— Мам, ты можешь просто отдать мне ключи? — Игорь стоял посреди кухни, прислонившись к косяку. Он не кричал. Он больше не кричал. Бесполезно.
— А ты можешь перестать вести себя как эгоист? — Ольга бросила взгляд на сына, не отрывая рук от кастрюли с кипящей гречкой. — Твоя сестра с двумя детьми в одной комнате! А ты в пустой двухкомнатной квартире в центре. Совесть есть?
Игорь усмехнулся. Сухо, безрадостно.
— Совесть у меня есть. А вот у тебя, мама, по ходу, теперь две дочери и ни одного сына.
Ольга резко выключила плиту и повернулась.
— Ты это к чему сейчас?
— К тому, что бабушка завещала квартиру мне. Не тебе. Не Светке. Не твоему Васе. Мне. Потому что только я к ней ездил. Только я ей помогал последние два года. Где вы были, а?
— Ну начинается, — с раздражением прервала она. — Прямо герой бабушкиной дачи! Не смеши. Ты туда ездил, потому что знал, что получишь квартиру. Всё ты знал, не надо тут.
— А ты знала, что она уже подписала завещание на меня? — хмыкнул Игорь. — Когда мы по осени поехали регистрировать через нотариуса, ты тогда ещё смеялась. «Пусть мальчик поиграет в взрослую жизнь», говорила.
Ольга молчала. Руки её дрожали, но она держалась.
— Послушай, Игорь, — проговорила она тише, — ты молодой, у тебя всё впереди. У Светки — двое детей и муж, который только в носу ковыряться умеет. Им реально негде жить.
— А мне где жить, по-твоему? У вас? С Васей, который бухает под телевизор с девяти утра?
— Не преувеличивай. Вася — нормальный мужик. На пенсии.
— Вася — кабан в тапках. И ты это знаешь.
Кухня наполнилась натянутой тишиной. Только часы на стене мерно тикали, как пульс перед приступом.
Ольга села на табурет, потерла виски. Вид у неё был измученный. Но не раскаяния — усталости.
— Я просто хочу, чтобы вы помогали друг другу, — тихо сказала она. — Ты и Светка — вы же брат и сестра. У неё тяжело. Ну помоги ей.
Игорь отвернулся к окну.
— Я помог. Я год вкалывал, учёбу совмещал с подработкой, чтобы сделать ремонт. Я даже обои сам клеил, помнишь?
— Помню.
— А теперь ты хочешь, чтобы я дал им туда въехать, с детьми, с мужем, с игрушками, с разводами на стенах, с разрисованными обоями?
— У Светки дети, Игорь!
— А у меня — единственная квартира.
Он подошёл к столу и положил перед ней папку.
— Здесь копии документов. Завещание, техпаспорт, заявление на регистрацию собственности. Оригиналы у меня. Ты не имеешь права вписывать туда Светку. Ни морального, ни юридического. Я ухожу. Не звони мне пока. Ни ты, ни она.
— Игорь…
Он остановился в дверях.
— Ты меня уже вычеркнула. Теперь я просто оформляю это официально.
Игорь вышел из квартиры, не оборачиваясь. За дверью осталась мать — не слабая женщина, не добрая старушка, а упёртая взрослая женщина, которой всё казалось, что она знает, как правильно. Даже если ради этого нужно переступить через родного сына.
Он шёл по лестнице, не дожидаясь лифта. Ощущение — будто только что вынули стержень из позвоночника. Ноги ватные, в груди пусто. Он не герой. Он просто парень с тремя подработками и дипломом колледжа в кармане. У него нет ни денег, ни поддержки, ни «крыши», кроме той самой квартиры на улице Сурикова, в которой когда-то пахло бабушкиным вареньем.
Сейчас там стоял новый ламинат, белые стены и икеевский диван, собранный лично им с матерными инструкциями на трёх языках.
«Светка с детьми». Прекрасно. А он где? Кто он?
Телефон завибрировал в кармане.
Дмитрий: «Если что — моя хрущевка всегда к твоим услугам. Даже с тараканами. Они у нас интеллигентные».
Игорь выдохнул. Всё, не один.
К вечеру он уже сидел у Димы на кухне, пил кисло-сладкий чай с лимоном, слушал, как тот рассказывает про новую подработку на доставке и методично перемывал косточки их общему преподавателю, который ушёл в запой перед защитой дипломов.
— А ты что теперь? Будешь судиться с маманей? — спросил Дима, жуя гречку с кетчупом.
— Не. Просто оформлю всё на себя. Через Госуслуги, через нотариуса. Уже начал.
— И что, не боишься остаться без семьи?
Игорь долго молчал. Потом хмыкнул:
— А у меня была?
Игорь снял куртку и повесил её на гвоздь рядом с кухонной дверью. У Димы была типичная холостяцкая берлога: микроволновка на подоконнике, старый холодильник, телевизор, упрямо показывающий только два канала, и всё, что нужно, чтобы выжить, но не жить.
И это было лучше, чем делить воздух с матерью, которая смотрела на него, как на предателя.
— Ну чё, как ты? — Дима поставил на стол два кофе в пластиковых стаканах. — Ночь-то хоть спал?
— Почти. Под утро. Как обои клеил, так и спал. Неровно.
— Мда… семья, значит. Слушай, ты мне объясни: она серьёзно думает, что ты с радостью отдашь им квартиру?
— Её логика проста: Светка — мать, у неё дети. Я — холостой, значит, мне не жалко. И что я «успею ещё заработать». А дети не могут ждать.
— Классика. «Ты парень, терпи».
— Ага. Только я не собираюсь.
Игорь достал из рюкзака сложенные вдвое документы: выписку из Росреестра, завещание, заявление о госрегистрации. Всё это он оформил за последние три недели, молча, упрямо, по вечерам после подработки.
— Я это не ради принципа. Я ради себя. Бабушка хотела, чтобы я жил там. Это была её воля. А теперь они хотят её стереть — как будто ничего не было.
— Они так привыкли. Ты молчал всю жизнь. А теперь стал мешать.
Игорь ничего не ответил. Он вспомнил, как Светка, ещё в школьные годы, списывала у него домашку, потом — как таскала деньги из его копилки, а мама говорила: «Ну она же девочка, она слабее».
Слабее. Но теперь, видимо, достаточно сильная, чтобы выставить его из квартиры.
Через неделю он получил уведомление на Госуслугах: право собственности зарегистрировано.
Он показал телефон Диме. Тот поднял брови.
— Окончательно?
— Угу. Теперь это официально моё.
Игорь сделал глоток из бутылки минералки и потянулся.
— Теперь будет интересно.
И интересно стало. Уже через день ему позвонила Светка.
— Игорь, ну ты что, серьёзно? Ты теперь и разговаривать с нами не хочешь?
— А о чём?
— Ну как о чём? Ты оформил всё на себя, маме даже не сказал!
— А она мне сказала, когда пыталась вас туда вселить?
Светлана шумно выдохнула.
— У меня двое детей! Мы живём на восьми квадратных метрах! Ты серьёзно не хочешь нам помочь?
— Помочь — это когда просят. А не когда требуют.
— Ты же не хочешь быть один до конца жизни?
— Спасибо за заботу. Лучше один, чем в окружении шантажистов.
— Это мама попросила. Она всё для тебя делала.
— Правда? Тогда пусть вспомнит, как я сам себе покупал ноутбук на учёбу. Как я после колледжа на складе работал ночами. А она тем временем «всё делала». Только для кого?
Светлана замолчала. Потом голос её стал тише:
— Мама плачет. У неё давление. Ей плохо.
— Света. Ты взрослая. У тебя своя семья. У мамы есть Вася. А у меня — только я. И квартира. И я её никому не отдам. Всё.
Он отключился. Руки дрожали, как после экзамена. Он понимал: теперь всё, пути назад нет.
Вечером к Диме пришёл курьер. Принёс конверт с уведомлением: Ольга Петровна обратилась в суд с иском о признании завещания недействительным.
— Вот же… — Дима покрутил письмо в руках. — Не успела проиграть, уже сдалась в бой.
— Они хотят меня добить.
— А ты? Готов в суд?
Игорь посмотрел в окно. За стеклом был тот самый город, в котором он вырос. Где за двадцать лет не нашлось ни одного родного, кому было бы важно, чего хочет он.
— Готов, — сказал он. — У меня всё оформлено. Есть переписка, чеки за ремонт. Бабушкин сосед — свидетель.
Он встал.
— Я не отдам это. Даже если останусь вообще один.
Через два месяца был суд. Игорь пришёл в сером пиджаке, который купил на «Авито». Рядом сидел его адвокат — знакомый одногруппника. Напротив — мать, с кислым лицом, в бордовом пальто. Светка рядом, с лицом мученицы.
— Мы просто хотим справедливости, — начинала Ольга. — Игорь ввёл пожилую женщину в заблуждение. Он манипулировал ей.
— Я помогал ей, когда вы даже не звонили, — спокойно ответил Игорь. — Я был там. Я ухаживал за ней. Я с ней ездил к врачу. Она сама сказала, что хочет, чтобы я жил в её квартире.
Судья кивнул, листая документы. Всё было в порядке.
Через час заседание закончилось. Завещание осталось в силе.
Ольга отвернулась, Светлана — ушла молча. Даже не посмотрела.
Игорь вышел на улицу. Холодно. Но в груди — тепло. Как будто вылез из ледяной воды и надел сухую рубашку.
Мир не изменился. Но теперь у него был шанс. Не на «счастье», как в сериалах, а хотя бы на тишину.
Он достал телефон, набрал Диму:
— Свободен я. Пошли на шавуху?
— Только если с двойным мясом.
Свою квартиру Игорь открыл сам. Ключ входил в замок туго — за те месяцы, что он отсутствовал, никто её не открывал. Ни одного следа. Никто не пытался вломиться, никто не ждал его с веником и щами.
В коридоре пахло пылью и краской. Потолок, выбеленный им в мае, чуть пожелтел. Обои держались хорошо. Всё стояло на своих местах. Он провёл пальцем по подоконнику. Пыль. Дом ждал.
Он сел на табурет в кухне. Холодильник выключен, шторы сняты. Глядя в окно, он не чувствовал ничего. Ни радости, ни злости, ни облегчения. Просто — тишина.
— Теперь у меня нет семьи. Зато есть я.
Через неделю после суда Ольга Петровна всё-таки позвонила.
— Игорь… Я знаю, ты зол. Но ты пойми: я просто хотела, чтобы всё было по-человечески.
— Ага. Ты хотела, чтобы я отказался от квартиры. По-человечески.
— Не начинай. Ты сам уехал, сам ушёл. Мы с отцом переживали. Он тебе даже денег хотел дать.
— Деньги… За что? За предательство?
— Господи, какие громкие слова! Предательство! А кто нам всё рассказал про суд? Соседи! Ты даже не предупредил!
— А ты предупредила, когда подала иск?
Молчание.
— Ну? Что, язык проглотила?
— Я просто… я не думала, что ты будешь так… так жесток.
— Жесток — это вы. Вы с Светкой. Мама, я не хочу разговаривать. Мы с вами чужие. Всё.
— А если я умру?
— Тогда, возможно, мне станет грустно. Возможно. Если вовремя скажут.
Он положил трубку. Больше она не звонила.
Прошло два года.
Игорь вернулся из армии, как обещал. Дима встретил его на вокзале с кофе и грязной шуткой.
— Ну чё, герой, квартиру-то хоть не продал?
— Нет. Берёг, как глаз.
— А мамашка твоя?
— Не знаю. Не видел. Не звонила.
— И правильно.
Они доехали до квартиры Игоря, на маршрутке, как раньше. Всё было то же. Только внутри что-то у Игоря поменялось. Он вошёл не просто как хозяин — а как человек, который выстоял. Без семьи. Без поддержки. Зато с собой.
Через месяц он устроился работать в автомастерскую — с детства любил копаться в моторах. Дима помог с резюме, друг из армии — со связями.
Жил он скромно. Без «евроремонта». Без шика. Но каждый вечер, возвращаясь домой, он знал: этот пол, эта стена, этот холодильник — всё его.
Никто не придёт и не скажет: «А теперь тут будет Светка с детьми».
Никто не попросит: «Ну поживите в коридоре, вы же молодые».
Никто больше не заберёт у него то, что он строил. Ни руками, ни сердцем.
Весной снова позвонила мать.
— Игорь… Нам с Васей нужен ремонт. Крыша течёт. В ванной сырость. У тебя есть возможность помочь?
— Денег нет. Но держитесь.
— Ты не должен быть таким! Ты же всё-таки мой сын!
— А вы — всё-таки не моя мать. Вы давно это выбрали. Я просто запомнил.
— Ты хочешь, чтобы я на коленях просила?
— Я не хочу, чтобы вы звонили вообще.
— Ты пожалеешь об этом!
— Возможно. Но точно не сегодня.
Он отключил. Убрал номер в «чёрный список».
Потом долго смотрел в окно. На соседний двор. Дети играли в песочнице. Пожилой дед кормил голубей. Всё было обыденно, спокойно. Как он хотел.
И впервые за долгое время он почувствовал лёгкость.
Не потому, что стал свободен. А потому, что понял — свобода даётся не когда тебя отпускают, а когда ты сам отпускаешь.
Эпилог.
Ольгу Петровну Игорь увидел однажды в магазине. Она стояла у прилавка с крупами, мерила гречку.
Он прошёл мимо.
Она посмотрела на него. В глаза. Без вины. Без злости. Просто — пусто.
Он кивнул. Она не ответила. Игорь вышел на улицу.
И пошёл домой.
В ту самую квартиру, где не было ни запаха варёных пельменей, ни маминых «ну я же мать», ни детских криков.
Зато было главное. Тишина. Свобода. И он сам.
