— Ты никуда не пойдёшь! — визгнула мама, вцепившись в мою сумку, как будто она спасает меня от прыжка с крыши.
Я молча, стиснув зубы, выдернула сумку из её рук. Вещи летели в неё в спешке — под аккомпанемент маминых воплей.
— Куда ты намылилась?! Жить тебе негде! Прямо на вокзал? С чем? С гордостью своей?
Да, я, видимо, та ещё дурочка. Весь заначенный кэш ушёл на “свадьбу мечты”. Пышное торжество, фотозона, три смены блюд и скатерти в тон галстуку жениха. Родители — и мои, и его — вложились в свадебный “подарок” в виде квартиры. Маленькой, но уютной. Вклад мой с Максом был “ремонт и обстановка” — естественно, я всё делала. Он “очень уставал” на работе и ждал меня в нашем доме. В доме моих родителей, между прочим. Где его любили, носили на руках и, как теперь оказалось, покрывали.
Сестра моя — та вообще влюблённая поклонница. И, как стало известно сегодня, эта любовь была далеко не духовной. Она, прости Господи, уже на третьем месяце. Вся семья в курсе, кроме меня. Все знали. Молчали.
Сестра, за стенкой, завывает так, будто её на костёр ведут. Я, в отличие от родителей, отлично слышу в этих слезах фальшь. Но мама с папой — нет. У них младшенькая до сих пор “ангелочек”, а я — “сама справишься”.
Я спешу. Не потому что хочу уйти — потому что дольше слышать их псевдострадания невыносимо. Сметаю одежду, бумаги…
— А где деньги из моей заначки?! — оборачиваюсь.
— А я-то откуда знаю? — мама мгновенно отводит глаза. Вот откуда у неё эта уверенность, что уйти мне некуда? Да потому что с деньгами тихо попрощались, и она это знает.
— Наверное, ты всё потратила и забыла, — добавляет она, глядя мимо.
О да, как удобно.
Выходя в коридор, вижу целую делегацию: мама, уже “провожающая”; папа, выглядывающий из кухни, как партизан; тётка — грозно сдвинутые брови, руки в боки. Макс, как выясняется, ретировался ещё в начале скандала — и правильно сделал. Шанс выжить выше.
— Ты хоть понимаешь, до чего довела свою сестру?! Убегаешь, как трусиха! А она мучается, страдает! Если с ребёнком что случится — на твоей совести!
— А если с моим что-то? — отрезаю я.
— С каким это твоим? — у тётки лицо вытягивается.
— С таким. Макс, между прочим, всё это время спал со мной. Без предохранения. Если что, у вас будет два внучка. Можно сэкономить на крестинах — двойной праздник.
Мама хватается за сердце и скользит по стене, как трагическая героиня сериала. Я знаю этот трюк: здоровье у неё железное, а нервы — канатные. Просто всегда нужно быть центром драмы.
Все в этом доме — благородные страдальцы. Сестра — бедняжка, что “не справилась с чувствами”. Макс — мученик, который “не хотел меня ранить” и “не позволял никому рассказывать”. Он меня, видите ли, жалел. Настолько жалел, что “жаловался” мне в постели, по собственной инициативе, чуть ли не каждый день. Даже когда я вырубалась от усталости. Вот он какой — заботливый.
А семья? О, эти все молчаливые судьи — родня, друзья, даже кот, наверное, знал. Жалели сестру. Ну а меня — “сама умная, справится”.
В груди будто лопнуло что-то. Ноги ватные, хочется выть, но не здесь. Не среди тех, кто первым кинется “утешать”. Их жалость — как яд. Сумку вырываю у мамы второй раз. Она цепляется. Её лицо меняется, становится… звериным.
И тут — неожиданное: папа отходит от стены, наконец перестаёт изображать мебель, и аккуратно оттаскивает её от меня.
— Оля, хватит. Марианне надо выйти. Прогуляться. Потом вернётся… Куда она денется?
Угу. Куда. Прямо в ад, наверное, если только не на вокзал. В лифте слёзы хлещут сами собой. На улице всё плывёт. За что? Чем я провинилась?
Иду без маршрута. Просто — подальше. Через пару кварталов прохожие уже начинают на меня оборачиваться. Кто-то предлагает помощь. Я киваю, благодарю, но иду дальше. Потом всё же достаю телефон, гуглю первую дешевую гостиницу и еду туда на метро.
В номере душно. Стены — картонные. Через них слышно, как кто-то чихает, кто-то орёт. Уборщица стучится: «Всё в порядке?» — наверное, слышала, как я реву в подушку. Предлагает чай. Бесплатный.
Спасибо. Мне бы на пару дней исчезнуть из собственной жизни. Ближе к обеду звонит бабушка. Единственная, чей вызов я беру.
— Марочка, ты ж знаешь, я только вчера обо всём этом дерьме узнала! Веришь?
Я всхлипываю. Просто всхлипываю в трубку.
— Нелюди. Я ж ещё своей дурой, твоей матери, позволила мою квартиру продать! А теперь и приютить тебя не могу. Где ты?
— В гостинице.
— Слушай, приезжай ко мне в пансионат. Отдохнёшь. Подышишь. Придумаем, как жить дальше.
— Баб, у меня денег — кот наплакал. Да и работу бросать нельзя.
— Ну слушай. Есть одна мысль. Знаешь, за мной числится участок один. Никому о нём не говорила, даже матери твоей. Купили по дешевке когда-то — как поощрение от работы. Там в глуши, света нет, воды нет. Только хибарка. Дед твой её ставил — хотел туда на рыбалку ездить. Поставил и умер через месяц. Так и стоит. Так вот. Никому он не нужен — а тебе будет. Подарок тебе, Марочка.
— Ба…
— Тсс. Не спорь. Хочешь — продай. Это будет тебе первый взнос на квартиру. Хочешь — обживай. Молодёжь сейчас “в единении с природой” жить любит. А эти уроды уже решают, кому достанется “ваша” квартира. Представляешь, они свадьбу на ту же дату поставили, чтобы деньги не терять за банкетный зал! Они, мать твою, празднуют в тот же день. А ты что, гнить на обочине будешь?
Сердце заныло. Но бабушкины слова — как ледяная вода: резко, больно, но отрезвляюще.
— Сейчас сделаем так. Я тебе дарственную. Ты мне — доверенность. Ключи тебе отправлю. И ни ногой больше в тот гадючник, ясно?
— Ясно.
И впервые за два дня — я сплю.
Вечером я прокралась в ту самую квартиру. Да, ту — что мы якобы «купили в складчину» к свадьбе. Где я ночами выбирала плитку по оттенку, где перекрашивала стены, где планировала, как расставим кресла и повесим занавески.
Замки ещё никто не сменил — видимо, «новосёлы» не торопятся. Или уверены, что я в истерике где-нибудь под одеялом с бутылкой вина. В квартире тихо. Слишком тихо. Мёртвая, стерильная тишина.
Сумка у входа — в неё сую инструменты, банки с остатками краски. Ах да, плед. Бирюзовый, из шерсти мериноса, я специально оставила здесь, запечатанный. Хотела, чтобы в этой квартире было всё новое. Никем не тронутое. Не мамой. Не Кристинкой.
Подхватываю всё сразу — и понимаю: тяжело, неудобно, громоздко. В метро с этим ехать — настоящий квест. Становлюсь в центре комнаты. Смотрю. Знакомые стены. Знакомый свет. Только теперь всё чужое.
Ставлю банки. Открываю одну. Не задумываясь, беру её и размахиваю содержимое на пол. Потом на стены. На потолок. На ванную. На коридор. Кухню. Вторая банка — по той же схеме. Швыряю её прямо в угол. Хохочу. Хохочу так, что пугаю саму себя. Заливисто, как ведьма в кино, срываюсь до визга. И впервые за два дня мне не хочется плакать. Потому что мне весело. По-настоящему.
Когда банки опустели — достаю молоток. Зеркало в ванной — в крошку. Унитаз — пополам. Раковина — трещины по эмали. Пол, стены, даже дверная рама — вмятины, сколы, грохот.
Окна бить не стала. Не потому что жаль — просто не хочу вызывать участкового. Прошлась молотком по подоконникам, по раме. От души. Всё.
Вдох. Выдох. Всё. Теперь — отпустило. Пусть заезжают. Пусть живут. Интерьер — под стать отношениям. Искренний. С характером. Как они любят.
Вышла из квартиры с лицом ледяным. Не замечала дороги, не слышала шума. Просто шла. На автопилоте. Доехала до гостиницы. Рухнула.
Завтра — на работу. А я не знаю, как теперь общаться с людьми. Чувствую себя как подстреленная волчица: вроде не сдохла, но и жить — не умею.
Утром легче не стало. Сон — клочьями. Сны — не помню. Проснулась от того, что сердце снова начало стучать, как перфоратор. На работе — всё как всегда. Только я — не та.
Коллеги смеются, что-то обсуждают. Кто-то из девушек хихикает:
— Марианна, ты чё такая уставшая? Жених не дал выспаться?
— Ну, горячий у тебя парень, что сказать… И работа хорошая, и сам симпатичный. Говорят, тебя на повышение метят, а ты — в декрет?
Я улыбаюсь. Натянуто. Внутри — рвёт. Не хочу быть этой женщиной, на которую смотрят с жалостью. Скоро узнают. Все. Что свадьбы не будет. Что жених ушёл к моей сестре. Что я — изломанная, но улыбаюсь.
Работу я не бросила. Во-первых — ипотека, мечты, бабушкин участок. Во-вторых — куда мне идти? Я не могу сидеть дома. Да и дома у меня больше нет.
Начальник намекает: «Ты не беременна, случайно?» Я фыркаю.
— Нет, не беременна.
Он облегчённо кивает. Конечно. Потерять меня — значит потерять сотрудника, который делает за троих.
Родственники атакуют весь день. Звонки, сообщения, вайберы, телеграммы — всё горит. Даже сестра вдруг очнулась. Присылает какой-то пассивно-агрессивный абзац.
Я — молчу. Пусть давятся в собственной мыльной драме.
Под вечер всё же открываю сообщения. Потоп.
Мама пишет, что Кристина рыдает и не может войти в квартиру. Папа намекает, что я «перегнула». Тётя — в ярости. Макс передаёт через маму: «Когда кухню привезут?» — Ага, конечно. Даже не знает, какую я заказала.
А я читаю и… не могу остановиться смеяться. Сидя на офисном стуле, в своём мятом пиджаке, с серыми глазами — я просто хохочу. Тихо, с надрывом, но от души. Коллеги косо смотрят. Что ж. Пусть думают, что хочу. Может, я и правда злая. Но зато — свободная.
