Я приехал на дачу в четверг. Не за картошкой и не за баней — просто отключиться от людей, пожить тишиной.
Дом остался от деда. Полтора часа от Москвы, потом двадцать минут по раздолбанной просёлочной дороге. Ничего особенного: скрипучий пол, кровать с железной спинкой, проводка, на которую лучше не смотреть. Но интернет ловит, чайник кипятит — уже хорошо.
В первый вечер я просто вымыл кухню, разложил вещи, заварил чай и вышел на крыльцо. Было тепло и пахло сухими листьями. Вечер — тихий. Даже птицы как будто сбавили голос.
Внизу у калитки копался старик — худой, с длинной шеей, как у журавля. У него была странная походка — будто он вечно куда-то крался, даже когда просто шёл. Он поднял глаза, заметил меня.
— Ну, приехал всё-таки? — кивнул.
— Приехал, — ответил я.
— А то думал, дом пустовать будет. Тут, знаешь ли, если дом долго без человека — в нём кто-нибудь другой селится.
— Мыши?
Он усмехнулся.
— Это самое безобидное. Ночью слышал — кто-то в лес ушёл. А это, говорят, не к добру.
Я ничего не ответил. Он ушёл вдоль забора, плотно прижав к себе пакет.
На утро я его не видел.
Впрочем, ничего странного. Местные встают рано. Дел у них — с утра до ночи.
Я работал. Перенёс ноутбук на веранду, разложил черновики. Слышал, как за забором ходят, стучат чем-то по железу, как фырчит триммер. Всё как надо. Село живёт.
Вечером опять вышел на крыльцо. Тот самый старик сидел на лавке возле своего дома — через участок. Просто сидел, смотрел на землю. В какой-то момент поднял глаза и снова посмотрел на меня. Я кивнул. Он ответил.
На третий день я понял, что его нет.
Вообще нет. Калитка нараспашку. Лавка — пуста. Ни звука. Ни света ночью. Ни шороха. Сначала я решил — уехал. Потом — что заболел.
Но на четвёртый день стало как-то неуютно.
Забор открыт. Во дворе на столбе висит пиджак. Аккуратно. Чисто.
На ступеньках — чашка, в ней — недопитый чай.
Я подошёл, постучал в дверь. Тишина. Постучал сильнее. Тоже самое.
В доме через один сидела женщина средних лет. Я подошёл.
— Простите…а старик, что через участок, он где?
Она посмотрела без удивления:
— Что с ним?
— Его не видно уже несколько дней. Двор открыт, всё как будто… брошено.
Она пожала плечами:
— Он всегда так. То есть, бывает. Уезжает. То в лес уходит, то к брату.
— У него брат?
— Ну как… говорили что был. Может, и нет уже. Они давно не общались. А вы кто будете?
— Я из дома Зуевых. Внук. Тимофей.
Она кивнула, как будто не особо интересуясь.
— Понятно. Ну не переживайте. Он такой. Приходит. Уходит. Возвращается.
Вечером я пошёл снова. У его дома было пусто. Но калитка теперь закрыта. Не заперта — просто прикрыта. Как будто кто-то был. Или хотел, чтобы казалось, что был.
Я потянулся к телефону, чтобы сфотографировать, но остановился. Зачем? Для кого? Показать кому-то в Москве калитку и сказать «мне кажется, тут что-то не так»?
Поздно ночью, когда уже пытался заснуть, услышал шаги. Тихие, неторопливые. Кто-то прошёл по тропинке между домами. Не быстро, не скрываясь. Просто — шёл.
Я выглянул.
Темно. Только фонарь от сарая освещает кусок земли.
Никого. На утро на моём заборе кто-то повесил проволочную петлю.
Как будто для ловли мелкой дичи. Или знак. Я не знал местных примет. Но выглядело это не как случайность.
Я пошёл в сторону магазина — и там встретил подростка лет пятнадцати. Он стоял у остановки, в руке — сок в мягком пакете.
— Ты из сосед деда Ильи? — спросил он.
— Да. А что?
— Я видел. Как в его окно ночью светили. Фонариком. Сначала думал — он сам. А потом свет резко погас. И всё. С тех пор — тишина.
— Когда это было?
— Дня три назад. Я маме сказал — она велела не влезать. Тут, говорит, влезешь — потом сам виноват окажешься.
Он ушёл, не прощаясь.
Я пошёл в местный магазин. На двери — обрывок объявления:
«Дом продаётся. Без посредников». Номер телефона.
Только дом — деда Ильи. Тот самый. Где чай, пиджак, калитка.
Уже продаётся. Я позвонил по номеру.
— Алло?
— Добрый день. По поводу дома в Березках.
— Уже продан, — ответил мужской голос. — Очень быстро. Мы даже не успели повесить объявление толком.
— Простите, а вы кто?
— Собственник. Наследник.
— А вы… родственник деда Ильи?
— Да.
— А где он?
— Умер. Ещё весной. Мы просто не сообщали — он так хотел.
— Простите… — я замолчал.
— А вы кто?
— Никто. Просто сосед.
Он повесил трубку.
Вечером я снова вышел. Стоял у забора.
Смотрел на дом Ильи. Света не было. Но за шторой в окне — движение. Как будто кто-то просто прошёл. Не прятался.
Я молча вернулся домой. Запер дверь. Закрыл шторы.
И сел на табурет у стены. Тихо. Слишком тихо.
На следующее утро я проснулся раньше, чем хотел.
Не от звуков. От ощущения. Как будто что-то в доме не моё.
Как будто кто-то дышал рядом.
Я встал. Вышел. Дождь. Мелкий, колючий.
Двор мокрый, земля липнет к подошве.
Я пошёл снова к дому Ильи. Уже не как наблюдатель.
Как будто — обязан.
Калитка была снова приоткрыта. Пиджак исчез. Но на подоконнике — банка с огурцами. Крышка не закручена. Вода мутная.
Я постучал. Сначала тихо. Потом громче.
Тишина.
Взялся за ручку. Не заперто.
Открыл дверь. Осторожно.
Внутри — всё как было. Аккуратно. Но не пусто. Пахло рыбой и чем-то острым — хреном, что ли.
Я шагнул внутрь.
— Илья? — сказал я. Тихо, но с нажимом.
Ответа не было.
В углу стоял стул. На нём — рубашка. Складки свежие.
На подоконнике — коробок спичек. Новая свеча.
Я прошёл на кухню. Там — ничего. Дом пуст.
Я вышел во двор, огляделся, рядом был сарай. Очень старый, местами залатанный досками. Я зашел. Темно. Включил фонарик на телефоне и огляделся. Внизу был вход в подвал.
Я присел. Посмотрел ближе.
И тогда услышал.
Шорох. Два коротких удара — как пальцами по дереву.
Три. Потом — тишина.
Я замер. Прислушался.
Шагов не было. Только этот звук — с перерывами. Низкий, глухой.
Дверца в подвал была деревянная. На ней — камень. Не тяжёлый, но заметно, что положен специально.
Я убрал его.
Открыл.
И тогда — услышал..
— Есть кто?..
Голос хриплый.
— Эй! Кто-нибудь!..
— Я здесь, — сказал я.
Пауза.
— Кто ты?
— Тимофей. Сосед. Вы — Илья?
Снизу — тишина. Потом:
— Да. Помоги.
Я посветил вниз.
Ступени вели вглубь — самодельные, хлипкие. Ни перил, ни поручней.
Я спустился. Медленно, держась за стену.
Подвал был сырой, пахло плесенью и металлом.
На земляном полу — матрас. На матрасе — человек.
Он лежал, прикрытый старым пальто. Босой. Рубашка на нём сбилась к шее.
Руки связаны ремнём.
— Дед Илья? — спросил я тише.
Он чуть повернул голову.
— А кто же…
Я присел, начал развязывать.
— Кто это сделал?
Он кашлянул.
— Сосед с краю. Молодой. С матерью живёт. Сказал — или уезжаешь, или «мы тебя закроем». Я не поверил. А зря.
— Что он хотел?
— Дом. Землю. Сперва просил продать. Потом — угрожал. Потом — просто пришёл. Вроде чай принёс. В чай что-то подлил. Очнулся — здесь.
— А они?
— Сказали: «Будешь кричать — никто не услышит. А если услышат — сделают вид, что не слышали». И знаешь… были правы.
Я помог ему встать. Он дрожал. Хромал.
Наверху я усадил его на стул. Дал воды.
Он пил медленно. Потом посмотрел на меня.
— Я думал — всё.. Дни считал, а потом. Смысла нет. Когда никто не придёт — время не имеет веса.
— Я пришёл, потому что всё не складывалось. Слишком всё стало… странно.
Он кивнул. Не удивлённо — спокойно. Как будто ждал.
Я довёл его до своего дома. Поставил чай.
Вызвал скорую. Сказал, что «упал в подвал». Без подробностей.
Пока врач мерил давление, Илья смотрел в окно. Молча.
Только когда медсестра вышла в коридор, он сказал:
— Не первый я. В прошлом году был один. Тоже отказался продавать. Сначала сарай сгорел, потом якобы «уехал». Больше его никто не видел.
Я промолчал.
— Они делают всё тихо. По-домашнему. Без крови. Только чтоб человек исчез. А потом — дом внезапно продаётся. Всё официально. Через «племянника» или какого-нибудь «наследника».
Он замолчал.
— И никто не пишет заявление?
— Некому..
На следующий день я поехал в райцентр.
В кабинет дежурного. Без эмоций. Спокойно.
— Есть факт незаконного лишения свободы. Человека держали в подвале трое суток. Взрослый мужчина. Старше семидесяти. Свидетель — я.
Молодой лейтенант поначалу зевнул, но потом поднял голову.
— Кто?
— Илья, деревня Берёзки. Подвал у него в сарае. Чай с снотворным — от соседа. Угроза — с требованием продать дом. Я всё скажу под протокол.
Он взял ручку. Спросил адрес. Потом — телефон. Потом сказал:
— Ладно, будем разбираться.
Прошла неделя. Я ещё был в деревне, когда приехала машина полиции. Двое в форме. Через полчаса они вели того самого соседа. Того, что с матерью.
Он был в чёрной майке и в резиновых тапках. Не сопротивлялся. Только говорил:
— Вы что, с ума сошли? Это всё бред! Бред! Он сам туда залез!
Увезли.
Через три дня мне позвонили.
— Уголовное дело заведено. 127-я. Незаконное лишение свободы. Есть основания. Есть показания.
— Спасибо.
— Вы готовы будете выступать в суде?
— Готов.
Суд был через месяц.
Илья приехал. В костюме. С костылём. Вышел в зал, держась за перила. Сел. Спокойно.
Я — следом.
Сосед всё отрицал. Его адвокат говорил: «Никаких улик. Только слова».
Но экспертиза нашла остатки снотворного в кружке.
А ещё — следы Ильи на верёвке. И отпечатки соседа — на крышке подвала.
Когда зачитали приговор, он не плакал. Просто смотрел в пол…
Прошло полгода. Я уже вернулся в город. Работал. Не думал о деревне.
Пока не получил письмо. Почта. От руки.
Внутри — фотография.
Дом. Тот самый. Уже с новыми ставнями. Забор перекрашен. На лавке сидит Илья. В шляпе. Смотрит в камеру.
И подпись на обороте:
«Теперь тишина — настоящая.
Спасибо.
Остальные просто проходили мимо.
— Илья»
