— Ты опять отказалась ехать к маме? — Алексей смотрел на Алину так, будто она ему посреди кухни флаг НАТО развернула.
— Опять? — Алина чуть вскинула бровь. — Я в последний раз туда ездила полгода назад. После того, как твоя мама на полном серьёзе спросила, сколько я зарабатываю, и добавила: «Понимаешь, Лёшенька у нас не меркантильный, но вдруг ты мало получаешь, мы же не хотим, чтобы дети голодали…»
— Ну, ей просто важно знать, чем ты занимаешься, — буркнул Алексей, потирая затылок. — Она из лучших побуждений.
— Конечно. Как всегда. Из лучших побуждений она посоветовала мне сменить помаду, потому что «такая подходит только женщинам полегче». Или, может, ты забыл, как она обсуждала мою куртку за пять минут до выхода: «Алёна, ну ты же не на рынок собралась, мы в люди едем…»
— Алина, не Алёна, — отрезала она. — И нет, я туда больше не поеду. Ни на шашлыки. Ни на именины. Ни на что. Она меня не уважает, а ты стоишь рядом и киваешь.
Алексей поднял руки, как бы показывая, что он не хочет ссориться, но лицо его уже налилось краской. Как у человека, который сейчас либо взорвётся, либо начнёт вычитывать инструкцию по жизни.
— Уважение… Ты думаешь, моя мать должна тебя уважать? Она старше тебя на тридцать лет! Она вырастила двоих сыновей, всю жизнь работала, и ей не нужно, чтобы её кто-то учил, как правильно…
— Она меня не учит. Она меня топчет. А ты ей только помогаешь, — тихо, но жёстко ответила Алина. — И мы с тобой договаривались ещё до свадьбы: живём отдельно, семья — это мы, не ты, я и твоя мама с папой. Не коллективное сознание, Лёш.
— Это моя семья, — зло сказал он. — И ты, как моя жена, должна это уважать.
— Я не должна никому — ничего. Особенно, если это «уважение» выражается в том, что меня унижают, а ты молчишь, — голос Алины дрожал, но она держалась. — Слушай, Лёш, а ты вообще меня любишь? Или тебе просто нужна удобная жена, которая по воскресеньям носит пироги твоей маме и делает вид, что Вика — не бывшая твоя, а просто соседка?
Алексей шагнул к ней. Он уже кипел — плечи вздрагивали, челюсть скрипела.
— Ты… ты истеричка. У тебя всегда всё не так. И мама не та, и брат, и даже квартира. Ты ведь до сих пор не оформила на нас совместную собственность, потому что «не уверена в будущем». Что это вообще значит?
— Это значит, что я не хочу, чтобы моя квартира перешла твоим родителям после твоей смерти, — спокойно сказала она, поднимая глаза. — Или после развода.
— Отлично! То есть, ты уже и смерть мою продумала! Или рассчитываешь, что разведёмся?
— А разве мы не к этому идём?
В кухне повисла тишина. Неловкая, вязкая, как плохой суп.
— Ну и катись к чёрту, — бросил Алексей, разворачиваясь. — Живи в своей квартире. Своей карьерой. Своим самомнением. Только потом не удивляйся, что я перестану тебя защищать.
— Ты никогда этого и не делал, — тихо произнесла она.
Он хлопнул дверью так, что дрогнули стёкла.
Вечером она сидела на диване с ноутбуком. В колонках — какое-то интервью про психотерапию, рядом — чашка чая и кот, подобранный пару лет назад. Он был самым спокойным мужчиной в её жизни.
Алексей не вернулся. Ни через час, ни через два. Она смотрела в окно и вспоминала, как вначале всё было просто: он приносил кофе по утрам, гладил по волосам, выгуливал кота вместо неё, когда она уставала после работы. А потом пришла мама. С тапочками, указаниями и фразами вроде «В нашей семье так не принято».
Алина поёжилась. В их семье не принято — это значит, что женщина молчит, мужчина рулит, и родители — на первом месте. Удобно. Для всех, кроме неё.
Она взяла телефон. Долго смотрела на иконку «Алексей». Потом нажала.
Три гудка. Пять.
Голос автоответчика.
— Оставьте сообщение…
— Алексей, — сказала она, почти шёпотом, — я не враг твоей семьи. Но я точно не часть их крепости. И если ты ждёшь, что я начну сражаться с собой ради твоей мамы, ты ошибся.
Кот мяукнул, как будто поддержал.
На следующий день он пришёл. Уставший, злой, пахнущий перегаром.
— А ты, значит, даже не написала?
— Я звонила, — ответила она, не вставая с кресла. — Ты не ответил.
— Могла бы приехать. Узнать, где я. Поинтересоваться.
— Я не твоя мама.
Он кинул куртку на кресло, сел напротив.
— Она плакала, кстати. Сказала, ты её ненавидишь.
— Она плачет каждый раз, когда я не смеюсь с её шуток. Я устала притворяться, Лёш.
— Ты просто эгоистка. Всё для себя. Всё по-своему.
— А ты слабак. Прячешься за родителей, потому что сам боишься сказать «мама, отойди, я сам решаю».
Он встал.
— Значит, всё? Так и будем жить? Или ты всё же поймёшь, что семья — это не только ты и твой кот?
— Да. Семья — это люди, с которыми ты можешь быть собой. А не выполнять ритуалы ради чьей-то гордости.
— Тебе бы психотерапевта, а не мужа.
— А тебе — сепарации от мамы. Лет двадцать назад.
Он замахнулся. Резко. Но остановился. Только сжал кулаки.
— Ещё раз, Лёша, — тихо сказала Алина, глядя в упор. — Только попробуй. И я позвоню в полицию.
Он отвернулся. Пошёл на кухню, открыл холодильник.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет. Предупреждаю.
Он молча взял бутылку воды, хлопнул дверцей и вышел.
Через пару часов на телефоне высветилось сообщение:
«Подумай. Если мы разводимся — я требую половину квартиры. Иначе будет плохо. Не для меня — для тебя.»
Алина долго смотрела на экран. Потом заблокировала номер.
Её адвокат, к счастью, был уже найден. Ещё месяц назад.
В понедельник Алину вызвали в отделение банка.
— «Ваш бывший супруг добавлен в список совладельцев по кредитной линии на квартиру,» — сказала девушка в очках, не поднимая взгляда от монитора.
Алина застыла.
— Простите, что?.. Какой бывший? Какой совладелец?
— Алексей Петрович Жаров. У нас есть заявление с вашей совместной регистрацией брака и пропиской. Он подал ходатайство на долевое участие в собственности, пока вы были в браке. Вы не знали?
Алина молча смотрела на девушку. Потом села.
В голове стоял гул. Знакомый. Как в старшей школе, когда директор сообщил, что весь класс оставляют на лето переписывать математику.
— Я не подписывала ничего.
— Он представил нотариально заверенную доверенность. За декабрь прошлого года.
— Этого не может быть. Я бы помнила.
— Возможно, вы подписали её, не читая. Или он использовал вашу электронную подпись. У вас есть юрист?
— Уже есть, — медленно сказала она. — Спасибо. Я разберусь.
— Ну что? — Юля, подруга и по совместительству юрист, скрестила руки. — Ты, как всегда, подпись поставила, потому что «любовь», «доверие» и «я не одна из этих истеричек».
— Спасибо за поддержку, — буркнула Алина. — Я пришла, чтобы ты меня отпаивала, а не высмеивала.
— Я тебя не высмеиваю. Я тебя качаю реальностью. Лёшка — манипулятор с дипломом. Ты помнишь, как он оформил кредит на холодильник на твоё имя, потому что ему «не дали из-за временной регистрации»?
— Ага. А потом уехал в Кисловодск, а я платила восемь месяцев.
— Вот. А теперь он залез в твою квартиру. Пока вы в браке были — можно было подавать заявку на долевое участие. Да, с левой доверенностью, но это вопрос времени и денег. У него явно нашёлся кто-то «в теме».
Алина сидела, молча пила кофе. Горечь, как у слов Алексея.
— Он сказал, что «иначе будет плохо». Что это значит?
— Значит, будет плохо. Подключит родителей, брата, запустит по тебе всю семейную артиллерию. Сейчас, Алин, ты поймёшь, что родня — это надолго. Даже когда ты уже развелась.
Первая атака случилась уже через два дня.
— Дорогая, здравствуй, — голос Тамары Ивановны звучал как обычно: будто она не звонит, а спускается с Олимпа, чтобы благословить смертных. — Мне очень жаль, что у вас с Лёшей разлад. Но мы все взрослые люди, ты тоже должна понимать, что нельзя так разрушать семью.
— Тамара Ивановна, это между мной и Алексеем.
— Нет, милая. Это между тобой и всем родом Жаровых. Ты же не просто так фамилию брала, верно? А теперь носишь свою девичью, как знамя. Но дети, семья, квартира — это не игрушки. Ты взяла, а теперь отдавать не хочешь.
— Простите, но квартира моя.
— Милая, всё, что в браке, делится пополам. У нас с Виктором Петровичем было шестьдесят квадратов в Туле — и мы делили. По-честному. Хотя я вообще не работала. Но семья — это компромисс.
— Я не обязана с вами ничего обсуждать.
— Вот и видно, что у тебя семьи не было. Ты карьеру ставишь выше мужа. И ещё удивляешься, почему Лёша отдалился. А ты подумай: если ты сама не женщина, в чём виноват мужчина?
Алина отключила звонок. И выбросила телефон в подушку.
В тот же вечер, когда она возвращалась с работы, в подъезде её уже ждал Игорь, младший брат Алексея.
— Алин, привет. Надо поговорить.
— Ничего мы не «надо». Уходи.
— Да подожди ты. Я не враг. Но ты реально перегибаешь. Ты с Лёшей поругалась — окей. Но ты хочешь оставить его без крыши над головой?
— А он мне крышу дал? Он сейчас судится со мной за квартиру, Игорь!
— Да у него и копейки нет, чтобы снимать. Он сейчас у родителей. Виктор Петрович уже на пенсии, мама нервничает. А ты — со своими документами, юристами, угрозами.
— Я угрожала? Или он, когда писал «будет плохо»?
— Да ты просто пойми, он был в стрессе! Ты же его знала — он вспыльчивый, но добрый. Ты ему жизнь устроила: уют, работа, порядок. А теперь что — выкинуло на улицу?
— Я ему? Устроила? — Алина рассмеялась. Грубо. Резко. — Он жил в моей квартире. Устраивал мне сцены. Манипулировал мамой. И сейчас тянет у меня имущество. Я никого не выкидываю. Он сам ушёл.
— Ты станешь врагом семьи, если не пойдёшь на компромисс.
— А я не хочу быть частью семьи, где компромисс — это отдать всё и молчать.
Игорь сплюнул на асфальт.
— Ты об этом пожалеешь.
— Я уже жалею, что познакомилась с вами всеми.
Юля рылась в бумагах, щёлкала клавишами.
— У нас два варианта. Первый — мы оспариваем доверенность, это долго, но перспективно. Второй — ты вступаешь в переговоры и отдаёшь ему денежную компенсацию, чтобы он от тебя отстал.
— А третий?
— Берёшь бейсбольную биту и…
— Спасибо, Юля. Очень юридически.
— Ну или четвертый. Ты выходишь на публику. Пост в Дзен, интервью, освещаешь, как бывший муж пробует украсть квартиру у независимой женщины.
— И что?
— А что? Шум. А он этого боится. Он у мамы на шее, там любая негативная огласка — удар по их имиджу. У них же в голове до сих пор девяностые: семья — это «позор» и «что скажут соседи».
Алина задумалась.
— А если он правда дойдёт до суда?
— Мы выиграем. Но он выжмет тебе нервы. А может и не дойдёт. Он же боится. Ты сильнее, чем он привык. И это их всех бесит. Особенно его маму.
— Я ей не сноха — я угроза их системе.
— Ты революция в джинсах.
Алина впервые за долгое время улыбнулась. Настоящее.
Через неделю пришла повестка — досудебное урегулирование.
Через две — Алина выложила пост. Без имён, но с фактами: брак, давление, попытка отъёма квартиры, моральный прессинг от бывшей родни.
Пост разлетелся. Комментарии были разные:
«Держись!»
«Сама виновата, нужно было раньше думать»
«Таких как он — на мороз»
«Семья — это главное, женщина должна уступать»
«Сила тебе, ты молодец» Через три дня позвонил Алексей.
— Что ты натворила? У меня мать валерьянку глотает, отец орал, что я позор рода.
— Я только рассказала правду.
— Удали!
— Нет.
— Я на тебя подам!
— Подай. Я на тебя — уже.
Тишина.
— Ты думаешь, ты победишь? — тихо спросил он.
— Я уже. Просто потому что не боюсь.
Суд назначили на девятое утра.
— Как бы символично, — фыркнула Юля, раскладывая бумаги по портфелю. — Девятое, девять, девятый круг семейного ада. Осталось только Данте в свидетели позвать.
Алина встала у зеркала, натягивая серый пиджак. Ни лишнего, ни вызывающего. Никаких украшений, даже кольцо сняла.
— Я выгляжу, как банковский сотрудник.
— Так и надо. Уверенно. Спокойно. Как женщина, которой квартиру не подарили, а которая её купила.
— Ага. А он придёт как обиженный мальчик.
— Он придёт как театральная постановка.
Алексей явился в клетчатом пиджаке, как будто его мама собирала — с нафталином и с претензией. За ним — Тамара Ивановна в чёрном костюме и с видом страдающей вдовы, хотя муж был рядом и никуда не девался.
— Всё по классике, — прошептала Юля, склонившись к Алине. — Родня в поддержку. Будто не суд, а крестины.
— Это семейное дело, — громко произнесла Тамара Ивановна, усаживаясь рядом с сыном. — И никакой судья не разберётся, кто прав, а кто просто мстит.
Алина посмотрела на неё. Раньше боялась этого взгляда. А теперь — только сожаление. Не о ней. О себе — за то, что когда-то старалась понравиться.
— Вы как, готовы? — спросила Юля, вытаскивая из сумки документы.
— А ты?
— Я всегда готова разрушать патриархат.
— Ваша честь, — начал адвокат Алексея. — Мой подзащитный утверждает, что во время брака внёс значительный вклад в благоустройство квартиры: ремонт, покупка бытовой техники, участие в семейных расходах.
— Простите, — спокойно сказала Алина, — но бытовая техника была куплена в кредит, оформленный на меня. Как и квартира. И ремонт — за счёт моей премии за полугодие. У меня есть выписки.
Судья кивнул.
— Пожалуйста, предоставьте.
Адвокат Лёши нахмурился.
— Однако доверенность на оформление совместной собственности подписана ею лично.
— И оспаривается как оформленная без объяснения цели и введением в заблуждение. Я подписала десяток бумаг на банковские уведомления — и она была там, — чётко произнесла Алина. — Но нигде не говорилось, что это — заявка на долевую собственность.
Судья кивнул.
— Принято. Продолжим.
После перерыва слово взяла Юля.
И понеслось.
— Мой доверитель оплачивала ипотеку одна. Она предоставит налоговые вычеты, справки из банка, чеки. Алексей Петрович на тот момент официально не работал, жил за её счёт. Более того — неоднократно угрожал ей после развода, пытался надавить через третьих лиц, в том числе родственников. Есть переписка, есть аудиозаписи.
— Это — ложь! — воскликнула Тамара Ивановна. — Это всё ложь и провокация! Мы — честная семья, а она просто хочет его уничтожить, выставить чудовищем!
— Вы — не фигурант дела, — холодно сказал судья. — Если вас вызовут в качестве свидетеля, выскажитесь. Пока — соблюдайте порядок.
— Он мой сын!
— Именно. Потому вы и не объективны.
Алексей сидел с опущенной головой. Ему не хватало театрального огня. Он думал, это будет как в жизни: громко крикнул — и все испугались.
А тут сидят женщины в пиджаках, говорят фактами, не визжат, не молчат.
Это не сцена. Это — финал.
После заседания они столкнулись у выхода.
— Ну что, довольна? — прошипела Тамара Ивановна. — Разбила семью. Опозорила на весь интернет. Подняла волну грязи.
— Это не грязь. Это факты, — ответила Алина. — Если вы этого боитесь — значит, есть что скрывать.
— Тебе ещё жить в этом доме. Люди ведь всё помнят. И ты теперь — одиночка. И кем будешь? Карьеристкой с ипотекой?
— Лучше так, чем женой в рабстве.
Тамара Ивановна хотела что-то сказать, но рядом стоял Виктор Петрович.
И он впервые за всё время произнёс:
— Всё, Тамар. Хватит. Надо признать: сын у нас — не мужик. И не человек.
— Что ты сказал?! — выдохнула она.
— То, что надо было сказать десять лет назад.
И он пошёл к машине.
А Тамара осталась стоять. Словно из неё вынули стержень.
Алексей догнал отца.
А Алина развернулась и ушла, не оглядываясь.
Спустя две недели суд отклонил иск.
Доверенность признали ничтожной. Алексей проиграл дело.
И исчез. Не звонил, не писал, не угрожал.
Юля пришла с вином.
— За свободу?
— Нет. За ясность.
— А можно — за умение вовремя уйти?
Они чокнулись бокалами.
— Знаешь, — сказала Алина, — я поняла одну вещь. Семья — это не кровь. Это не мама мужа и не родня в десять человек. Это тот, кто рядом, когда ты падаешь. Не тот, кто орёт «вставай», а тот, кто держит.
— Да. И тот, кто не просит долю в твоей квартире.
— И не шантажирует, что «мама плачет».
— А если мама и плачет — то по делу. Например, потому что сын — дерьмо.
Они смеялись. До слёз. Но слёзы были светлые.
А в соседней квартире кто-то сверлил.
Алина вздохнула.
— Ну вот, началось.
— Ты теперь свободна. Можешь сверлить в ответ.
И Алина поняла: да.
Теперь она точно — хозяйка в этом доме.
