— Женщина должна терпеть. Терпеть и молчать. — скрипучий голос Тамары Фёдоровны отдавался эхом в коридоре. — А ты? Цирк устроила.
— Терпеть? — Оля подняла глаза. — Спасибо, что хоть не терпеть до гроба.
— Стас, слышишь, как она со мной говорит?! — свекровь всплеснула руками. — Я тебя предупреждала: не бери эту! Не хозяйка, не мать, не жена! Срамота!
Впервые за шесть лет Оля не молчала. Даже не кивала. Просто смотрела на женщину, которая вторглась в их дом с чемоданами и заявила: «Я поживу у вас немного, а то у меня с Таней уже нет сил. Она — как ты, Ольга. Всё для себя, ничего для семьи.»
Оля вспоминала, как всё начиналось. Ей было девятнадцать. Головокружительная влюблённость, свадьба через три месяца знакомства. Стас казался внимательным, добрым. Он смеялся над её историями, подносил кофе в постель, первым заметил, что у неё талант к организации и предложил попробовать себя в ивентах.
Они снимали небольшую квартиру, работали, копили на отпуск. Поначалу всё шло идеально. Но потом появилась она.
Сначала просто в гости. Потом — «пришла переночевать». Потом — «у меня давление, сынок, я у тебя переночую ещё недельку». А потом — «Оль, я тут занавески перестирала, как ты так жить можешь?»
Оля молчала. Стас — тоже. И чем больше молчали, тем сильнее разрасталась тень свекрови в их доме.
— Ты зачем вот так красишься? — спросила как-то Тамара Фёдоровна, когда Оля собралась на работу. — Или у вас там клуб, а не офис?
— У меня смена, — тихо сказала Оля.
— Смена? Это ж кто тебя туда так в «смену» отпускает? Вон, как размалевалась. Ты на панели, что ли, подрабатываешь?
Стас стоял рядом. Услышал. Промолчал. Только поморщился и буркнул:
— Оль, ну правда, слишком ярко. Переоденься. И лицо умой.
Оля не ответила. Только прошла в ванную, сбросила платье, натянула джинсы и вытерла помаду.
С тех пор всё пошло под откос. Тамара Фёдоровна обосновалась в доме как королева. Завела свою чашку, свои полотенца, повесила свой календарь и перекроила распорядок дня. Даже расстановку мебели в гостиной изменила.
— Я временно, — сказала она. — Но, между прочим, это и мой сын. И я за него отвечаю.
Стас радовался. Теперь его кормили трижды в день домашними щами, варениками и котлетами. На работе хвалился, как «мамочка вкусно готовит». И вовсе не замечал, как жена превращается в мебель. Ту, которую не спрашивают, а просто переставляют с места на место.
— Ты что, до сих пор не беременна? — спросила однажды свекровь, будто между делом. — Вон, Танька уже второго носит. А ты всё на своих мероприятиях. Вечно тебе «не сейчас». А потом будет поздно, ясно тебе?
Оля отвернулась, чтобы не сорваться. Она хотела ребёнка. Но не здесь. Не в этом доме. Не в этой клетке.
А Стас… Стас стал другим. Хмурый, раздражённый, будто выжатый. Раньше обнимал, спрашивал, как прошёл день. А теперь только поднимал бровь:
— Что опять случилось?
— Ничего, — всё чаще отвечала Оля.
Но в душе нарастала злость. На него, на себя, на эту пожилую диктаторшу в халате с мятой резинкой на голове. Она даже дверь в комнату держала открытой, «чтоб слышать, если внук проснётся». Только внука не было. И Оля всё чаще ловила себя на мысли — а нужен ли он, этот внук? В эту атмосферу?
Но беременность всё же случилась. Она дрожащими руками держала тест, две полоски, и сердце колотилось не от счастья — от страха.
— Ну вот, наконец-то! — радостно сообщила свекровь, когда Стас сказал ей. — Теперь ты дома сидеть будешь. Пора уже делом заняться, а не своими вечеринками. Я за вами пригляжу.
— Спасибо, но мы сами справимся, — попыталась возразить Оля.
— Да кому ты нужна? — съехидничала свекровь. — Родишь — вот и терпи. Как я терпела, и мать моя. Мужик работает — баба должна всё тянуть. Это закон. А не нравится — гуляй, только ребёнка оставь.
Стас не сказал ничего. Он вообще всё чаще молчал. А однажды она пришла поздно. Задержалась у подруги, та болела, просила привезти лекарства. Вернулась — в коридоре темно, на кухне — свекровь.
— Опять шлялась?
— Я у Надежды была…
— Мама сказала, что ты в кафе. — вышел Стас, руки в карманах.
— Мама… Мама что, теперь следит за мной?
— Она беспокоится. Ты бы лучше дома сидела.
— У нас вообще-то равноправие. Или ты это тоже с мамой обсуждал?
Он не ответил. Только закрыл за собой дверь спальни.
А Оля осталась на кухне. Сидела в темноте, держась за чашку с остывшим чаем. И вдруг чётко поняла: это не дом. Это тюрьма. Где за ней всегда кто-то следит. Где её мнение ничего не значит. Где её жизнь — это вычеркнутый эпизод между «должна» и «молчи».
Но тогда она ещё не знала, как всё обернётся дальше.
Ребёнок родился в мае. Тепло, в окнах цвела сирень, а у Оли внутри будто тучи сгущались. Сын — крошечный, беспомощный — кричал по ночам, ел через каждые два часа, спал только на руках.
Оля еле держалась. Ходила, как привидение: слипшиеся волосы, серые круги под глазами, трясущиеся руки от усталости. А Тамара Фёдоровна вечно фыркала:
— У всех дети были. И ничего, не вымирали. Сама виновата, что разленилась. Ребёнок орёт — значит, мать плохая. Мой Стас так не орал. Я его с трёх недель уже на режим поставила.
Стас вставать по ночам не хотел.
— Я на работу, мне надо высыпаться, — объяснял он раздражённо. — Я и так тебя содержу.
— А я? Я не работаю? Я просто всё сама?
— Да, сама. Потому что так положено. Женщина должна терпеть, ты же сама подписалась.
Она больше не спорила. Не видела смысла.
Иногда ночью — когда сын засыпал, и на кухне наконец воцарялась тишина — Оля садилась у холодильника на пол и смотрела в пустоту. Глаза горели от недосыпа, руки дрожали от злости. Всё чаще в голове возникала одна мысль: «Убежать. Куда угодно. Только бы подальше».
Первый раз она увидела след помады на воротнике его рубашки, когда гладила. Алый, как отметина.
— Это что? — спросила, не повышая голос.
— С чего ты взяла, что это важно?
— Это не мой цвет.
— Ну и что? — пожал он плечами. — Ты и так не жена. Ты — тень. Тень с вечно сальным хвостом и вонючей майкой. Мне — стыдно. Я мужчина. Я имею право отдохнуть.
— Ты отец, ты должен…
— Я? Должен? — усмехнулся он. — Мама сказала, что женщина должна всё сама. И ты справишься, как все. А если не справишься — никто тебя не держит.
С этого вечера она больше не плакала. Только копила.
По чуть-чуть. По сто, по двести рублей. Прятала в старую зимнюю куртку в кладовке. Искала объявления об аренде. Иногда — прямо с телефона, пока кормила ребёнка. Иногда — на работе, когда выходила на пару смен в месяц, чтобы не потерять связи с реальностью. Возвращалась поздно, украдкой.
А потом пришла весна, и всё ускорилось. Она уже почти сняла комнату, подыскала ясли поблизости. Собиралась уехать, когда Стаса не будет. Всё сделать по-тихому, без слёз, без крика. Не ради мести, ради тишины.
Но не успела.
— Ты куда собралась? — Тамара Фёдоровна возникла в дверях, как призрак. — Чемодан с чем? Ребёнка у меня отобрать хочешь?
— Он не ваш. И никогда не был. Вы никогда им не интересовались. Только командовали.
— Как ты разговариваешь?! Это я тебе жильё дала, еду варю, мужика твоего вырастила!
— А потом его же мне и испортили. Он не мужчина, он маменькин мальчик.
— Слушай сюда, нахалка. Он от тебя не уйдёт. Он женат, у него семья.
— Семья? Вы про Таньку? Это нормально, что у него любовница?
Свекровь замерла, будто удар получила. Потом сузила глаза:
— Это — не твоё дело. Мужчины — слабые. А ты, раз родила, обязана терпеть. Так всегда было.
— А теперь будет по-другому, — спокойно ответила Оля. — Я ничего не обязана. Ни ему. Ни вам.
— Тогда ни копейки не получишь! Ни помощи, ни квартиры, ни алиментов!
Оля молча взяла сумку. Сын крепко спал у неё на руках. Проходя мимо свекрови, она не обернулась.
Она сняла крошечную комнату с облезлыми обоями. Пахло плесенью и надеждой. Сама записала сына в ясли. Сама устраивалась на работу. Помогла подруга — старый бухгалтер из её агентства.
— Тебя будто подменили, — сказала она однажды. — Раньше ты была тень. А теперь ты — огонь.
Прошло полгода.
Однажды, просматривая соцсети, Оля наткнулась на фото. Пышный зал, воздушные шары, вино, белые скатерти. Подпись: «Тамаре Фёдоровне — 60. Лучшей маме, бабушке и женщине в мире».
«Да, особенно бабушке», — подумала Оля и закрыла экран.
А спустя три дня к её двери постучали.
Стас.
Скомканный, постаревший, волосы небрежно зачёсаны, мешки под глазами.
— Ты? — Оля открыла с сыном на руках.
— Мама юбилей отмечает. Просила, чтобы ты пришла.
— Она меня полгода не вспоминала. Ни разу. Ни о внуке, ни обо мне.
— Ну, ты же знаешь, она… такая…
— Она — деспот. А ты — взрослый. Но не мужчина.
— Не начинай. Просто приди. Ради вида. Ради приличий. Новую не приводить, сказала. Боится позора.
— А ты?
— А я… Я уже не знаю, чего я боюсь.
Оля захлопнула дверь.
Но идея закралась. Если для Тамары Фёдоровны главное — сохранить лицо, то, пожалуй, стоит показать ей, как выглядит правда.
Оля долго думала — идти или нет. Но в конце концов надела простое, но элегантное платье. Завязала волосы в пучок. Макияж — спокойный, сдержанный. Губы — в тёплом матовом оттенке. Ни яркости, ни демонстративности — только уверенность.
Сына одела в белую рубашку и вельветовые штанишки. Он капризничал, пока застёгивала пуговицы, но она только улыбнулась:
— Терпи, малыш. Сегодня у мамы — финальный акт спектакля.
Зал ресторана, арендованный Тамарой Фёдоровной, сиял хрусталём и натёртыми до блеска приборами. Столы ломились от закусок, у сцены стояли букеты, а на сцене — огромный баннер с надписью: «Тамара Фёдоровна. 60 лет. С любовью от семьи».
«Семья» — это был главный пункт сценария.
Стас стоял у входа, переминался с ноги на ногу. Рядом — Таня. Невысокая, в обтягивающем платье, с нарочито нежным взглядом. На руке — новая сумочка. Оля узнала её. Подарок, который они когда-то вместе выбирали Стасу на день рождения. Тогда ещё были «мы».
Он бросил на Олю взгляд — короткий, отрывистый. Потом, не говоря ни слова, отвернулся.
Тамара Фёдоровна заметила Олю сразу. На лице её мелькнуло удивление. Быстро сменилось на фальшивую улыбку.
— Ольга, дорогая! — с наигранной теплотой свекровь подбежала и чмокнула её в щёку. — Вот и ты! А я уж думала, не придёшь. Сын мой, внук мой, всё в сборе! Как хорошо!
— Я не вернулась, — спокойно сказала Оля. — Просто пришла. Как вы и просили. Ради приличий.
— Ну вот и славно! — свекровь всплеснула руками. — Вон туда, за второй стол. Там как раз свободно. Соседи по дому сядут рядом. Будешь как своя.
«Как своя» — звучало почти как «будешь сидеть и молчать». Но Оля сидеть не собиралась.
Гости собирались. Родственники, знакомые, коллеги Тамары. Кто-то подходил, удивлялся:
— Оля? Вы с Стасом снова вместе? Как замечательно!
— Нет, — всё так же спокойно отвечала она. — Мы не вместе. Просто я пришла напомнить, что я существую.
Гости моргали, кто-то смущённо кивал, кто-то просто отходил. Но постепенно в зале начало нарастать напряжение. Люди переглядывались. Шептались.
А Тамара Фёдоровна продолжала свой спектакль:
— Мы — современная семья! Все конфликты решаем миром. Ради ребёнка, разумеется! Главное — согласие и любовь.
В этот момент Оля впервые засмеялась. Впустую, негромко. И поднялась из-за стола.
— Тамара Фёдоровна, — её голос прозвучал чётко. — Можно пару слов? От меня, для вас. На память.
Гости обернулись. Кто-то уже доставал телефоны. Кто-то замер с бокалом в руке. В зале — тишина. Оля взяла микрофон. Держалась прямо:
— Я не видела своего мужа больше полугода. За это время он ни разу не поинтересовался своим ребёнком. Он живёт с другой женщиной. А вы, Тамара Фёдоровна, тоже не позвонили. Ни разу. Ни узнать, живы ли мы, ни помочь. Зато сегодня позвали. Чтобы сохранить видимость.
Она достала из сумки плотный конверт. Протянула его свекрови:
— Тут копия иска. Алименты. Задолженность за полгода. Шанс оплатить добровольно. Если нет — передаю приставам. И тогда ни вы, ни ваш сын не сможете отмазаться. Принудительные работы — это реальность, знаете ли.
Гул прошёлся по залу. Кто-то ахнул. Кто-то захихикал, прикрывая рот. Кто-то зааплодировал — с запозданием и скорее от растерянности.
— Оля… — попытался что-то сказать Стас.
— Тихо, — она даже не посмотрела на него. — Я закончила.
Она повернулась, кивнула официанту у выхода. Тот открыл дверь. Свет из холла мягко вылился в зал. Оля шагнула в него легко, свободно. Не оглядываясь. Сзади шумно дышала Тамара Фёдоровна.
Оля впервые почувствовала, что не должна. Ничего. Никому.
Оля шла по улице медленно, будто училась заново дышать. На каблуках, в тонком пальто, с ребёнком в одной руке и лёгкой дрожью в другой. Но дрожь была не от страха — от освобождения. От того, что всё, наконец, кончилось.
Позади остался шум зала, румяное лицо свекрови, вспыхнувшее не столько от стыда, сколько от бессилия. Стас, открывший было рот, но так и не придумавший, что сказать. Таня, прижавшаяся к стенке с бокалом шампанского, вдруг оказалась не такой уверенной в себе.
А впереди — улица, фонари, такси, сын, и первый вечер, в котором Оля чувствовала себя настоящей хозяйкой собственной жизни.
Дома она аккуратно сняла с малыша рубашку, накормила кашей, уложила в кроватку и ещё долго сидела рядом, слушая его дыхание.
— У нас с тобой теперь всё будет хорошо, — тихо прошептала она. — Потому что я никому больше не позволю решать за меня.
Телефон вибрировал на подоконнике. Пять сообщений. Все от Стаса:
«Ты что творишь?»
«Ты мне жизнь испортила»
«Никто с тобой теперь водиться не будет»
«Мама в слезах»
«Вернись. По-нормальному поговорим»
Оля нажала «блокировать». Ни одна из этих фраз не была о сыне. Ни одна — о любви. Только упрёки, угрозы, жалобы. Он не изменился. Он и не собирался.
На утро она проснулась, когда солнце уже светило в окно. Сын спал. Кошка, приблудившаяся несколько недель назад, свернулась у её ног. Было тихо. Никаких голосов, шагов, скрипов. Только весенний воздух и запах кофе, который она себе сварила.
В почтовом ящике лежал серый конверт. Оля достала его, вскрыла. Внутри — уведомление от суда. Дата слушания по алиментам назначена. Всё идёт по плану.
Подруга Надя прислала голосовое:
— Ну ты, конечно, выдала на юбилее! Говорят, у Тамары чуть лицо не перекосило. Ты — огонь. Слушай, приходи на ужин, сосед у меня из соседнего офиса, вроде бы нормальный мужик. Пообщаешься. Никаких намёков, просто посидим.
Оля улыбнулась. Она уже не боялась слова «ужин». Не вздрагивала от слов «мужчина» или «семья». Потому что больше не была той самой девочкой из прошлого, что просила защиты. Теперь она сама умела защищать — себя, ребёнка, границы.
На следующий день они пошли в парк. Сын топал по траве, держась за её пальцы, а она смеялась и впервые за долгое время чувствовала — всё будет по-другому.
Когда рядом с ней остановилась молодая мама с коляской и спросила:
— А вы одна с малышом?
Оля кивнула.
— Да. Одна. Но мне это больше не страшно. Я, знаете ли, больше не тень.
