Ирина, кажется, в сотый раз перечитывала СМС от матери. Слова, высеченные на экране телефона, кололи глаза: «Приеду в субботу. Нам надо поговорить. Важно.»
Это «важно» не предвещало ничего хорошего. За сорок четыре года жизни Ирина прекрасно изучила словарь материнских недомолвок.
«Важно» означало только одно — снова придётся отдавать что-то своё, снова что-то нужно. Своё кровное. То, что она зарабатывала, выбивала, вырывала из жизни с упорством медведя, роющего берлогу перед долгой зимой.
Она поставила чайник. Маленькая кухня в тринадцать квадратов была её гордостью. Белые шкафчики, синяя столешница — всё как она мечтала ещё подростком, листая журналы в сельской библиотеке.
Окно выходило на восток, и сейчас, в семь утра, кухню заливал тёплый майский свет. Весь этот уют Ирина создала сама. Своими руками. За свои деньги.
Однушка в новостройке — не хоромы, конечно. Но ЕЁ. Оформленная на ЕЁ имя. Выплаченная ЕЁ бессонными ночами на дежурствах в отделении интенсивной терапии.
Каждый раз, переступая порог, она чувствовала, как внутри разливается спокойствие. Никто не закричит, никто не упрекнёт, никто не скажет, что она что-то ДОЛЖНА.
Телефон снова тренькнул.
«Буду к двум дня. Встречать не надо, доберусь.»
Ирина отхлебнула кофе. В последний раз они виделись на проводах тёти Клавы три года назад. До этого — на Новый год, когда она приезжала в посёлок. И каждый раз эти встречи заканчивались одинаково.
«Сашка совсем без денег… Сашку бросила жена… Сашке нечем платить за газ…»
Саша. Млаааадший братик. Любимчик. Единственный мужчина в семье после смерти отца.
Она открыла шкаф, достала новую скатерть. Купила месяц назад, да всё не было повода постелить. Чай, печенье, конфеты — мать любила к чаю что-нибудь сладкое. Лучше накрыть стол сразу, чтобы потом не бегать по кухне каждые пять минут.
Дверной звонок прозвенел ровно в два. Такая пунктуальность — это когда человеку что-то нужно.
— Ну здравствуй, дочка! — мать стояла на пороге с объёмной сумкой. — Ты что такая бледная? Совсем себя угробила на своей работе?
Она шагнула внутрь, не дожидаясь приглашения, и сразу же принялась выкладывать на столик в прихожей банки и свёртки.
— Огурчики свои, малосольные. Холодец. Пирожки вчера напекла. Вот…
Ирина молча наблюдала за этим ритуалом. Так всегда было: мать никогда не приезжала с пустыми руками. А потом выставляла счёт, гораздо больше стоимости огурчиков.
— Проходи, мам. Чайник только вскипел.
Мать устроилась за столом. Оглядела кухню цепким взглядом — ничего не упустит.
— Ого, у тебя тут даже ничего, — она провела рукой по скатерти. — А занавески эти дорогие, небось?
— Да так, на распродаже взяла.
— А выглядят как дорогие. Соседка у нас такие хотела, всё копила-копила… — мать махнула рукой, не договорив. — Ну, как живёшь-то? На работе не загоняют? Квартиру-то выплачиваешь ещё?
Ирина насторожилась. Мать никогда не интересовалась её квартирой.
— Выплачиваю. Ещё года три.
— И сколько вышло?
— В смысле?
— Ну, метраж. Сколько метров?
— Сорок два с половиной.
— Ого! — мать покачала головой с уважением. — Однушка-то у тебя немаленькая. Просторная.
«Началось», — подумала Ирина.
— Как Саша? — спросила она, выкладывая на блюдце привезённые пирожки.
Мать тяжело вздохнула. Поджала губы. Покосилась на дверь, словно собиралась сообщить важную тайну.
— А что Саша… Паршиво у него дела. Прям совсем плохо.
— Что случилось? — спросила Ирина, хотя примерно знала ответ.
— А ты будто не в курсе! Дом разваливается, газ отключили за неуплату. Крыша потекла, как снег сошёл. А денег на ремонт нет. У нас же завод прикрыли, сама знаешь.
— Так дому-то всего пятнадцать лет, — Ирина невольно повысила голос. — Отец его как делал? На совесть вроде.
— Нуу, ты как с луны! — мать всплеснула руками. — За домом ведь глаз нужен. А у Сашки после этой… его… разве до дома было? Светка-то ушла, ни здрасьте, ни до свидания.
— А сейчас-то чем занимается?
Мать как-то разом повеселела:
— А сейчас дела вроде могут наладиться! Звонили ему с автобазы. Тут городской. Ну, помнишь дядю Толю? Вот его племянник там начальником. Позвал Сашку, говорит, работа хорошая, зарплата приличная. На новую жизнь начать очень даже хватит.
— Здорово, — кивнула Ирина, предчувствуя, что сейчас услышит «но».
Мать сделала глоток чая, зажмурилась от удовольствия:
— Ох, до чего чай у тебя вкусный! Сахарку бы ещё… — она потянулась к сахарнице. — Так вот, о чём я? Ах да! Так вот, они там Сашке говорят — принеси, мол, документы. Паспорт, права, ну и прописку городскую. У них там правила, что все рабочие с городской пропиской должны быть. Типа, если авария, чтоб быстро вызвать могли.
«А, вот оно что», — поняла Ирина.
— И что? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
Мать сделала вид, что не поняла намёка:
— Что-что… А где ему прописку городскую взять? В деревне он прописан, в доме нашем. А тут городская нужна. Строго у них.
И замолчала, размешивая сахар в чашке. Три, четыре, пять кругов ложечкой. Потом посмотрела на Ирину прямо, не отводя глаз:
— Слушай, а давай ты его тут пропишешь, а? Ему больше не к кому.
Ирина напряглась:
— Мам, а жить он где собирается?
— Да у друга какого-то, вроде тоже из наших мест. Они на квартире вдвоём снимать будут. Сашка так и сказал — мне только бумажку, для работы.
Ирина знала, чем заканчиваются такие «только бумажки». У брата всегда был особый талант – превращать временное в постоянное, если это касалось удобства. Особенно чужого.
— Прости, мам, но нет.
— Чего? — мать даже опешила. — Не поняла.
— Нет, говорю. Не буду его прописывать.
— Да ты что это? Совсем очумела? — мать поставила чашку с таким стуком, что чай выплеснулся на скатерть. — Я тебя не поняла, дочка? Или ты меня?
— Всё ты поняла, мам, — Ирина старалась говорить спокойно, хотя внутри уже поднималась знакомая волна паники — в детстве она всегда паниковала, когда мать повышала голос. — Я не буду его прописывать. Пропишу — потом проблем не оберусь.
— Да каких, каких проблем? — мать всплеснула руками. — Ты злопамятная стала! Вот что город с людьми делает! А про то, как я вас растила, ты не помнишь? Ночами не спала, недоедала, чтоб у вас всё было!
«А, началось», — с тоской подумала Ирина.
— Помню, конечно, мам. Спасибо тебе за всё. Но я не могу прописать Сашу. Это моя квартира, за которую я отдала восемь лет жизни. Ипотеку за неё плачу, на двух работах пашу. И я не хочу в ней никого прописывать.
— Да ты понимаешь, что он без прописки на работу не выйдет? — мать повысила голос. — Что у него шанс последний?
— Мам, может, ему лучше здесь, в городе, комнату официально снять? Тут тысяча вариантов есть.
— Да где у него деньги на комнату! Ты думаешь, о чём говоришь вообще? Человек без работы сидит! А тут шанс выпал! А ты…
Мать оборвала фразу и вдруг заговорила обманчиво тихо, с той интонацией, которую Ирина знала слишком хорошо:
— Значит так, слушай сюда. Мне твои капризы надоели. Всю жизнь с тобой как с фарфоровой! Всё тебе — и учиться, и работать! А Сашка как перебивался — ты не видела. Когда отец умер, кому дом достался? Помнишь?
Ирина вскинула голову. Вот оно. Всегда этим попрекают.
— Как не помнить? Сашке дом достался, потому что ты сама так решила. Сказала — ты вон, городская штучка, замуж выйдешь, а ему хозяйство вести.
— Врёшь! — мать стукнула ладонью по столу. — Я такого не говорила! Сашке дом отписали, потому что он младший!
— Ты прекрасно помнишь, что говорила! — Ирина почувствовала, как внутри поднимается злость. — Помнишь, как я хотела в том доме комнату оставить? А ты сказала — нечего тут тебе делать, езжай в свой город насовсем.
— Что ты несёшь?! — мать вытаращила глаза. — За языком следи! Я никогда такого не говорила! Да как ты можешь!
— А как ты можешь теперь требовать от меня прописать брата? — Ирина тоже повысила голос. Впервые за много лет. — Который дом развалил, который из всех предыдущих проблем как-то сам собой выпутывался. То я ему на права скидывалась, то на алименты первой жене. А теперь ему ещё и моя квартира нужна?
Мать смотрела на дочь с изумлением. Потом вдруг встала и, чеканя каждое слово, произнесла:
— Брата пропиши, ему надо! — она произнесла это с таким напором, с таким хозяйским тоном, словно сидела не на чужой кухне, а в собственной гостиной и отдавала распоряжения.
Что-то щёлкнуло внутри у Ирины. Как выключатель. Как спусковой крючок. Вся злость, все обиды, всё, что она носила в себе годами — вдруг схлынуло.
Она выпрямилась. И посмотрела на мать так, как никогда раньше не смела смотреть — твёрдо, без тени вины или страха.
— А я теперь не та, кто молча кивает в ответ. — Голос её звучал негромко, но в нём была такая сила, что мать невольно отшатнулась. — Пусть живёт там, где заслужил.
— Тьфу ты, как с цепи сорвалась! — мать аж задохнулась от возмущения. — Да что ты несёшь такое?!
— Правду говорю, мам. Впервые за много лет — правду, — Ирина обвела рукой свою маленькую кухню. — Видишь эту квартиру? Я за неё столько лет ночами работала. Переработки, две ставки. Реанимация. А Саша что сделал с домом, который ему достался? Он его хоть в порядке содержал?
— Да как ты… Да что ты… — мать от возмущения не могла подобрать слова. — Да он специально дом не гробил! Обстоятельства так сложились!
— У меня тоже обстоятельства, мам, — Ирина говорила тихо. — Мои обстоятельства — это жизнь, которую я строила без вас. Без твоих попрёков, без Сашиных вечных проблем. Я не дам это поломать. Не в этот раз.
— Ишь ты! Строила она! А кто тебе учиться помогал? Кто посылки отправлял? Думаешь, нам легко было?
— Спасибо, мам, — Ирина улыбнулась. Впервые за весь разговор — искренне. — Правда, спасибо. Я ценю, что вы для меня сделали. Но это не значит, что я должна жертвовать своим жильём.
Мать рухнула на стул. Секунду смотрела на дочь почти с ужасом. Потом вдруг махнула рукой:
— А, да что с тобой разговаривать! Всегда была эгоисткой! Всегда носом крутила!
— Я не эгоистка, мам, — Ирина покачала головой. — Я просто хочу жить своей жизнью. Без вечных Сашиных проблем. Без твоих обвинений. Неужели это так много?
— Да подавись ты своей квартирой! — мать вскочила, сгребая сумку. — Выкинь из головы, что ты мне дочь! Забудь сюда дорогу!
— Мам, ну зачем?..
— Не мамкай! Не дочь ты мне! — она направилась к двери. — Вся в отца — такая же гордая, такая же упрямая! Жалеть будешь, да поздно!
— Ты успокойся, давай просто поговорим…
— Не о чем нам говорить! — мать обернулась уже в дверях. — Думаешь, мне больше не к кому обратиться? Анька с третьего подъезда Сашку с руками оторвёт! У неё двушка пустая, а сын в Питере с отцом! Запомни этот день! Это ты сама всё сломала!
И захлопнула дверь.
Ирина стояла посреди кухни, не двигаясь. Руки тряслись. Перед глазами плыло.
Словно вырвали больной зуб. Больно. Но уже нет той мучительной, дёргающей боли, от которой сходишь с ума.
Она села за стол. Налила себе свежего чаю. За окном шумел весенний дождь, стучал по карнизу, барабанил по стеклу — но внутри Ирины царила странная тишина.
Пустой звенящий покой.
Телефон звякнул. Сообщение высветилось прямо на экране блокировки.
«Ира, это Саша. Мама всё рассказала. Даже не знаю, что сказать. Могу приехать? Поговорим нормально, без неё.»
Ирина смотрела на сообщение и вдруг впервые за много лет улыбнулась, думая о брате. Что ж, может, у него ещё есть шанс. У них обоих.
«Приезжай завтра, часам к шести. Ключи от дома отцовского захвати, поговорим».
Она допила чай, глядя в окно на дождь.
