Жанна встала на колени, воткнула палец в землю — мокрая, рыхлая. После ночного дождя полоть легче, но и жарче. Под ногтями забилась грязь, руки саднило от мелких царапин. Она выдернула очередной пучок мокрицы и с облегчением швырнула его в ведро.
Солнце только поднималось над крышами, но уже припекало. Вокруг — тишина дачного утра: где-то вдалеке лает собака, сосед запускает мотокосу, а на грядке шуршит сорняк, выдранный с корнем. Жанна любила это состояние: когда руки в земле, а в голове — чисто.
Она присела на корточки, вытерла лоб запястьем, потянулась к бутылке с водой. Только приложила её к губам, как раздался визг тормозов. Подъехало такси. Медленно, уверенно, как будто знало, куда едет.
Жанна встала, щурясь на солнце. Из машины вывалилась сначала клетчатая сумка, потом пластиковый пакет, потом чемодан. За ними — женщина в ярком платке и лёгкой кофте, которую Жанна сразу узнала по походке.
— Сюрприз! — Ирина Алексеевна расплылась в улыбке. — Вот и я!
Жанна застыла.
— А вы… — Она сглотнула. — Вы же говорили, что вам лучше в городе. Врач, таблетки, аптека рядом…
— Да ты что, доченька! — отмахнулась свекровь. — В городе дышать нечем! У вас тут рай! Я решила: поживу у вас. Не навсегда — только лето. Всё равно вы здесь по выходным, а мне будет где развернуться.
— А Артём?.. — пробормотала Жанна.
— Он в курсе. Сказал, если тебе не трудно, то почему бы и нет. Мы ведь семья, да?
Жанна медленно вытерла руки о штаны. В голове звенело. Она вспомнила, как прошлым летом выкапывала эти грядки — одна, пока Артём чинил крышу. Как выбирала фасоль, не с рынка, а от коллекционера. Как просыпалась с рассветом, чтобы укрыть кабачки от жары.
Это был её труд. Её сад. Её способ выжить в этом браке.
И теперь здесь — она.
Ирина Алексеевна поправила сумку на плече, взяла в руки ведро с курами в маринаде и бодро шагнула к дому.
— Сейчас всё устроим. У вас тут шикарно. У меня уже планов — вагон. Надо только шкаф передвинуть, он ведь совсем не на месте стоит. И кровати переставим, чтобы по фен-шую. Ты ж не против?
Жанна осталась на грядке. Под ногтями саднило. В голове пульсировала одна мысль: Если я снова промолчу — мне тут больше не жить.
Жанна не сразу пошла в дом. Она села на скамейку у забора, обхватила колени и смотрела, как мимо плывут облака. Ей казалось, что с каждым шагом по участку Ирина Алексеевна вытаптывает не просто траву — а всё, что Жанна строила последние годы.
Эта дача была их спасением. Когда с Артёмом стало по-настоящему тяжело — ссоры, усталость, молчание — они купили этот старый домик на отшибе. На последние накопления. Артём с энтузиазмом кинулся в ремонт, Жанна — в землю. В этом, пожалуй, и была их последняя настоящая синхронность. Они почти не говорили, но вместе строили. Это заменяло всё: ласку, диалоги, планы.
Но теперь здесь поселилась его мать. Без предупреждения. С планами. С курицей.
Когда Жанна только познакомилась с Ириной Алексеевной, она показалась ей милой — говорила мягко, дарила вязаные прихватки, называла «моя девочка». Но после свадьбы Жанна поняла: за мягкостью скрывается железо. Ирина знала, как делать больно, не повышая голоса. Она была из тех женщин, что умудряются устроить допрос, сидя с чаем и вареньем.
— Ну что, у вас пока деток не намечается? — спрашивала она как-то, глядя на Артёма. — А то мне уже подруги завидуют — все с внуками, а я всё жду-жду.
Или:
— Жанночка, а вы суп варите без зажарки? Ну-ну. Интересно. Артём у меня всегда любил, чтобы всё по-настоящему, как дома.
Жанна старалась не замечать. Говорила себе: «Она одинока. Она добрая. Она просто скучает». Но в какой-то момент поняла — Ирина не просто скучает. Она вторгается. И делает это с улыбкой.
Она влезала в шкаф, когда приезжала: «Я только порядок навела». Перевешивала полотенца: «Так удобнее». Дарила ужасные пледы и заставляла ими укрыться.
Артём отшучивался:
— Ну потерпи. Это же мама. Неужели сложно уступить?
Уступить. Жанна устала уступать. Она уже не чувствовала, где заканчивается её территория. Сначала — кухня. Потом — график выходных. Теперь — дача.
Она вспомнила, как год назад, когда у неё случился выкидыш, Ирина сказала по телефону:
— Ну ничего. Значит, не время. Надо просто беречься. Меньше работать. Больше слушаться мужа.
Жанна тогда просто отключила звонок и выла в ванной.
Эту боль Ирина замела под ковёр, как пыль. А теперь расстилает новый — уже на даче.
Жанна поднялась. Взяла в руки пустое ведро. Надо было хоть что-то сделать руками, чтобы не кричать.
В доме звучали бодрые шаги и глухой голос Ирины:
— Тут печка немного шатается. Надо будет вызвать кого-то. Хотя, может, Артём разберётся. И занавески, конечно, другие нужны. Эти — как в деревне.
Жанна сжала ручку ведра. Как в деревне? А что, по-твоему, тут? Лофт на Рублёвке?
На стене висел керамический оберег, который Жанна сама лепила на мастер-классе. Он дрожал от шагов по деревянному полу. От шагов женщины, которая сюда не принадлежала.
И если я не остановлю это сейчас — больше мне здесь не будет места. И не только здесь.
На следующее утро Жанна проснулась от запаха варёных яиц. Дом пропитался запахом детства — в плохом смысле: школьные завтраки в затхлой столовке, липкий чай в гранёном стакане, хмурые тётки за прилавком. Ирина Алексеевна уже была на ногах: шуршала пакетом, хлопала дверцами, гремела кастрюлями.
— Жанночка, доброе утро! — сказала она слишком бодро. — Я тут тебе завтрак сварила. Надо же как-то начинать день! Папа Артёма всегда говорил — если в доме пахнет едой, значит, в нём любят.
Жанна молча прошла мимо, налила себе воды из фильтра. Она терпела. Уговорила себя: это временно. Поживёт — и уедет. Возможно, быстро устанет от деревенской жизни. Но с каждым днём «временно» становилось всё плотнее.
Ирина Алексеевна заняла веранду: разложила свои подушки, повесила плед, вытащила старый радиоприёмник. В первый же день переложила все специи в кухне: «По системе. У меня дома так было». На третий — выкопала часть цветников, где Жанна выращивала свою розовую мяту, и посадила свои любимые бархатцы.
— Ты не обижайся, — сказала она, заметив лицо Жанны. — Просто эти цветы солнце не любят. Они у тебя тут всё равно сгорят.
— Но они не у тебя, — сказала Жанна тихо.
— Что?
— Ничего.
Она ушла на огород, выдернула злую лебеду так, что корни хрустнули. В животе клокотало.
Вечером приехал Артём. Привёз вентилятор, арбуз, старую газонокосилку. Обнял мать, цокнул языком на раскоряченные клумбы:
— Ну ты тут развернулась!
— Надо же что-то делать, — засмеялась Ирина Алексеевна. — У вас тут чуть ли не бурьян был! А я привела в порядок. Правда, Жанне мои бархатцы не по нраву.
Жанна молча ушла в дом.
Позже, за ужином, Ирина спросила:
— А можно я подругу позову? Мы с Валей давно не виделись, она сейчас на пенсии, тоже страдает в городе.
Жанна положила вилку.
— Ирина Алексеевна, вы приехали без предупреждения, теперь хотите гостей… Это не гостиница.
— Да я просто уточнила. Подумала, вдруг можно. А ты сразу — нападаешь. Я ведь добра хочу. Вам помочь. Дача — не только твоя.
Жанна повернулась к Артёму.
— Ты что скажешь?
Он пожал плечами:
— Мам просто хочет немного воздуха. Ты же знаешь, она одна. А тут ей хоть полегче. Что тебе стоит?
— Что мне стоит? — переспросила она. — Всё. Всё мне это стоит, Артём.
В ту ночь она спала в сарае. На старом матрасе, с пледом в обнимку, под комариный писк. Она не плакала. Просто смотрела в тьму и думала: Если он не встал за меня сейчас — он не встанет никогда.
На четвёртый день Валя приехала. Громкая, с дешёвыми духами, в блёстках и с тазиком винегрета. Засмеялась с порога:
— Ну ничего у вас тут хоромы! Прямо как у людей!
Они с Ириной расположились на веранде, включили музыку, болтали без перерыва. Жанна пыталась работать на ноутбуке, но вайфай барахлил, а смех за стенкой выворачивал изнутри.
К вечеру Валя воскликнула:
— Жанночка, ты бы нам мангал достала! Мы тут с Ирой решили шашлычок. У тебя же, говорят, спецмаринад!
Жанна вышла. Встала напротив.
— Никаких шашлыков. Ни гостей. Ни вас. Это — мой дом. Я здесь живу. А вы — гости. Без приглашения.
— Грубовато, — скривилась Валя. — Мы же с душой.
— А я — с границами, — ответила Жанна. — И я больше не намерена ими жертвовать.
Она повернулась и пошла за чемоданами. Без пафоса. Просто собирала вещи. Без истерик. Без крика. Только внутри — стучало: Это не она лезет. Это я годами впускала.
Когда Жанна вынесла на крыльцо первый чемодан, тень от веранды уже ползла по грядкам. Ирина Алексеевна сидела, скрестив руки на груди, губы плотно сжаты, Валя молчала — впервые за весь день.
— Ты что делаешь? — спросила свекровь, голос стал резким, будто из стекла.
— Сборы, — спокойно ответила Жанна. — Это ваши вещи. Завтра утром — такси, и обратно в город. Ваша квартира, ваши подруги, ваша кухня. Всё — ваше. А это — моё.
— Жанна… — начала Валя, — ты не перегибаешь? Мы ведь…
— Валя, вы ни при чём. Вас позвали — вы приехали. Но здесь никто никого не звал.
Ирина встала, руки дрожали.
— Ты себя слышишь? Ты меня выгоняешь? Я — мать Артёма!
— Да. Вы мать. Но не хозяйка. Я не обязана терпеть в своём доме вторжение под видом заботы.
— Вторжение?.. — переспросила Ирина. — А ты уверена, что этот дом твой? Сын его покупал. На его имя. Я это помню.
Жанна зарылась ногтями в ладони, но голос не дрогнул.
— На его деньги — да. Но с моей жизнью. С моими руками. С моими выходными. С каждым метром, оторванным от отдыха. Этот дом построен не деньгами, а нами. И теперь — мной.
На этом моменте появился Артём. Как всегда — не вовремя, но точно в точку.
— Что здесь происходит?
Жанна развернулась:
— Сборы. Твоя мама с подругой уезжают завтра.
Ирина Алексеевна посмотрела на сына с мольбой:
— Ты слышишь? Твоя жена нас выгоняет. Без причины. Без объяснений. После всего, что я для вас…
— Всё, что ты для нас, — прервала Жанна, — было для тебя. Чтобы чувствовать себя нужной. Чтобы править. Это не забота. Это оккупация.
Артём смотрел на неё, как будто видел впервые. Потом — на мать. Потом опять на Жанну.
— Жанн, ну зачем ты так. Мама ведь… она добрая. Просто не умеет по-другому.
— А я больше не обязана учить её. Я — не школа. Не мишень. Не удобная зона комфорта. Я женщина, у которой закончился запас терпения.
— Ну и что ты хочешь? — спросил он устало. — Чтобы я что? Встал между вами? Устроил выбор?
— Нет, Артём, — сказала она тихо. — Выбор ты давно сделал. Когда молчал. Когда смеялся, когда я плакала. Когда говорил «ну это же мама».
Он опустил глаза.
— Если ты сейчас не сядешь в машину с ними — оставайся. Но по правилам. Моим. С уважением. С границами. И без «ну что тебе стоит».
Пауза повисла, как летняя гроза — густая, тяжёлая, липкая.
Артём вздохнул, прошёл мимо неё, взял сумку матери.
— Мама, поехали. На сегодня хватит.
Ирина ахнула:
— Артём?!
— Просто… поехали.
Жанна не смотрела им вслед. Только услышала, как закрывается дверь машины. Как двигатель набирает обороты. Как шины хрустят на гравии.
И тишина.
Та самая. Настоящая. Не звенящая от напряжения. Не затаённая. А глубокая. Освобождающая.
Впервые за много лет она почувствовала, что дышит.
На следующий день Жанна проснулась до рассвета. Дом был непривычно пуст. Ни запаха каши, ни шороха тапок, ни голоса, проникающего через щели: «Жанночка, ты не забыла проветрить?»
На веранде стояла чашка — не её. Цветная, с трещиной. Свекровь, видимо, оставила по привычке. Или специально. Как метку.
Жанна взяла её, подержала в руках. И вдруг… не разбила. Поставила в шкаф. Не потому, что жалеет. А потому что больше не нужно бороться. Она уже отстояла своё.
День прошёл в молчании. Вечером она надела резиновые перчатки, вышла на клумбу. Прополола то, что осталось. Вернула розовую мяту. Посадила её снова — на своё, правильное место.
Солнце опустилось, когда она услышала шаги. Быстрые, неуверенные. Из-за угла показался Артём. Один. Без сумок. Без мамы.
— Ты что-то забыл? — спросила Жанна, не поворачиваясь.
Он подошёл ближе. Помолчал. Потом сел на край ступеньки.
— Я вчера поехал не из-за неё. А потому что ты сказала правду. Всё. И я не знал, куда себя деть. Ты ведь всегда молчала. А потом вдруг — так.
— Я больше не умею молчать, — сказала Жанна. — Это опасно. Молчание разъедает, как кислота.
— Я хотел поговорить. Не вернуться. Не проситься обратно. Просто… объясниться.
Жанна встала, сняла перчатки.
— Ты приехал не ко мне. Ты приехал к себе прежнему. К тому, который не боялся говорить. Я этого человека уважала. А потом… ты исчез.
Он поднял глаза.
— А если я попробую вернуть его?
— Тогда начни с себя. Не с ключей от дачи.
Он кивнул. Молчал. Потом встал.
— Я буду приезжать. Не к тебе — к земле. К дому. Чтобы всё было по-честному. Без «ну что тебе стоит».
Жанна посмотрела ему вслед. Он шёл по тропинке — медленно, будто вспоминая, как идти.
Когда он скрылся за калиткой, она подошла к клумбе, села на корточки и вдруг увидела: в углу, у сарая, одинокий росток малины. Его не было весной. Не она сажала. Может, семя занесло ветром. А может — чудо.
Она не стала пересаживать его. Пусть растёт, где хочет. Не всё ведь должно быть по плану.
