привет, Алина.
— Без звонка, без всего. Ну ты молодец. А если бы тут чужие люди сидели?
Я поставил сумки на кухне. Мама уже ставила чайник, разливала варенье по блюдцам. Она всегда делала так, как будто к ней пришёл кто-то важный. Даже если просто я.
— Ты пока сядь, я сейчас всё достану, — сказала она. — Тут и сыр есть, и твой хлеб, и лимон.
— Чай-то хоть нормальный принёс? — донёсся голос Алины из комнаты. — А то твой этот — зелёный — как трава с мылом.
Я не ответил. Зашёл в зал, сел в кресло напротив. На столе лежали какие-то бумаги, каталог с вещами и чья-то банковская карта. Углы уже загнуты.
Алина переключила внимание с телевизора на меня.
— Ну что, рассказывай, как у вас там дела у богатеньких. С шахматами, с гонорарами. Мама говорит, ты по турнирам всё катаешься. А тут люди, между прочим, еле на автобус наскребают.
— Не обязательно сравнивать. Я же к тебе не с проверкой пришёл.
— Ну конечно. Ты у нас весь такой сдержанный. Смотрит, как мы тут живём, с высоты. Да, мама? Он же молчит, но всё видит.
Мама поставила чай. На лицо натянула миротворческую улыбку, но по глазам было видно — устала.
— Давайте без. Просто попьём. Я так рада, что вы оба в доме.
— В доме-то мы оба, — фыркнула Алина, — а в жизни — совсем нет. Один живёт, а другой выживает.
Я делал глоток. Ничего не говорил. Когда человек провоцирует, лучше тянуть паузу.
— Вот, кстати, — продолжила Алина, вытягивая руку к маме. — Мне бы пару тысяч. На неделю. Там выплату задержали, сами знаете — бардак кругом. Я отдам, конечно, как только.
Мама смутилась. Смотрела в сторону шкафа. Потом медленно встала, пошла на кухню. Из банки, что стояла в шкафу за мукой, достала пару купюр. Протянула.
— Алиночка, ты же в прошлый раз тоже обещала…
— Ну и что? Я же всё равно тебе всё верну. Просто сейчас не сезон. Ничего не клеится. Ты же знаешь, как мне тяжело. Всё на нервах. А тут ещё и коммуналка, и всё остальное.
Мама кивнула. Руки дрожали. Алина убрала деньги в карман, как будто получила суточные. Даже не поблагодарила.
Я допил чай. Сидел молча. Но внутри уже сдвинул фигуры на доске.
Чай уже почти остыл. Алина сидела на краю дивана, листала в телефоне ленту. Мама молча прибирала на кухне. Я остался в зале.
— Кстати — бросила Алина, не отрывая взгляда от экрана. — А у тебя есть сейчас что-нибудь занять?
Я посмотрел на неё. Не сразу ответил.
— Куда?
— Да просто. У меня пару платежей. И вообще, ты ж один. У тебя расходы меньше, чем у тех, у кого дети, ипотека и жизнь.
— У тебя ни ипотеки, ни детей.
— Но жизнь-то есть, — она усмехнулась. — Или ты думаешь, без работы вообще не тратится ничего?
Мама вышла из кухни, села тихонько на подлокотник кресла.
— Алиночка, может, не сейчас? Тимофей только приехал, устал, дорога…
— А я что? Я не прошу, я просто спрашиваю. Может, у брата найдётся пара тысяч. Он же у нас при делах. Всё по заграницам ездит. Турниры у него, на взносы и проживание деньги то находит. Ну, скажи честно — тебе что, жалко?
— Мне не жалко, — сказал я. — Но я уже пробовал помогать. Два года назад — помнишь?
Она закатила глаза:
— Ой, только не начинай. Тогда всё по-другому было. Там реально всё пошло наперекосяк.
— Потом — ещё раз. На переезд. На «курсы». На «новый старт». Ты просила — я давал. И что?
— И что? — повысила голос Алина. — А ты считал, да? Ты теперь будешь в график всё вносить? Мелочно как-то.
— Нет. Просто это не помощь, если она без конца и без результата. Это уже система. И она не работает.
— Слушай, хватит меня тут воспитывать! — вскипела она. — Ты не старший брат, ты просто зануда с чувством превосходства. Думаешь, если у тебя всё ровно, то ты имеешь право указывать другим?
— Я ничего не указываю. Я просто говорю: я не банк. И не фонд по поддержке родственников, которые «ищут себя» четвёртый год.
Мама потянулась к Тимофею, положила руку на его плечо — мягко, как будто извиняясь.
— Не ссорьтесь. Вы же семья. Помните, как маленькие были — всё вместе, всё поровну. Ну разве нельзя чуть мягче?
Я посмотрел на неё.
— Мама, ты же сама устаёшь. Я это вижу. Она приходит, берёт деньги — и уходит. Не звонит, не помогает, ничего. Ты всё сама. У тебя пенсия копеечная, а ты достаёшь из банки последние.
Алина встала резко. Стол качнулся.
— Знаешь, я думала, ты просто холодный, а ты ещё и мелочный. Сидишь, считаешь, кто сколько просил, и ведёшь табличку.
— Я не веду никаких таблиц и если тебе нужны деньги, то не по адресу.
— Всё понятно. Ты просто не хочешь, чтобы у меня что-то получилось. Ты всегда был такой — тихий, правильный, холодный. Сидит, молчит, но думает — вот, я лучше. Вот у меня жизнь не развалилась.
Я встал. Резко, но спокойно.
— Я ничего не думаю. Просто не хочу, чтобы в моей жизни вечно кто-то делал вид, что ему «просто не везёт», когда на самом деле — просто не хочет шевелиться.
Она уже открывала рот, но передумала. Резко схватила свою сумку, вскинула её на плечо.
— Всё. Я пошла. Дышите тут своей правдой дальше.
— Дверь знаешь, — тихо сказал я.
Она вышла. Стук каблуков по коридору, резкий хлопок входной двери. И тишина.
Мама долго молчала. Сидела, смотрела в окно. Потом медленно вздохнула.
— Прости, что тебе это досталось. Я сама… не знаю, как с ней. Всё думаю — может, пройдёт. А оно только хуже.
— Я понимаю, — сказал я. — Но ты не обязана отдавать ей последнее. Это не помощь — это привычка. И она ей нравится.
— Наверное, ты прав.
— Я точно прав, мама.
Мы снова заварили чай. На кухне было тепло, тихо. За окном всё так же капал дождь.
Я достал из пакета счёт за её квартплату. Оплатил через телефон. Без слов. Просто потому что — это надо. А остальное — лишнее.
— Не обижайся на неё, — сказала она, не оборачиваясь. — Она… просто устала, наверное. У неё всё не складывается. С самого начала.
— Я не обижаюсь, — ответил я. — Только не понимаю, сколько ещё ей можно не складываться за чужой счёт.
— Ты всё правильно сказал. Просто тяжело, когда свои вот так…
Я встал, подошёл к кухонному окну. Во дворе кто-то выгуливал старого пса — он ходил медленно, как будто думал над каждым шагом. В соседнем доме кто-то стучал молотком. Жизнь продолжалась без нас.
— Я не хочу ссор. Но ты ведь видишь, — сказал я, — она приходит, как в магазин. Ей не надо разговора. Ей надо получить. Всё.
Мама села за стол, положила руки на скатерть.
— Знаешь, когда вы были маленькие, я всё думала — как бы не обделить ни одного. Чтобы всё честно. Поровну. А теперь вижу: поровну — не всегда правильно.
Я ничего не сказал. Просто налил нам обоим ещё по чашке чая.
— Она обидится, — сказала мама. — Её же всё можно ранить.
— Знаю. Но это не значит, что я должен соглашаться с любым её требованием, чтобы не ранить. Это не разговор — это шантаж.
— Да…
Мы пили чай в молчании. Мама достала маленькое печенье из жестяной коробки. Я взял одно, больше из уважения, чем из желания. Оно было рассыпчатым, как память о других временах.
— Знаешь, — сказал я, — я ведь не против помочь. Когда есть смысл. Когда человек старается, но не справляется. Но Алина не старается. Она приходит с пустыми руками и полным списком нужд. А потом ещё и делает вид, что обидели.
— Она не всегда такая была, — вздохнула мама.
— Нет, была. Просто раньше мы все делали вид, что не замечаем.
Мама тихо усмехнулась, грустно:
— Ты стал слишком прямой.
— Я стал уставший. От разговоров, где меня делают виноватым.
Она кивнула. Мы допили чай. Я встал, вымыл кружки. Потом достал из пакета конверт — положил его на холодильник.
— Это за коммуналку. И немного на продукты. Не для неё — для тебя.
— Спасибо, Тима.
— Не за что.
Я обулся, надел куртку. Дождь уже прошёл, и воздух был чистый, с запахом мокрых листьев. Перед уходом мама задержала меня в дверях.
— Слушай, а если она потом будет звонить, опять что-то просить?
— Скажи ей, что я не передаю. Ни деньги, ни эмоции, ни чувство вины. Пусть живёт на своих.
Мама кивнула. Без слов. Просто с лёгкой горечью в лице. Но и с пониманием — впервые за долгое время.
Я вышел. Подъезд встретил знакомым эхом шагов.
На остановке стояли двое: мужчина с авоськой и девушка в капюшоне. Все молчали. Я встал рядом, достал наушники, но не включал. Просто стоял и думал, как иногда помощь превращается в якорь. И как трудно вовремя его отпустить.
Иногда не говорить «да» — это и есть самый заботливый поступок. Не для других. Для себя. И для тех, кто однажды должен научиться ходить сам.
