— Не приехали умирающего отца навестить, потому что тебя видеть не хотели, — заявили мне дочери, — мы тебя с детства ненавидим! Это ты папу угробила!
— Гриш, неужели ты не понимаешь, что мы собственным детям не нужны? — плакала я, — они даже с днем рождения тебя не поздравили! Врут нагло, говорят, что работой заняты. А мне людям как в глаза смотреть? Все шушукаются, спрашивают, где наши дети. А я что сказать должна? Что нас бросили?!
Я сидела на кухонном табурете, глядя в окно, где медленно кружились снежинки. В груди саднило, словно там поселился ледяной комок. Две дочери, смысл моего существования… Обе от меня отвернулись. Гриша, мой муж, сидел напротив и молча пил чай. Он всегда так: молчит, когда мне плохо. Вроде поддерживает, а вроде и нет. Просто есть рядом. Может, и хорошо, что есть. Одной совсем тошно было бы.
— Опять думаешь о них? — спросил он тихо, отрывая меня от мыслей.
Я вздохнула.
— А о ком еще? День рождения у тебя скоро, а они даже звонить не хотят. Сказали, заняты. Заняты они! Нашли чем заняться!
Гриша пожал плечами.
— Ну, может, действительно заняты…
— Заняты? Они обиделись! Представляешь? Обиделись на меня! За что?
Я схватила телефон и снова перечитала их сообщения. Лена писала:
«Мама, я не могу приехать. У меня отчеты, завал на работе. И вообще, мне не очень хочется тебя видеть! Помнишь, как ты меня заставляла учить математику? И подзатыльники давала? Я до сих пор это помню.
А Вероника коротко бросила:
— Мам, прости, но не смогу. Работа. И вообще, ты сломала мне жизнь, запретив встречаться с Сашкой. Все мои проблемы из—за тебя! Вышла замуж за дурака, и теперь мучаюсь.
— Лена еще ладно, про уроки приплела. Но Вероника! Сашка! Да он же алкаш законченный! Что бы ее ждало с ним? Золотые горы? — я со злостью отбросила телефон.
— Ты же знаешь, они упертые, — сказал Гриша, — каждая считает себя правой.
— А я не права, что ли? Я им только добра желала! Ленке — чтобы образование получила, а Веронике — чтобы не связалась с кем попало. Что я плохого сделала?
Я вспомнила Ленку маленькую. Да, бывало, и подзатыльник дам, когда уроки не хочет делать. Ну а как иначе? Сидишь, над ней трясешься, объясняешь по сто раз одно и то же, а она в окно смотрит! Конечно, выйдешь из себя. А потом уставшая проверяешь эти забытые уроки, и убираешь за ней игрушки. Только родители меня, наверное, поймут.
— Мам, ну не хочу я эту математику! Ну зачем она мне? — капризничала Лена, хныкая над учебником.
— Лена, без образования ты никем не станешь! Ты хочешь всю жизнь полы мыть? — злилась я, хватая ее за руку.
— Ненавижу тебя! — кричала она, вырываясь и убегая в свою комнату.
И потом, конечно, жалеешь. Обнимаешь ее, просишь прощения. Но осадок остается. И у нее, и у меня.
А Вероника… Она всегда была своенравной. И этот Сашка… Я сразу его невзлюбила. Глаза бегают, сам какой—то скользкий. Видела я, как он на нее смотрит. Не любовь там, а похоть одна.
— Мам, я люблю Сашку! Мы поженимся! — твердила она, как заведенная.
— Вероника, опомнись! Он же тебя не любит! Ему только одно нужно! — кричала я, пытаясь достучаться до нее.
— Ты ничего не понимаешь! Он самый лучший! Ты просто мне завидуешь! — отвечала она, хлопая дверью.
Я запретила ей видеться с ним. И она ушла из дома. На неделю. Потом вернулась, конечно, извинилась. И опять осадок остался. И у нее, и у меня.
Теперь она живет в другом городе, с мужем—неудачником. Квартиру снимают, денег нет. Звонит редко, и то, только если я ее в сообщениях об этом попрошу. Разговор всегда короткий: «Мам, привет. Все хорошо. Работа. Пока».
— Ну почему они так со мной? — всхлипнула я, вытирая слезы.
Гриша обнял меня за плечи.
— Не плачь, родная. Все наладится. Они просто молодые. Не понимают еще, как тяжело быть родителями.
Не наладится! Они никогда не поймут! Я для них всегда буду плохой матерью. Строгой, злой, сломавшей им жизнь.
Жизнь моя началась, как в дешевом романе. Любовь, ранний брак, бедность, злая свекровь… Все, как по шаблону. Только вот в романах обычно все заканчивается хорошо, а у меня… жизнь такая продолжается.
Мне было всего девятнадцать, когда родилась Ленка, наша старшая дочь. Я, наивная дурочка, думала, что любовь все победит. Что Гриша всегда будет рядом, что мы вместе горы свернем. Но реальность оказалась куда прозаичнее.
Гриша, конечно, старался, брался за любую работу, чтобы у нас было все необходимое. Помню, как он приходил домой под утро, уставший, пропахший углем и потом. Падал на кровать и засыпал моментально, как убитый. А я сидела рядом, кормила Ленку и смотрела на него. Жалела его, гордилась им и одновременно боялась. Боялась, что он сломается. Боялась, что у нас ничего не получится.
— Гриша, тебе отдохнуть надо, — говорила я, гладя его по голове.
— Да когда? Ленку же кормить надо. Ты же сама понимаешь, — отвечал он, открывая глаза.
Он всегда был таким. Ответственным и добрым. Слишком добрым.
Моих родителей уже не было. Меня вырастила бабушка, но она умерла сразу после моей свадьбы. Оставила мне в наследство старенький домик на окраине города и свою любовь. Больше у меня ничего не было.
А вот у Гриши была мать, Мария Павловна. И она меня ненавидела.
— Оборванка! Нищенка! Лимитчица! — бросала она мне в лицо, не стесняясь.
Я глотала слезы и молчала. Не хотела ссориться с ней, надеялась, что со временем она меня примет. Наивная.
— Мам, ну что ты так говоришь? Я люблю Свету! И это мой выбор, — пытался заступиться Гриша.
— Твой выбор? Да ты просто ослеп! Она тебя околдовала! Не пара она тебе! Ты достоин лучшей судьбы! — кричала Мария Павловна, закатывая глаза.
Она мечтала о богатой невесте для своего сына. О докторской дочке, о профессорской внучке. А тут я, сирота, без гроша в кармане. Жили мы с ней первое время в одном доме. Она — в одной комнате, мы — в другой. Общались мало, в основном, через Гришу. Она его пилила постоянно, настраивала против меня.
— Посмотри на себя! Весь измотался! Из—за кого? Из—за этой дармоедки! Бросай ее, пока не поздно! Найди себе нормальную жену! — говорила она ему, когда меня не было рядом.
Но Гриша любил меня. И Ленку любил. И он терпел все выходки мамы. Когда родилась Вероника, Мария Павловна немного смягчилась. Вторая внучка же все—таки. Но все равно, я для нее оставалась оборванкой.
— Ну хоть внучки похожи на нормальных людей, — бурчала она, глядя на девочек, — не то, что их мать.
Я молчала. Старалась не обращать внимания. У меня были другие заботы. Ленка и Вероника росли, требовали внимания, денег. Гриша работал, как вол, я крутилась, как белка в колесе. Жили мы бедно, но дружно. Помню, как радовались, когда Грише давали премию. Покупали на эти деньги конфеты и устраивали настоящий праздник.
— Пап, расскажи сказку, — просили девочки, обнимая его за шею.
— А какую сказку рассказать? — спрашивал Гриша, улыбаясь.
— Про Ивана—царевича! — хором отвечали они.
И Гриша рассказывал. Каждый раз по—новому. С приключениями, с драконами, с прекрасными принцессами. Мы были счастливы. Несмотря на бедность, на злобную свекровь, на все трудности. У нас была любовь. У нас были дети. У нас была семья.
После того, как последние гости разошлись, в доме повисла звенящая тишина. Не та уютная тишина, когда все спят, а тягостная, давящая. Я убирала со стола остатки пиршества, а в голове роились мысли. Тяжелые и обидные.
День рождения Гриши мы отпраздновали, но как—то… неполноценно. Неправильно, что ли. Без Ленки и Вероники.
Весь вечер я чувствовала себя неловко. Друзья, соседи, родственники — все спрашивали, почему дочки не приехали. А что я могла сказать? Что они обиделись на меня из—за каких—то детских обид? Что им, видите ли, некогда навестить родного отца?
Я всем врала, говорила, что девочки мои очень заняты работой, делами, отчетами…
— Ну вы же знаете, как сейчас жизнь устроена! — лепетала я, чувствуя, как краснею.
А гости смотрели на меня с сочувствием, понимая, что я что—то недоговариваю. И мне становилось еще хуже. Хотелось провалиться сквозь землю. Гриша, как всегда, молчал. Только грустно улыбался в ответ на поздравления. Я видела, как он расстроен. Но ничего не говорил. Он всегда такой — бережет меня.
Когда все закончилось, я села на кухне и закурила. Хотя бросила уже лет десять назад. Но нервы сдали сегодня.
— Ну что ты, Света? Не расстраивайся. Приедут они, может, позже. Заняты люди, — пытался успокоить меня Гриша.
— Заняты они! Им наплевать на тебя! На меня! На все! — взорвалась я, выплевывая дым.
— Не говори так. Они же наши дети. Любят нас, — тихо ответил Гриша.
— Любят? Если бы любили, приехали бы! Хотя бы на час! А так… Только слова одни!
Я погасила окурок в пепельнице и решительно встала. Все. Хватит это терпеть. Сейчас я им позвоню и все выскажу!
Гриша пытался меня остановить, но я его не слушала. Схватила телефон и набрала номер Ленки.
Гудки тянулись мучительно долго. Наконец, она ответила.
— Алло? — ее голос звучал сонно.
— Лена! Ты где? Почему тебя не было на дне рождения у отца? — выпалила я, не здороваясь.
— Мам? Что случилось? Я же говорила, я занята. Отчеты, работа… — оправдывалась она.
— Занята она! А на отца тебе наплевать? Ты хоть понимаешь, что он стареет? Что каждый день может быть последним? — повысила я голос.
— Мам, не надо так. Я же тоже переживаю. Но у меня правда нет времени. И вообще, ты опять начинаешь? Опять тиранить начинаешь? Напомнить тебе про подзатыльники, математику? — ее голос дрожал.
— А я должна молчать? Должна делать вид, что ничего не было? Ты думаешь, мне легко было растить вас одной? Гриша работал на износ, а я крутилась, как белка в колесе! Чтобы вы ни в чем не нуждались! И вот так вы мне отплатили! — я уже кричала во все горло.
— Мам, успокойся. Я приеду, как только смогу. Обещаю, — сказала Лена и повесила трубку.
Я стояла, тяжело дыша, с телефоном в руке. Злость душила меня.
— Ну что? — спросил Гриша, глядя на меня с тревогой.
— Обещала приехать. Как только сможет, — злобно ответила я, — врет она все. Не приедет. Ей наплевать.
Я снова набрала номер. На этот раз Вероники.
— Алло. Говори, мам.
— Вероника! Почему тебя не было на дне рождения у отца? — повторила я тот же вопрос.
— Привет. Я же говорила, я не могу. У меня работа. И вообще, у нас тут с мужем проблемы… — ее голос дрожал.
— Проблемы у нее! А на отца тебе плевать? Ему сегодня шестьдесят лет исполнилось! А ты даже позвонить не смогла!
— Мам, ну что ты кричишь? Я же позвонила. Поздравила. А приехать… Я правда не могу. Ты же знаешь, у нас тут с деньгами туго. Билеты дорогие… — оправдывалась она.
— Деньги у нее! А на отца ты не можешь найти денег? На себя ты находишь! На свои тряпки, на свои салоны красоты! — я уже не выбирала выражений.
— Мам, хватит! Я не хочу с тобой ругаться. Я и так переживаю из—за всего. Позвоню тебе позже, — сказала Вероника и тоже повесила трубку.
Я швырнула телефон на стол.
— Ну вот и все. Высказала все, что думаю. Полегчало? — спросил Гриша, обнимая меня.
— Нет. Не полегчало. Только хуже стало. Я теперь чувствую себя последней гадиной. Но они меня вынудили! — я разрыдалась.
Гриша крепко обнял меня и молча гладил по голове.
— Все будет хорошо, Света. Все будет хорошо, — шептал он, как заклинание.
Но я не верила. Я знала, что ничего хорошего уже не будет. Что отношения с дочками испорчены навсегда. И что в этом виновата я. Сама виновата! Но что я могла сделать? Они же мои дети. Я их люблю. И мне больно видеть, как они от меня отворачиваются.
После того разговора прошло несколько дней. Лена так и не приехала. Вероника позвонила один раз, извинилась. Но я чувствовала, что между нами теперь пропасть. Непреодолимая.
Иногда мне кажется, что я зря прожила свою жизнь. Что все мои усилия, все мои жертвы были напрасны. Что дети меня не ценят. И не любят.
Полгода после той памятной ссоры пролетели как в тумане. Лена и Вероника стали редкими гостями в нашей жизни. Звонки короткие, дежурные. Мы с Гришей тоже не навязывались.
— Пусть живут своей жизнью, — думала я, — мы же как—нибудь сами.
Жили тихо, друг для друга. Я вязала вечерами, Гриша читал газету, порой вместе смотрели телевизор. Говорили мало, но понимали друг друга без слов. Казалось, будто жизнь остановилась, застыла в этом уютном, но немного грустном моменте.
— Света, ты чего такая грустная? Улыбнись! — говорил Гриша, замечая мое кислое лицо.
— Да так, задумалась. Время летит, а мы все здесь сидим, — отвечала я, стараясь придать голосу бодрости.
— Ну и что? Нам же хорошо вместе, — улыбался он, беря меня за руку.
И действительно, с ним мне было хорошо. Но внутри все равно что-то грызло, была какая-то тревога.
Потом все изменилось, резко и бесповоротно. Гриша сначала начал кашлять. Сначала слабо, редко, и я поначалу не обращала внимания — думала, простуда. Но кашель не проходил, становился сильнее, надрывнее. Муж начал худеть, хотя ел вроде как обычно.
Я уговаривала его пойти к врачу. Каждый день твердила одно и то же.
— Гриша, ну сходи в больницу! Что ты упрямишься? Нельзя так запускать!
А он отмахивался.
— Само пройдет, Света. Нечего там делать. Только деньги выкину! Знаешь, как сейчас в больницах…
Но я не отступала. Видела, как ему плохо, как он мучается ночами от кашля.
— Само пройдет! — передразнивала я его, — вот дождешься, что само пройдет! Потом будет поздно!
Но он был непреклонен. Упрямый, как осел!
Шло время. Грише становилось все хуже. Кашель душил его, он задыхался. Лицо осунулось, глаза потускнели. В конце концов, я не выдержала. Заставила его пойти в больницу. Устроила скандал, чуть ли не силой потащила.
— Ну ладно, ладно, Света! Только не ори! Пойду, пойду! Что ты, как маленькая? — ворчал он.
Я помню этот день, как сейчас. Сижу в коридоре больницы. Белые стены, запах лекарств, тишина, давящая на уши. Жду результатов анализов. Волнуюсь, как никогда в жизни.
Выходит врач. В белом халате, с серьезным лицом и смотрит на меня с сочувствием.
— Что там? — спрашиваю я, замирая от страха.
— У вашего мужа рак, — говорит он тихо.
— Рак? — переспрашиваю я, не веря своим ушам.
— Да. Рак легких. Четвертая стадия, — продолжает врач, — вы поздно обратились… К сожалению, мы ничего не можем сделать.
Мир мгновенно рухнул, земля у меня ушла из-под ног. Я не могла поверить, что это происходит со мной.
— Как же так? — шепчу я, чувствуя, как по щекам текут слезы, — как же так? Что же теперь будет?
Врач пожимает плечами.
— Мы можем предложить только поддерживающую терапию. Чтобы облегчить его страдания.
И все. Больше ничего.
Я выхожу из кабинета врача, как пьяная. Не понимаю, куда иду. Вижу только белые стены, идущие кругом. Нахожу Гришу в палате. Он сидит на кровати, опустив голову. Видно, что он все понял.
— Гриша, — говорю я, подхожу к нему и обнимаю.
Он молчит. Только крепко обнимает меня в ответ.
— Что же нам теперь делать? — спрашиваю я, захлебываясь слезами.
Он поднимает голову и смотрит на меня своими усталыми глазами.
— Жить, Света. Просто жить, — говорит он тихо.
И в этот момент я понимаю, что жизнь моя изменилась навсегда. Что теперь все будет по—другому. Что мне предстоит пройти через самое страшное испытание в моей жизни.
И я знаю, что должна быть сильной. Должна быть рядом с Гришей. Должна бороться до конца. Потому что я люблю его. Больше жизни.
Следующие несколько месяцев превратились в кошмар: больницы, врачи, процедуры. Гриша угасал на глазах. Я старалась быть рядом каждую минуту, поддерживала его, ухаживала за ним, читала ему книги, рассказывала смешные истории, просто держала за руку. Он иногда улыбался, но чаще молчал, глядя в никуда.
Боль сжирала его изнутри. Лекарства помогали лишь на время, ночами он стонал и метался в бреду. Я не спала, сидела рядом, вытирала пот с его лба. Шептала слова любви и утешения.
Однажды ночью он меня позвал:
— Света, — прошептал он, — подойди ко мне.
Я подошла, села рядом на кровать. Он взял мою руку в свою, слабую и худую.
— Спасибо тебе за все, — сказал он, — за то, что была рядом. За то, что любила меня.
Я заплакала.
— Не говори так, Гриша. Ты поправишься! Все будет хорошо.
Он улыбнулся через силу:
— Нет, Свет… Я знаю, что это конец. Но ты не грусти, ты должна жить дальше за нас двоих. Найти свое счастье еще раз…
Он замолчал, тяжело дыша. Я крепко держала его руку.
— Я всегда буду любить тебя, Гриша, — в голос зарыдала я.
Он посмотрел на меня своими усталыми глазами.
— И я тебя, Света. Очень сильно.
Это были его последние слова. Он закрыл глаза и больше не открыл их. Все, что имело значение, исчезло вместе с его последним вздохом. Я сидела рядом, держа его холодную руку, и не могла поверить, что его больше нет.
Похороны прошли как в тумане. Я видела лица людей, слышала слова соболезнования, но ничего не воспринимала. Гриша лежал в гробу, такой спокойный и неподвижный. Он больше не страдал. Но и меня больше не было. Часть меня умерла вместе с ним.
Гроб опускали в землю, а меня словно заживо погребали вместе с ним. Смотреть на это не было сил. Я отвернулась, вцепившись пальцами в платок, и заметила дочерей — Лена и Вероника стояли чуть поодаль.
— Мам?
Голос Лены резанул по сердцу, как ножом. Я не ответила.
— Мама, ну что же ты? — уже громче сказала Вероника.
Я подняла на них заплаканные глаза.
— Что вам нужно? — прошептала я, чувствуя, как внутри нарастает какая-то страшная, клокочущая ярость.
И тут понеслось.
— Ты могла его спасти. Ты должна была настоять на другом враче, на другом лечении. Ты не уберегла отца.
Вероника подхватила с истерическими нотками в голосе:
— Ты не досмотрела за ним! Он же у тебя совсем плохой стал в последнее время! Ты почему ему жизнь не спасла, а? Ты нас сиротами сделала!
Волна обжигающей боли, копившейся во мне месяцами, прорвалась наружу. Я больше не могла сдерживаться.
— А где вы были, когда мы только узнали о его болезни, а? Где вы были, когда ему химию делали? Когда он от слабости с кровати встать не мог? Где вы были, когда ему больно было, когда он кричал ночами?
Они молчали, опустив глаза.
— Почему ни разу не приехали? Почему ни копейки на лечение не дали? Почему времени не нашли, чтобы отца проведать? На маникюр и отдых время находилось, а на отца — нет?!
Я кричала, сама не узнавая свой голос. Вокруг люди начали оборачиваться. Но мне было все равно. Вся боль, все разочарование, все отчаяние, что копились во мне, вырвались наружу, сметая все на своем пути.
Лена вскинула голову.
— Да, мы не приезжали! А что нам здесь делать? Смотреть на умирающего старика? Тебе же это нравилось — мученицей быть! Сама виновата, что за ним смотрела! Никто тебя не просил!
Вероника поддержала сестру:
— И вообще, мать ты плохая была! Не любила нас! Из-под палки уроки заставляла делать! Оскорбляла! Говорила, что людей из нас не получится! Всю жизнь нам испортила!
Мне показалось, что я с ума схожу. Неужели это мои дочери говорят? Неужели я действительно была такой плохой матерью?
— Я… Я старалась, как могла… — прошептала я, чувствуя, как слезы снова душат меня.
— Старалась? Ты нас ненавидела! Ты всегда любила только отца! А мы для тебя были обузой! — выкрикнула Лена.
Я посмотрела на них — на эти чужие, злобные лица, и поняла, что больше не могу. Не хочу.
— Все. Хватит! — сказала я, вытирая слезы, — нет у меня больше дочерей. Идите своей дорогой. Забудьте, что я вообще существовала.
Я развернулась и пошла прочь, не оглядываясь. Я потеряла мужа. И теперь потеряла дочерей. В один день я осталась одна.
После похорон я вернулась в нашу квартиру. Ее мы купили много лет назад, когда продали мой дом и дом, оставшийся после кончины моей свекрови. Все напоминало о нем. Его вещи, его книги, его фотографии. Я ходила по комнатам, трогала их, вдыхала его запах. Везде была его любовь, его присутствие. Но его самого не было.
Я долго не могла прийти в себя. Забросила работу, перестала общаться с друзьями. Заперлась в четырех стенах и оплакивала свою потерю. Каждую ночь мне снился Гриша. Он улыбался, звал меня к себе. Я просыпалась в слезах, с разбитым сердцем.
Но время шло. Боль постепенно утихала. Я начала вспоминать не только о горе, но и о радостных моментах, о счастливых днях, проведенных вместе. Гриша всегда хотел, чтобы я была счастлива. И я решила, что должна жить дальше, ради него, ради нашей любви. Я знала, что он всегда будет в моем сердце. Дочери со мной не общаются, и я им не звоню. Бог им судья.
