Когда Аделаида Игнатовна ввалилась в квартиру с чемоданом на колёсах, за которым по инерции тянулся и второй, Виктория сидела на кухне и ела творог с медом. Творог был фермерский, дорогой, с рынка — она старалась. Адель, как её втайне называла Виктория, окинула её быстрым взглядом и, не здороваясь, сказала в пространство:
— У вас пол в прихожей неровный. Чемодан цепляется.
Виктория положила ложку, посмотрела на мужа. Тот тут же уткнулся в телефон, как будто стал вдруг очень религиозным и открыл молитвенник. Дальше — хуже.
— Где я буду спать? — деловито осмотрелась Аделаида Игнатовна. — Ой, да тут и пылища. Вы что, тряпку не признаёте в хозяйстве?
— У нас есть гостевая, — через силу выдавила Виктория. — Там кровать нормальная.
— Нормальная, — передразнила Аделаида и пошла туда, будто бы уже хозяйка. — Одеяло тонкое. Я в таких условиях жить не смогу. У меня суставы.
Виктория встала, прошла за ней. Олег остался на кухне. Стратегически, как мышь в радиусе кошки. Удивительно, что не пополз.
— А ремонт когда начнётся? — спросила Виктория, сложив руки на груди.
— У меня? — прищурилась свекровь. — Да кто его знает. Сейчас же лето. У всех отпуск. А я там с грибком на потолке жить не собираюсь.
— А документы по ремонту есть?
— А ты нотариус или строительная инспекция?
Виктория выдохнула. Не вслух, а как будто внутри что-то сломалось и покатилось вниз, без звука. Она почувствовала, как срабатывает знакомый механизм: ты чужая в собственном доме.
Первые три дня прошли в стиле «Дом-2: пенсионерское издание». Виктория шла утром на работу, возвращалась — а дома уже всё переставлено. Книги с полок убраны. Ковёр с зеброй из Икеи — скручен и отнесён на балкон.
— Мерзость, — сказала Аделаида Игнатовна. — Даже в девяностые такие не стелили. Психоделика.
— Это мой ковёр, Аделаида Игнатовна. Мы его вместе с Олегом выбирали.
— О, а это вместе с Олегом давай ты при себе оставишь. Я его до школы рожала. А вы его тут как будто в аренду берёте.
— Простите, что?
— Ой, ничего. Просто громко думаю. Старость, знаешь ли.
На пятую ночь Виктория проснулась от грохота. Подумала: взлом. Или, в глубине души — надежда — инсульт. Вышла в коридор. Света нет. В зале копошится фигура.
— Мам! — прошипел Олег с дивана. — Это мама ищет зарядку.
— В три часа ночи?!
— А что мне теперь, по часам жить, как в казарме? — обернулась свекровь с резинкой на голове и телефоном в руках. — Ты же вроде умная женщина. Или как у вас, в офисах, сейчас принято — на зарплате и мозги выключаются?
— Ну, например, в три ночи у нас в офисе никто не шарит по дому.
— А у нас, видно, разная культура, — мило оскалилась Аделаида. — У меня дома всегда всё по-простому. Свет, правда, отключили, потому что ты не заплатила.
— Я не…? Олег, мы платили за свет в этом месяце?
— Ну, я… — мямлил он. — Там был какой-то сбой. Я всё проверю…
Виктория пошла обратно в спальню и вдруг чётко поняла: проигрывать — это не тогда, когда тебя унижают. А когда ты перестаёшь удивляться.
На следующую субботу Аделаида устроила чаепитие. Привела свою школьную подругу Нину Павловну, бабушку с голосом, будто она последние 40 лет озвучивала тосты на похоронах.
— А вот это, значит, невестка? — оценивающе кивнула та. — Хм… а чего ж вы без детей-то?
— А это вас не касается, — с каменным лицом сказала Виктория. — Или вы с соцопросом?
— Ха-ха, остренько, — фальшиво рассмеялась Аделаида. — Виктория у нас любит шутки. Вот только чувство юмора, видно, по акции досталось.
Виктория встала. Пошла в спальню. Закрыла дверь. Посидела. Думала, будет плакать — не смогла. Вместо этого вызвала из чатов контакты управляющей компании и позвонила.
— Да, здравствуйте. Скажите, пожалуйста, по улице Берёзовой, дом 3, квартира 41 — там ремонтные работы идут? У вас заявление поступало?
— Сейчас гляну… нет, ничего не поступало. Ни заявки, ни жалоб, ничего.
— Спасибо. Вы мне жизнь спасли.
— Что?
— Извините. Это я так, громко думаю.
— Ты хочешь сказать, что моя мама врёт? — спросил Олег вечером, когда она выложила ему правду.
— Я не хочу, я говорю. Никакого ремонта у неё нет. Она влезла в нашу жизнь, как молоток в микроволновку. И ты ей всё позволяешь.
— Она пожилая женщина!
— Она хитрая женщина. И ты это знаешь. Просто боишься признаться. Себе, не мне.
— Ты перегибаешь.
— О, наконец-то! А то я уже забыла, как это — быть виноватой в собственном доме. Слушай, ты вообще с кем живёшь? Со мной или с ней?
— Не начинай…
— Поздно. Уже началось.
На следующее утро Аделаида заявила, что заняла место в ванну первой. Виктория молча собрала вещи в сумку. Без истерик. Без сцены.
На выходе остановилась у двери. Медленно посмотрела на свекровь.
— Надеюсь, когда мне будет шестьдесят, я тоже смогу быть такой же бодрой, жёсткой, нахальной и абсолютно невыносимой. Хотя бы на полставки.
— Что, сбежала? — ухмыльнулась та. — Ну и катись. Олег всё равно останется со мной.
— Я бы удивилась, если бы ты это не сказала.
И ушла.
За дверью, впервые за несколько месяцев, стало тихо.
Тихо — и страшно. Потому что это была не финальная точка. Это была первая глава новой жизни. И, кажется, Виктория впервые в жизни знала: дальше — или она, или её сотрут под ковёр. Тот самый, психоделический.
Прошло три месяца. Олег жил с мамой. Виктория — одна, на съёмной квартире с видом на забор и чьё-то бельё. Она не жаловалась. Утром — офис, вечером — сериал в полголоса и тишина. Пугающая, но честная.
Сначала Олег пару раз звонил. Мямлил что-то про «всё не так понял» и «давай встретимся». Потом пропал. А потом… потом позвонил совершенно по-другому поводу.
— Вика, привет, слушай… Тут маме стало плохо. Ты не могла бы подъехать?
— Я теперь скорая? — спокойно спросила она. — Или вы с Ниной Павловной очереди к терапевту путаете?
— Не надо сейчас. Просто… она просила тебя. Я сам в командировке. Не могу вырваться.
— Удобно. Как всегда. Где она?
— В квартире. Скорая уже была, давление, нервы. Ну… ты же понимаешь.
Она понимала. Прекрасно. Но поехала. Не из жалости. Из любопытства. Что за клоунский цирк на этот раз?
Аделаида Игнатовна лежала в постели с таким выражением лица, будто ей одновременно изменил сосед по палате, наступили на любимую чашку и отобрали сериал.
— Ну надо же, явилась, — буркнула она. — И без цветов.
— Простите, что без траурной ленты, — отрезала Виктория. — Где болит?
— В душе. Но тебе не понять. У тебя же вместо сердца календарь на шесть дней вперёд.
— Слушайте, если у вас инфаркт, я вызову скорую. Если спектакль — дайте мне афишу и не морочьте голову.
— Вот ты какая… — со вздохом начала свекровь. — А я ведь тебе всё хотела оставить.
Виктория замерла.
— Простите, что?
— Квартиру. Завещание написать хотела. Думала: вот, Виктория, хоть и с характером, но дело в ней есть. А теперь думаю — а может, Олежке с новой женой и отдать всё?
Виктория села. Медленно. Как будто на мину.
— Какая новая жена?
— Оля. Ты не знаешь? Месяц как в ЗАГС сходили. Скромно, без шума. Она хоть не орёт. И котлеты делает, как у нас в школе.
В груди что-то болезненно стукнуло. Не от ревности. От неожиданной смеси злости, усталости и… какого-то жалкого облегчения. Всё. Точка. Файл закрыт.
— Знаете что, Аделаида Игнатовна, — Виктория встала. — Оставляйте кому хотите. Хоть коту. Хоть вашей подруге Нине, если она переживёт ещё три года. Меня уже не касается.
— Вот вы молодые такие холодные. Только и знаете: свобода, ипотека, гра… — она осеклась. — Только и знаете, как всё бросить. А вот я…
— А вы хитрая. Умная. Опытная. И прекрасно знали, что делаете. Вы специально влезли в наш брак. Не ради сына — ради власти. Вам просто нравится быть нужной. А быть любимой — не умеете.
— Ах ты…
— Да, я. Невестка-изверг. Та самая, которая не потерпела вторжения в свою жизнь и не дала себя раздавить. Представляете, бывает и так.
Она вышла, захлопнув дверь так, что у зеркала в коридоре дёрнулась рамка.
Через неделю Виктория получила заказное письмо. Завещание.
— О как, — сказала она себе вслух. — Не выдержала. Переобулась.
В документе было чётко: квартира переходит Виктории, в случае смерти Аделаиды Игнатовны, с оговоркой — при условии, что Виктория будет ухаживать за ней до конца жизни.
— Условие в стиле «выйди за меня, но в чёрном». Великолепно, — пробормотала она.
Олег, судя по всему, не знал. Потому что через пару дней объявился сам. Без предупреждения.
— Привет, — сказал, когда Виктория открыла дверь. — Можем поговорить?
— Про котлеты?
— Нет, про завещание.
Она откинулась на дверной косяк.
— Мамина или твоей новой жены?
— Вик, ну не надо. Я не хотел, чтобы так всё вышло. Просто… мама говорит, ты теперь всё унаследуешь.
— А ты что думаешь?
— Я думаю, что тебе не стоит… злоупотреблять.
Она рассмеялась. В голос. Горько.
— А ты всё ещё мамин мальчик. Только теперь с кольцом на пальце. Молодец, Олег. Не человек — инвестиция.
— Я пришёл поговорить…
— А я закончила. Всё, что у нас было, ты выдал за два месяца. Переезжай к своей котлетной империи. И завещание передай маме обратно. Я ухаживать за ней не собираюсь. Пусть запишет квартиру санитарке.
— Ты серьёзно?
— Смертельно.
Он постоял, глядя, как она закуривает. Она не курила два года. Но сейчас — особый случай.
— А знаешь, — сказал Олег тихо, — ты и правда изменилась. Раньше ты не была такой…
— Сильной? Умной? Уставшей? Злой?
— Одинокой.
Она вздохнула и кивнула.
— Вот именно. Теперь я — одна. Но зато с собой. И без твоей мамы на голове.
Поздно вечером она написала сообщение. Короткое, без сантиментов.
Аделаида Игнатовна. Я не приму вашу квартиру. Найдите кого-то, кто полюбит вас не за метры. Просто так.
И отключила телефон.
Она знала, что сделала правильно. Но сердце… всё равно болело. Потому что даже когда вырываешь себя из-под чужой власти — шрамы всё равно остаются. И больно не от потери. А от того, сколько времени терпел.
Прошло полгода.
Весна пришла как будто специально для кого-то другого. У Виктории — новый адрес, съёмная «однушка» на восьмом этаже, вида не было, но было главное — тишина. Ни свекрови, ни Олега, ни обсуждений, кто как режет хлеб и почему ты опять в джинсах. Работа, друзья, вечерние звонки с мамой — всё постепенно стало похоже на жизнь. Не победу, не праздник, но нормальную взрослую жизнь.
И именно в этот момент раздался звонок в дверь. Неожиданный. С тем мерзким «дзынь», после которого сердце на секунду делает паузу.
— Кто там? — Виктория приоткрыла, не снимая цепочку.
— Здрасьте… — проговорила женщина лет сорока, с напряжённой улыбкой. — Я… это… Оля. Жена Олега.
Ага. Та самая с котлетами и скромной свадьбой.
— Вам чего?
— Можно… я пройду?
— Лучше скажите сразу. У меня времени — чайник на плите.
Оля сглотнула и заговорила быстро, будто боялась, что Виктория захлопнет дверь.
— С Аделаидой Игнатовной… беда. Упала, сломала шейку бедра. В больнице. Олег в рейсе, у меня дети, я не справляюсь. А она… ну, она просит вас.
— Меня?
— Да. Прямо на вас бредит, честное слово.
Виктория вздохнула. Мир умел шутить. Но эта шутка уже была какой-то избыточной.
— Хорошо. Напишите адрес. Я подумаю.
Она поехала на следующий день. Не ради Аделаиды. Ради себя. Надо было точку. Настоящую. Без полуфраз.
Свекровь лежала в палате, как фарфоровая бабка — лицо белое, глаза упрямые.
— А-а-а, пришла, — с трудом выговорила. — Думала, не придёшь.
— Я сама в шоке. Живы?
— Пока да. Но это временно. Доктор сказал — если не будет постоянного ухода, могут начаться осложнения.
— Это вы так завещанием торгуете?
Аделаида усмехнулась:
— Я всё переписала. Квартира — внуку.
— У вас нет внука.
— Будет. Оля беременна.
— Поздравляю. Только учтите — ему жить лет двадцать, прежде чем станет совершеннолетним. А завещание работает чуть быстрее.
— Вот потому я и зову тебя.
— Ухаживать?
— Жить со мной. На квартире. Помогать. Няня мне не по карману.
— Зачем я? У вас невестка, сын, подруги.
— Потому что ты — единственная, кто не боится мне сказать правду. Кто не играет.
Виктория присела на край кровати.
— И что будет за мою честность?
— Квартира. Завещание снова на тебя. Подпишу при тебе. И сдам в нотариус.
— Сколько вам ещё жить?
— А ты чего спрашиваешь? — хмыкнула Аделаида. — Планируешь отпуск?
Обе рассмеялись. По-человечески. Впервые за всё время.
Виктория переехала через неделю. Честно предупредила, что будет работать, а не прыгать с кашами у кровати. Аделаида согласилась. Куда деваться?
Пожили они так месяц. Тихо. Без истерик. Иногда даже разговаривали. Один раз даже смотрели телевизор вместе — передачу про разводы. Обе смеялись.
— Слушай, а ведь я тебя в начале ненавидела, — призналась как-то свекровь. — Ты слишком правильная была. Слишком уверенная. Я таких женщин терпеть не могла.
— А я вас — за то, что везде нос ссуёте.
— А теперь?
— А теперь мы как старые тёщи и бывшие жёны. Уже нечего делить. Мы обе — пережившие одного мужчину.
— Да уж, трофеи.
Но финал случился неожиданно. Как и положено в жизни.
Виктория пришла домой поздно вечером. На кухне — тишина. В комнате — Аделаида в кресле, с закрытыми глазами.
— Опять заснула в неудобной позе, — проворчала Виктория. — Говорила же, шея потом болит.
Но ответа не было.
Похороны были скромные. Виктория организовала всё сама. Олег приехал только на следующий день, с Олей и пакетом сока.
— Я слышал, ты снова с ней жила, — начал он, стоя у лифта.
— Да.
— И что теперь?
— Теперь ты отец. И квартира — моя. Завещание есть, нотариус уже подтвердил. Ты не против?
— А у меня был выбор?
— Нет. Как и у неё. Она выбрала меня. Потому что в конце хотела быть не хозяйкой — а просто человеком.
— Ты изменилась, — пробормотал он.
— Я просто больше не дура. Ушла, когда надо. Вернулась, когда надо. И теперь — ухожу окончательно.
Он попытался что-то сказать, но Виктория уже вошла в лифт. Двери закрылись.
Через две недели она сняла объявление. Квартира — трёшка в старом фонде, но с потенциалом. Деньги нужны были не ей. А на другое. На начало.
На берегу Волги, в маленьком посёлке, она купила домик. Один этаж. Простая мебель. Соседи — в возрасте. Там не было ни одного человека, кто знал Олега. Или Аделаиду. Или ту Викторию, что когда-то молчала, когда её выгоняли из собственной кухни.
Она вышла на крыльцо. Села. Подул ветер.
И впервые за долгое время она улыбнулась — по-настоящему. Не из вежливости. А потому что знала: теперь всё своё.
И жизнь — тоже.
