— Ты сама сказала: «Делай, как считаешь нужным». Вот я и сделал, — спокойно произнёс Дмитрий, разливая чай в кружки.
— Ты стену поставил, Дим! В моей квартире. Без моего согласия. Это вообще нормально? — Алина стояла посреди кухни, как будто её только что облили кипятком. Хотя кипятком её обдавали уже не первый месяц.
— Нашей квартире, — поправил её Дмитрий с подчеркнутым спокойствием, каким обычно говорят врачи на вызове: «Успокойтесь, рука у вас просто сломана».
— Она не «наша», она моя. Мне тётя Оля её оставила. Наследство оформлено на меня. Ты это прекрасно знаешь, — Алина не кричала, но голос её дрожал. От злости, от усталости, от вот этого чувства — когда тебя будто заживо выселяют из собственной жизни.
— Алина, родная, ну ты же сама предложила: давай вместе ремонт сделаем, вместе всё восстановим. Ты даже сама сказала, что я с головой в этом — и бригаду нашёл, и материалы купил, и проемы укрепил…
— Ты даже спросить меня не посчитал нужным! Проемы укрепил… Ты балкон перегородил гипсокартоном и поставил туда койку! Там теперь комната для Артёмки, как я поняла?
— А что мне делать, Алиночка? У нас с Светкой двушка, Артём уже вырос, ему нужен угол. А здесь, в твоей «наследственной», как ты выражаешься, шестьдесят квадратов пылью покрываются. Мы же одна семья!
— А что, если я скажу, что мне неприятно? Что я не хочу, чтобы мой балкон превратили в «угол» для ребёнка, которого ты сюда вселил без моего ведома? Что ты мне скажешь, братец? — Алина уже не сдерживалась. В груди стучало, в горле стояло — будто гвоздь воткнули.
— Скажу, что ты эгоистка. Прости уж. Мы с Светкой пашем, чтобы вытянуть ипотеку, Артём растёт, а ты одна живёшь в квартире, которую даже сама бы не вывезла отремонтировать! Я тебе помощь предложил! А ты…
— Ты мне предложил помощь, а в итоге вселился сюда всей семьёй, как в общагу. Установил стиралку, поменял мой замок на дверь, а теперь ещё и мой балкон отжал. Ты не помощь предложил, ты план захвата реализовал, как в военных играх!
— Да ладно тебе драматизировать. Я просто делаю так, как удобно всем. Ты бы без меня тут ещё с плесенью боролась. Я же, можно сказать, спасаю твою собственность от разрушения, — Дмитрий хмыкнул и сделал глоток чая. Спокойно. Уверенно. Как будто перед ним не родная сестра, а налоговый инспектор, которому он сейчас объяснит, что всё чисто.
Алина села за край кухонного стола. Деревянного. Того самого, который ещё тётя Оля оставила — со сколом сбоку и жирным пятном посередине. Ей вдруг стало страшно: не за квартиру — за себя. За то, как быстро можно перестать быть хозяйкой своей жизни.
Ещё полгода назад она радовалась, когда нотариус выдал ей свидетельство о праве на наследство. Была квартира — старая, убитая, но своя. Родная. Единственное, что в жизни досталось без кредита и унижений. Дмитрий тогда, конечно, сразу предложил: «Давай вместе сделаем ремонт, я помогу, ты знаешь, как я умею организовать». Она согласилась — как же не согласиться, когда родной брат готов поддержать?
Сначала всё было мило. Он действительно взял на себя закупку стройматериалов, договорился с бригадой. Правда, рабочие почему-то больше слушали его, чем её. Потом они начали жить здесь — временно. Пока идут работы. Временно, ага. И вот уже Светлана со своими банками и шампунями заняла ванную. Артём бросает рюкзак в коридоре и включает телевизор на полную громкость. Дмитрий лежит в зале на диване с ноутбуком, и если Алина что-то говорит, он улыбается снисходительно: *«Ну ты же не против, да? Мы ж одна семья». *
— Ты не имел права ставить эту стену, — повторила она уже тише. — Ты самовольно изменил планировку без согласия собственника. Это незаконно. Я, между прочим, уже проконсультировалась.
— Вот как? — Дмитрий вскинул бровь. — Пошла жаловаться? Юриста наняла? Ну-ну. Поиграем в правосудие?
— Я не играю. Я предупреждаю.
— Так и запишем: сестра против племянника и брата. Красиво. И всё из-за какого-то балкона.
— Из-за неуважения. Из-за наглости. И за попытку отжать то, что тебе не принадлежит, — Алина встала, отодвигая стул. — До конца месяца вы должны съехать. Или я иду в суд.
— Ах вот так? После всего, что я для тебя сделал? — в голосе Дмитрия прорезались нотки настоящей злобы. — Ты же без меня ничего бы не добилась. Ты даже розетку в ванную не знала, где делать!
— Да, не знала. И что? Это не даёт тебе право жить здесь, как в своём доме.
Он хотел что-то сказать, но только сжал губы. Светлана, как по команде, вошла в кухню с Артёмом за руку.
— У нас ужин готов. Вы будете ругаться или всё-таки сядете за стол, как нормальные люди? — сказала она устало, как учительница на последнем уроке.
— Нет, Светлана, не будем. И ужинать я с вами тоже не буду. И не «мы», а «вы». До конца месяца. Я серьёзно.
— Ты чудовище, Алина, — бросил Дмитрий. — Холодное, расчётливое чудовище. Мы тебе не враги. Но ты сама выбрала войну.
— Нет, Дим. Войну выбрал ты. Я просто больше не собираюсь быть вашей жертвой.
И она ушла. В комнату, которая была её единственным настоящим «углом» в этом доме, где от её слова давно ничего не зависело.
Она легла на кровать, закрыв глаза. Гул голосов на кухне заглушал только звук собственных мыслей.
Тётя Оля всегда говорила: «Своё — это когда ты можешь хлопнуть дверью, и никто не спросит, чего ты психуешь».
Алина не хлопнула. Но дверь закрыла.
Утром в квартире было тихо. Подозрительно. Так тихо, что у Алины в ушах звенело. Ни шума воды, ни топота Артёмки, ни жужжания кофемолки, которой Светлана любила мучить с самого утра. Будто вымерли все.
Она встала, натянула футболку и босиком вышла в коридор. Воздух был тяжёлый, как в школьной столовке — натянутый, с привкусом ожидания скандала. На кухне её ждали три тарелки. Пустые. И записка, прилепленная магнитом к холодильнику:
«Уехали на дачу. Вернёмся на выходных. Разберись со своими эмоциями. Д.»
Алина усмехнулась. Вот и всё. Съехали… на дачу. Не навсегда, конечно. Просто показали, что могут жить без неё. Вот только не она к ним прижилась, а они к ней. И эта мелкая деталь не укладывалась в голову Дмитрия.
Они начали с ремонта, как и все: с благими намерениями, каталогами, лестницей и порванными пакетами из «Леруа». В первый месяц Алина искренне радовалась. У неё было ощущение, что всё наконец наладится — квартира станет уютной, она будет жить рядом с братом, Артёмом, которому и так помогала с уроками, и даже со Светкой, которая вечно молчит, но вроде как не конфликтует.
Потом всё пошло не так. Дмитрий начал «решать» без неё. То электрика по-своему сделал — «Сестра, ну ты ж не понимаешь, где ноль, где фаза», — то ванну поменял без согласования. То Светлана вдруг объявила: «Алина, мы купили холодильник. Старый я разобрала и выкинула.»
Старый — тёткин. С царапинами, но работал. Алина ничего не говорила. Тогда. Теперь всё это всплывало, как вонючая пена на бульоне.
Она заварила кофе, насыпала хлопьев в миску, но ела как робот. В голове крутилась одна и та же мысль: Они решили, что могут её обставить. Подмять. Как обычно. Как в детстве, когда Дима отнимал у неё пульт, а потом говорил маме, что Алина сама уступила.
«Ты же мягкая, ты же понимающая. А что ты, драться будешь?»
Да, теперь, кажется, будет.
Она позвонила юристу. Её звали Жанна Петровна, и голос у неё был такой, будто она может взглядом отменить завещание.
— Здравствуйте, Алина. Что-то случилось?
— Они самовольно перегородили балкон. Гипсокартоном. Без моего согласия. И живут там всей семьёй. Я больше не могу. Хочу подавать в суд на выселение.
— Вам нужна независимая оценка технического состояния квартиры после самовольной перепланировки. Потом акт от ЖЭКа. Потом подаём иск в суд. Готова вам помочь. Вызовем комиссию. Они должны либо привести квартиру в первоначальное состояние, либо уйти.
Алина кивнула, хотя Жанна Петровна её не видела.
— Спасибо. Я так устала…
— Знаю. Но усталость — плохая причина для терпения. Лучше закон. Он терпит дольше, чем мы.
Комиссию она вызвала на пятницу. Специально. Пусть возвращаются с дачи и сразу — сюрприз. В голове зрела мелкая, но ядовитая радость: Доигрались.
Алина провела остаток недели на автомате. Работала, приходила домой, протирала плиту, перестилала кровать, как будто это даст ощущение контроля. В квартире было просторно. Свободно. Тихо. И одиноко.
В пятницу утром приехали два серьёзных мужчины с блокнотами и рулетками. Один — седой, с отвисшими мешками под глазами, другой — молодой, в очках, улыбался как официант в очень дорогом ресторане.
— Покажите, что изменили, — строго сказал старший. — Фото «до» есть?
— Только архивные. Из документов, когда квартира тёте принадлежала.
— Сойдёт. Идёмте.
Они все прошли на балкон. Вернее, туда, где он раньше был. Теперь там была странная клетушка — Артёмина комнатка: с раскладушкой, плакатом Человека-паука и его учебниками. Сыро, криво, холодно. Гипсокартон стоял на честном слове и саморезах.
— Это нарушение. Балкон — не жилое помещение. Согласно статье 29 ЖК РФ, это самовольная перепланировка, влекущая обязанность восстановить всё как было. Записывайте, коллега.
Молодой парень щёлкнул телефоном.
— Должны будете демонтировать эту конструкцию. Или мы подадим документы в суд — там уже административка и штраф.
Алина всё подписала. Дрожащей рукой. Смешно — не чувствовала никакой радости. Ни мстительной, ни торжествующей. Только усталость, как после выноса тяжёлого шкафа: шкаф — ушёл, а в спине ноет.
Дмитрий вернулся в субботу вечером. Без звонка. Просто вошёл, как к себе. Впрочем, оно и было «к себе», в его представлении.
— Ты серьёзно?! — с порога. — Ты пустила проверку?!
Алина вышла из кухни. В тапках, в халате. Холодная.
— Серьёзно.
— Ты ненормальная. Из-за какой-то перегородки раздула пожар!
— Из-за того, что ты считаешь, что можешь жить в моей квартире, как тебе вздумается. Я больше не готова уступать. Никому. Даже тебе.
Он молчал. Потом зашёл на балкон, вернулся.
— Ты заставишь меня ломать комнату моего сына? Это твоя цель?
— Я тебя заставлю вспомнить, что значит слово «собственность». А что ты объяснишь Артёму — это твои трудности.
Он встал посреди коридора. Бледный. Губы сжаты в тонкую нитку. Глаза злые.
— Ты проиграешь. Сама же с нами тут жила. И что — теперь жалуешься?
— Нет, Дима. Я просто больше не жертвую собой ради людей, которые воспринимают мою доброту как слабость.
— Так ты одна останешься! Совсем одна!
— Лучше одна в своей квартире, чем с тобой — в собственной тюрьме.
Он ушёл, хлопнув дверью. Стены дрогнули. В шкафу звякнули стаканы.
Алина стояла долго. Смотрела в пустой коридор. Ни плаща, ни чужих ботинок. Ни рюкзака на полу. Воздух стал легче.
Пусто. Но, наконец, свободно.
После ухода Дмитрия было ощущение, будто кто-то снял с плеч тяжёлое пальто, промокшее под дождём. И вроде легче дышать, и вроде свобода… но тело всё ещё ломит, и хочется только одного — лечь и забыться.
Алина ходила по квартире и в сотый раз убеждалась: она действительно одна. Никто не шлёпает босыми ногами по линолеуму, никто не забивает унитаз Артёмиными машинками, никто не шепчет по ночам под одеялом.
И всё равно — тишина лучше, чем ложь.
Она потратила выходные на сбор документов. В понедельник подала иск о выселении и восстановлении имущества. Судебный процесс обещал быть долгим, выматывающим, но Алина уже не сомневалась. Теперь у неё была главная валюта в спорах с Дмитрием — усталость. Та, что копится годами, как ржавчина на ванной, а потом разъедает всё: от отношений до внутреннего голоса. И когда она доходит до предела, человек меняется. Навсегда.
Суд назначили через месяц. За это время Дмитрий позвонил один раз. На восьмой день. Пьяный. Слова путались, голос был жалкий.
— Лин, ты что творишь… Я же брат тебе… Кровный, понимаешь? У нас мама одна была. Тётка тебе что — роднее меня, что ли?
— Тётка мне хотя бы не отбирала жильё. Даже мёртвая.
Он всхлипнул. Смешно, жалко, мерзко.
— Ты всё сломала… Теперь у Артёма травма. Он говорит, ты его выгнала…
— Это ты его туда привёл. В чужую квартиру. Без договора, без уважения, без слова «пожалуйста». Так что да, может, пора ему узнать, как работает жизнь. Лучше сейчас, чем в тридцать.
После этого звонков не было.
На суд Дмитрий пришёл в тёмном свитере и с адвокатом — женщиной с лицом, будто её вырезали из гранита. Светлана рядом — тихая, вся сжалась, смотрела в пол.
Алина держалась. Под глазами тонкий слой консилера, в руках папка с бумагами. Внутри дрожь, но снаружи — спокойствие, как у человека, который сделал всё, что мог.
Судья — женщина в возрасте, с хитрыми глазами и уставшим лицом. Смотрела на Алину внимательно, будто пыталась найти слабое место.
— Ответчик не имеет законных оснований проживать в данной квартире. Более того, перепланировка осуществлена без разрешения собственника и жилищной инспекции. Балкон незаконно переоборудован в жилую комнату. Это подтверждается актами комиссии и фотографиями. Просим рассмотреть дело по существу и принять решение о выселении.
Адвокат Дмитрия попыталась сыграть на жалости:
— Ваше честь, мой доверитель временно проживал в квартире своей родной сестры. Семейный конфликт — не повод выгонять ребёнка из дома. Это жестоко. Особенно сейчас, когда у ребёнка адаптация в школе, а мать — не работает.
Алина встала. Голос был холодный.
— Ваше честь, речь идёт не о ребёнке. А о взрослом мужчине, который за моей спиной превратил мой балкон в детскую, не спросив моего мнения. Он не платил коммуналку, не участвовал в ремонте. Более того, угрожал мне, психологически давил. Всё, что он хочет — продолжать использовать меня. Это не семейный конфликт. Это — шантаж.
Судья что-то записала. Подняла голову.
— А вы пробовали сесть и поговорить?
Алина усмехнулась.
— Пробовала. Но с людьми, которые слышат только себя, диалог невозможен. Их надо только останавливать.
Решение вынесли через неделю. Выселить. Восстановить балкон. Дмитрий подал на апелляцию — естественно. Но уже съехал. Без прощаний. Светлана написала СМС: «Мы больше не семья. Желаю тебе однажды понять, что такое по-настоящему любить.»
Алина посмотрела на экран, стерла сообщение и пошла стирать наволочки.
Весной она сама сделала балкон. Вернула всё, как было. Маленький столик, кресло из Икеа, подсветка. Там теперь пахло кофе, а не носками. Там теперь она читала. Одна. Спокойно. Без чьих-то шагов в комнате за спиной.
Иногда смотрела на входную дверь и думала: А вдруг он придёт? Артём хотя бы. Сядет, скажет — тётя Лина, прости. Мы не понимали…
Но никто не приходил.
Сначала было тяжело. Хотелось кому-то пожаловаться. Но жаловаться — значит снова пустить кого-то в душу. А душа у неё теперь была одна. Отремонтированная. Без перегородок. Без лишнего.
Однажды в лифте к ней зашёл сосед с третьего этажа — мужик в спортивке, с ямочками на щеках.
— У вас тихо стало. Прям непривычно. Я думал, вы съехали.
— Нет, — улыбнулась Алина. — Просто избавилась от балкона.
Он не понял, но кивнул.
— Ну и правильно. Люди лишние не нужны.
Вот именно, — подумала она.
И дверь за ней закрылась.
