В доме пахло подгоревшей гречкой. Света выключила плиту, подцепила ложкой немного — каша рассыпалась, как пыль. Всё, выдохлась бабушкина кастрюлька. Надо бы выбросить, но жалко. Ей же этой кастрюлькой лет сорок.
— Света, не уходи — донеслось из комнаты. — Мне кажется, у меня опять давление.
Светлана быстро вытерла руки о фартук, прошла в спальню. Валентина Андреевна сидела на кровати в халате с оборванным рукавом, щурилась.
— Сейчас померим. Только не паникуй, хорошо?
Она привыкла. Эти «давления», «сердце схватило», «грудь жмёт» — были почти каждый день. Иногда правда плохо, иногда — страх. Света научилась не отделять одно от другого. Старость, она ведь с характером.
Аппарат показал 145 на 90.
— Нормально всё, Валентина Андреевна. Ну что вы.
— Да, ты до моих доживёшь — буркнула та и тут же смягчилась: — Только не бросай меня. Ты ведь у меня — как дочка. Я всё думаю: а если бы не ты…
Света не ответила. Подала таблетки, поправила подушку. Потом села рядом на край дивана. Из окна — воробьи, шумели как сумасшедшие. Где-то лаяла собака.
Она здесь уже почти шесть лет. Всё началось с того, что Света помогла Валентине Андреевне у подъезда — та поскользнулась, упала, не могла подняться. Света подбежала, подхватила, помогла донести сумки. Валентина тогда впервые пригласила её на чай.
С тех пор Света заходила всё чаще. Сначала просто помогала — донести пакеты, принести молоко. Потом начала покупать продукты, заходить чаще. В аптеку, потом в поликлинику, потом — просто побыть.
Она работала медсестрой в городской больнице, в терапевтическом отделении. Смены — по двенадцать часов, выматывающие, с беготнёй и криками. Но после смен она часто шла не домой, а сюда. Перед, после, в обеденный перерыв — как могла, приходила. А кому ещё?
У Валентины Андреевны никого не осталось. Муж умер давно. Брат где-то в Калужской, не общались. Племянница была, но приезжала раз в год, с порога — «ты опять без бюстгальтера, с ума сошла?» — и уезжала.
— Ты у меня самая настоящая, Светочка, — говорила Валентина Андреевна часто. — Все боятся старости, отворачиваются от неё. А ты — не отвернулась. Вот это и есть добро. Не жалость, не подачка — а просто быть рядом.
Света не знала, что на это сказать. Она не чувствовала себя доброй. Просто не могла пройти мимо.
Прошлой осенью Валентина Андреевна впервые упала. Света тогда была на ночной. Вернулась — та лежит, смотрит в потолок, молчит.
— Почему не позвонили?
— А что бы изменилось? — тихо спросила она. — Ты бы и так пришла.
После этого Света вызвала социальную службу, попыталась оформить сиделку. Те развели руками: нет прописанных родственников, нет статуса инвалида. Всё — на честном слове.
А потом — нотариус. Валентина сказала: «Надо оформить всё по-человечески. Я ведь уже старая, мало ли что. А ты, Света, у меня как родная. Ты же ни разу не взяла с меня ни копейки — а ведь сколько ты на себе тащишь. Я перед тобой обязана. Это по совести, понимаешь?»
Света тогда не поверила. Улыбнулась, кивнула, поблагодарила — и больше к этой теме не возвращалась. Никаких бумаг она не видела, ничего не спрашивала. В её голове не укладывалось, что всё это может быть правдой.
Она продолжала ухаживать, как и раньше — без расчёта, без мыслей о будущем. Просто потому что не могла иначе.
Однажды, между сменами, она сидела в раздевалке, в руках — бутерброд с сыром. Вкус куда-то исчез. В голове гул. И тишина. Она уставилась в стену, и вдруг — слёзы. Тихо, почти исподтишка. Чтобы никто не увидел.
Теперь Валентина Андреевна почти не вставала. Иногда Света оставалась у неё ночевать. На раскладушке. Без сна. Боясь, что что-то случится.
И в ту ночь случилось. Без крика, без звонка. Просто — не дышала.
Света звонила «03» с дрожью в голосе. Потом — морг, потом — справки, потом — звонок в похоронное. Всё взяла на себя. Без вариантов. Кто бы ещё?
На похоронах было пятеро. Соседка с третьего. Бывшая коллега. Мужчина, которого Света не знала — сказал, что когда-то лечился у Валентины. И племянница. С мужем. Запах духов от неё резал нос.
— Странно всё это, — процедила она, оглядываясь по сторонам у поминального стола. — Она ведь тебе даже не улыбалась толком. Всё сдержанная, сухая. А теперь вдруг — квартира. Вот уж ловко.
Света не ответила.
На следующий день началось.
Звонки. «Мы её семья». «Ты ей кто вообще?» «Отдай ключи, пока по-хорошему». «Мы подаём в суд».
Из почтового ящика торчали бумажки: «Аферистка». «Позор дома». «Все всё знают».
На работе санитар Миша прошептал: «Хитро придумала. Старая — с квартирой. Молодец».
А старшая медсестра посмотрела на неё с укором.
— Ну ты же понимала, к чему это приведёт, Свет. У нас коллектив простой. Завидуют.
Света села на лавочку у больницы. Было сыро. Мимо прошла женщина с собакой, крикнула кому-то в телефон: «Да они там все одного поля ягоды!»
— И засмеялась.
Она подняла ворот куртки. И впервые за долгое время — ничего не почувствовала. Ни страха, ни гнева. Только усталость. Такая, как будто её выжали досуха.
Письмо из суда пришло через неделю. Света вскрыла конверт на кухне — руки дрожали. Там было заявление: претензия на имущество, подана от имени «наследников второй очереди». Подписи: племянница, муж, какая-то сноха. Всё серьёзно, с гербовой печатью.
Она аккуратно сложила бумагу обратно. Включила чайник. Из окна шумело дерево, ветер гнал по асфальту жёлтые листья. Света сидела за столом и думала: вот и началось.
Первой снова пришла племянница. Без звонка, без предупреждения. Стояла в дверях с видом прокурора.
— Мы будем оспаривать, — сказала сразу. — Не думай, что всё вот так тебе и достанется. У тебя нет совести. Затаилась, обслуживала, а потом — хоп и в завещании. Это называется как?
Света опёрлась рукой о косяк.
— Это называется забота. Я шесть лет с ней рядом была. Где вы все были?
— Ты лезла, куда не просили! — закричала та. — Патологическая прилизанная! Думаешь, если фартук повязала — уже святая?
Света ничего не сказала. Закрыла дверь. Медленно. Без хлопков.
Следующие два дня были похожи на осаду. Вечером кто-то звонил в домофон, молчал. Утром бумажка в ящике: «Наследство не воруем!» Подъезд шептался, как улья.
На работе стало хуже.
— Ну всё, теперь Светка у нас в высшем свете, — бросила медсестра Галя при всех в ординаторской.
— А что, правильно устроилась, — хмыкнула другая. — Пять лет — и трёшка в центре. Мы тут всю жизнь вкалываем и ни черта.
— Да-да, — протянул санитар Миша. — Все так бы хотели. Только не у всех хватает наглости.
Света встала. Пошла в раздевалку. Закрыла за собой дверь и не включила свет. Села на лавку. Слёзы снова подступили — но теперь уже не из усталости, а от чего-то грязного. Как будто её вымазали с головы до пят, а она даже рот открыть не может.
Старшая медсестра зашла вечером, будто между прочим.
— Тебе теперь тяжело будет в коллективе. Я понимаю, что у тебя всё законно. Но ты же знала, как люди отреагируют. Тебе бы — потише. Скромнее как-то.
— А что я сделала не так? — впервые за всё время Света подняла голос. — Я что, просила? Я требовала?
— Не кипятись, — вздохнула старшая. — Я просто… предупреждаю.
В тот вечер Света написала заявление. Без слёз, без истерики. Просто — поставила точку.
На третий день к ней пришли трое: та же племянница, ещё какая-то женщина — позже представилась снохой брата Валентины, и какой-то мужчина. Привели с собой «юриста», который даже не представился.
— Мы имеем право, — говорил он. — Наследники по закону, по очереди. Вы незаконно удерживаете жилплощадь.
— Вы были с ней? — спросила Света. — Хоть раз? За шесть лет?
— Это неважно, — перебила племянница. — Завещания можно оспорить. Есть масса прецедентов. Она уже не соображала ничего. Ты ей таблетки подсыпала, да?
Света посмотрела в глаза. Тихо сказала:
— Выметайтесь.
— Что?
— Я делала то, что никто из вас делать не хотел. Я мыла ей ноги. Я в три ночи бежала, когда ей становилось плохо. Я плакала, когда она не могла вспомнить, как меня зовут. Я стирала простыни и держала её за руку, когда она умирала. Вы — никто. И для неё вы были — никто.
Они ещё что-то говорили, но Света уже не слушала. Стояла у окна, спиной. Руки дрожали — но не от страха. От решимости.
Вечером она долго сидела на кухне. На столе стоял недопитый чай. Запах был слабый, липовый. Тот, что Валентина Андреевна любила. Вспомнился день, когда всё началось: руки дрожащие у подъезда, голос: «Девочка, помоги, я… я не могу встать».
Тогда всё и началось.
Света съехала в субботу. Никому ничего не сказала. Попросила водителя из больницы — того самого, что когда-то привозил Валентину Андреевну с процедур. Он приехал, помог донести коробки, молча. Только когда поставил последнюю в коридоре, сказал:
— Ты всё правильно сделала. Она тебя действительно звала дочкой. И гордилась тобой. Даже если не говорила.
Света кивнула. Потом закрыла за ним дверь. Осталась одна.
Квартира стояла тишиной. Такой, от которой звенит в ушах. Стены были пусты, обои — выцветшие. Шторы она сняла ещё утром. Открыла окна. Воздух вошёл — прохладный, живой. С улицы доносился шум машин, крик ребёнка, чей-то смех.
Она села на старый матрас, прислонённый к стене. Облокотилась на коробку. Просто сидела. Впервые — без тревоги. Без чужого взгляда. Без оглядки.
Ремонт начала на третий день. Потихоньку, без бригады. Сама. Старый диван — на выброс. Серванты — отдала соседке. Оставила только стол. Маленький, с потёртым лаком. И табурет рядом. В нём — что-то было.
Когда открыла крышку, нашла коробочку. Плотную, как от украшений. Внутри — записка.
«Светочке. Я всё понимаю. Ты не просила. Но это — не благодарность. Это — доверие. Это мой выбор. Твой — быть рядом. Мой — быть уверенной, что ты не останешься одна. Валентина».
Света долго держала бумажку в руках. А потом положила обратно. Накрыла крышкой. И поставила в ящик стола.
Через неделю в дверь снова позвонили. Она уже знала, кто это. Племянница. Одна. Без папки, без адвоката.
— Я просто хотела… — начала она. — Я не знала, что всё так. Мне никто ничего не говорил. Я думала — ты воспользовалась…
— Вы ошиблись, — перебила Света. — Но это уже не важно. Я теперь просто хочу жить спокойно. Без крика.
Они постояли в тишине. Потом племянница кивнула и ушла. Без угроз. Без прощания.
Света провела пальцем по подоконнику. За день до этого пришло письмо из суда: дело закрыто. Наследники не смогли доказать ни давление, ни недееспособность. Завещание признано действительным. Она перечитала строки несколько раз, не сразу поверив — и только тогда позволила себе выдохнуть. Поставила чайник. За окном кто-то махал рукой, шёл по тротуару. Кажется, Елена. Она посмотрела в окно. Не пряталась. Не махала в ответ. Просто смотрела.
Это было её окно. Её дом. Её решение.
Не случайность. Выбор. И она его приняла.
