Елена стояла, согнувшись в три погибели, над этими чёртовыми кабачками, а спина ныла, словно внутри кто-то крутил ржавый штопор — именно так и было, только без шуточек. Она хотела плюнуть на всё, сесть, лечь, залезть под одеяло и ждать, когда это всё само собой рассосётся. Но — нет. Грядки — это не просто огород. Это фронт, мать его. А она, напомню, дочь военного. Сдавать позиции — не в её правилах.
Дача — это мамина гордость и боль одновременно. Папа построил дом собственными руками, а мама засадила всё сиренью и мятой, потому что любила повторять: «Пусть хоть дома плохо, но в саду всегда свежо». Мама ушла семь лет назад, но для Елены это как будто она просто в магазине задержалась — долго, слишком долго. И каждый раз, когда она ступала на эту землю, сердце ёкало, а горло перехватывало.
Раньше Виктор, её муж, любил сюда приезжать. Рыбачил, коптильню строил, мечтал о бане-сауне и идеальном загородном комфорте. Теперь — приехал два раза за всё лето, и каждый раз с кислой миной, будто его здесь из-под земли достали. Интернет не ловит, чайник свистит слишком резко, клопы прыгают парашютистами из потолка — короче, полный караул.
Но в тот солнечный, чуть пыльный день Елена даже подумать не могла, что тля на кустах — это мелочи по сравнению с тем, что ей только что предстоит увидеть.
Она вышла на террасу с ведром и застыла. Во дворе стояла Лариса Ивановна — свекровь. В костюме цвета «заплесневелая груша» и белых перчатках — как будто собралась не в огород, а на премьеру в оперу. Рядом — молодой парень в клетчатой рубашке с планшетом, записывал что-то, ходил вокруг дома, мерил участок шагами. Лариса Ивановна демонстративно игнорировала Елену, будто та — пыль на ботинках.
Елена чуть не уронила ведро от такого «приветствия».
— Это что, блядь, было сейчас? — выдавила она, пытаясь не порвать голос.
— О, Леночка, привет! — свекровь улыбнулась той улыбкой, которую носят либо на похоронах, либо на семейных срачах. — Смотри, я решила: пора избавиться от этой обузы. Вы тут всё равно почти не живёте. Может, под бизнес кому-то сгодится. Или под гостевой домик.
— Мы? — Елена сжала пальцы, чтобы не прилететь планшетом прямо в морду. — Кто «мы», мать вашу?
— Ты же сама говорила, что устала, что спина болит, ноги гудят, а на автобусе сюда добираться — пытка. Я подумала, ты будешь рада, если это всё превратится в бабки. Мы с Витьком уже всё решили. Молодой человек — риэлтор, очень приличный, между прочим. Его зовут Егор.
— Очень приятно, — буркнул риэлтор и сделал шаг назад, будто сразу почувствовал, что тут можно схлопотать чем-то тяжёлым.
— Постой, — Елена приблизилась к Егору. — Вон из моего сада, прямо сейчас. И скажи своему агентству: участок не продаётся. Точка.
— Елена Валерьевна, я просто по звонку приехал… — начал он, пятясь к машине.
— Да иди ты! — Елена уже не сдерживалась. — Пока не положила тебе кабачок на лоб! Свежий, органический, вырос на моей земле! Пока не продали.
Егор исчез с таким рвением, что камешки под ногами даже не зашуршали.
Елена повернулась к Ларисе Ивановне. Та стояла, скрестив руки и смотрела исподлобья.
— Не драматизируй, Лен, — холодно сказала свекровь. — Жить надо проще.
— Проще? — Елена сделала глубокий вдох, как будто хотела выпустить пар из котла. — Ты хоть когда-нибудь слышала, Лариса Ивановна, как пахнет мята в шесть утра? Когда все спят, а ты одна — с садом и чайником на дровах? А слышала, как скрипят доски под тобой ночью? Потому что папа забивал их своими руками? Эта «обуза» — единственное место, где я помню родителей. А ты хочешь превратить его в гостевой домик для этих московских хомячков? Живи с этой мыслью, только без меня.
— Это не твоя дача, Леночка. Не обольщайся, — холодно усмехнулась Лариса Ивановна. — Всё оформлено на Виктора. А ты… жена. Пока что. В любой момент — нет.
Елена молчала. Впервые за десять лет она не стала ничего объяснять или уговаривать. Просто смотрела на эту женщину. И ей было не страшно. Было… интересно.
Через час Лариса Ивановна уехала, визгнули шины. Елена осталась стоять на крыльце, глядя на кусты малины.
— Пока ещё жена… — подумала она.
Вечером приехал Виктор.
— Что за цирк с риэлтором? — буркнул он, даже не снимая ботинок. — Мама в шоке, я в шоке, ты в шоке. Что с тобой?
— Со мной всё отлично, — спокойно сказала Елена, наливая чай. — Я просто вспомнила, что я не вещь. Не грядка. И уж точно не удобство.
— Ты опять начинаешь! — раздражённо выдохнул Виктор. — Мама хочет упростить жизнь, ты — утонуть в мяте! Мы могли бы взять ипотеку, купить квартиру ближе к центру…
— Так покупай, Вить, только без меня и без моих чаепитий под сиренью.
— Что ты говоришь, Лена? Мы двадцать лет вместе!
— Двадцать лет — не гарантия. Для кого-то это срок… за убийство.
Виктор опустился на табурет, снял ботинки и потёр лицо.
— Ты хочешь всё испортить?
— Я? — Елена едва улыбнулась. — А ты уверен, что это я?
На следующее утро она поехала к нотариусу — проверить, на кого оформлен участок. Сомнения душили. Но решила: если начнётся война, то не сарайчик рушить, а всю эту гнилую конструкцию. С корнем.
Елена шла по коридору нотариальной конторы, как будто в роддом на приём. Внутри смешанные чувства: вроде ждёшь чего-то важного, но при этом готова ко всему — и к счастью, и к тому, что сделают операцию без наркоза. Женщина за стойкой улыбалась так, будто не бумаги выдавала, а леденцы раздавала.
— Садитесь, пожалуйста, Елена Сергеевна, — сказала она с такой приятной вежливостью, что и слышать хотелось, — я сейчас распечатаю сведения из Росреестра, секундочку…
Елена, как и учили в йоге — хоть сама ни разу там не была — начала дышать размеренно: вдох на четыре, выдох на восемь. Почти помогло, почти.
Секунда тянулась как час, и вдруг наступило мерзкое чувство — не шок, а как-то подленько подтвердились все самые дурные догадки.
Участок оформлен на Виктора. Дом — тоже.
А она? В этих бумагах просто пыль на полке. Ни хозяйка, ни сосед, ни даже тень.
Ноль.
В голове сработала фраза свекрови, звучавшая теперь как приговор:
«Ты — просто жена. Пока ещё».
— Спасибо, — сухо сказала Елена, беря распечатку. — Это всё.
— Хотите, мы можем проконсультировать по разделу имущества? — мило предложила девушка за стойкой. — У нас хорошие юристы. Специализируются на разводах.
— Я подумаю, — спокойно выдохнула Елена. — А пока я поеду собирать урожай.
Правда, она не поехала. Села на лавочку у конторы, достала телефон и пролистала до контакта «Петя Дача».
Пётр Семёнович — сосед, пенсионер, любитель бурно обсуждать политику, картошку и бывшую жену. Та уехала в Сочи с электриком, а он остался с полдвора шишек и тремя банками варенья. Надёжный, как старая поленница — сухой, с запахом костра и всегда на подхвате.
— Алло, Пётр Семёнович, здравствуйте… — голос дрожал чуть, но твердо. — Я к вам с просьбой. За дачей присмотритесь, пожалуйста. Особенно если с планшетом и в белых перчатках кто-то появится.
— Леночка, да тут даже вилами можно махать! — взвился Пётр. — Пусть только сунутся — сразу им ноги переломаю! Ты не переживай, я тут, как бабка с топором.
— Спасибо, Петя. Надеюсь, до вил дело не дойдёт.
Но внутри уже понимала — дойдёт.
Через два дня Виктор появился. С сумкой, лицом, как будто ему не дом развалил, а кота потерял.
— Лена, давай поговорим, — с надеждой в голосе сказал он. — Всё слишком резко получилось.
Она молчала, сидела на кухне, перелистывая документы — распечатки у юриста, копии свидетельств, нотариальные бумаги. Кофе дымился, а Виктор сел напротив, выдыхая тяжело.
— Слушай, мы устали, — начал он. — Застряли. Это место — прошлое. Я хочу нового. Для нас обоих.
— А для меня что? — спросила она тихо, не поднимая глаз.
— Хочу, чтобы ты была счастлива. Но не в грязи и комарах. Мы можем жить удобно. Вместе. Без этих бесконечных битв за сарай и треснутую печку.
Елена усмехнулась, чуть с сарказмом:
— Давай я тебе нарисую такую картину — эскиз, по-простому: ты — муж, формально. Я — жена, только на бумаге. Дом — на тебя оформлен. Свекровь — хозяйка жизни. А я? Я — на огороде. Вы — в планах. Ты с риэлтором — за спиной. А я с документами — в обиде.
Виктор покраснел, отводя взгляд.
— Ну это же формальности! — пожал плечами он. — Не специально же.
— Конечно, формальности, — улыбнулась Елена. — И брак — тоже. Знаешь, если бы ты меня любил — ты даже мысли не допустил бы продавать то, что для меня значит всё. А ты — пошёл и сдал меня за ипотеку и одобрение мамы. Вот за это спасибо.
Виктор вскочил, голос стал резче:
— Ты опять преувеличиваешь, как всегда! Мамка — да, резкая бывает. Но и ты… тоже не подарок. Надоело уже жить как на минном поле!
— Минное поле — это когда идёшь по дому и не знаешь, рванёт ли сегодня, — холодно ответила она. — Так вот, сегодня взрыв был уже. Я не знаю, кто ты теперь, но такой сосед мне не нужен.
Он молчал. Смотрел просто. Без слов. Без упрёков. Понял.
— Это конец? — спросил тихо.
— А ты как думал? — пожала плечами она. — Я тут не для того, чтобы тебе котлетки лепить, пока вы с мамочкой меня переписываете на кого-то, кто ближе к центру.
Он встал молча, собирался уходить: искал ключи, натягивал ботинки, что-то забыл, потом просто стоял в дверях.
— Мама не права, — тихо сказал в конце. — Я запутался.
— Все мы запутались, Вить. Но я — распуталась.
Он ушёл без хлопка двери. Елена налила себе ещё кофе, рука дрожала — не от страха, а от облегчения.
Впервые за много лет она не была в клетке. Она стояла у двери. И ключ — в её руках.
Через неделю подала заявление на развод. Через десять дней Пётр Семёнович пригласил её на ужин — просто так, борщ и настойка. Через месяц начала процесс признания дачи совместно нажитым имуществом.
В каждом документе, в каждом шаге, в каждой фразе — училась одному: иметь право на свою жизнь.
Елена держала в руках судебное извещение, словно коктейль с ядом — холодный, противный, и с таким вкусом, что сразу хочется выплюнуть, но не можешь. Не от страха, нет. Страх ушёл ещё в тот день, когда Виктор сказал: — Ну давай, оформи быстро, без ссор, чтоб не мучиться. Тогда она поняла — всё серьёзно.
Письмо было простое, как разносолы у свекрови:
Ответчица — Волкова Елена Сергеевна.
Иск — признание имущества личной собственностью истца.
Истец — Волков Виктор Иванович.
И всё внутри взывало — «Да как ты смеешь!»
Пятнадцать лет вместе. Картошка, вырванная из земли, баня, которую сама строила, ремонт туалета, две зимы без отопления, комары, кусающие уши — и он, сукин сын, решил заявить: дача — только моя!
А за спиной, как злой дирижёр, стояла Лариса Ивановна. Женщина-ураган, комендантша без права на отпуск.
Суд назначили на среду, и с утра небо плакало, будто само устало от этой семейной драмы. Елена пришла одна, в плаще, с папкой документов и лицом библиотекаря, уставшего от очередного идиотского задания. Виктор — с адвокатом и, о, ужас, с мамой.
— Ну что, Леночка, опять со своими обидами? — сладко сказала Лариса Ивановна, поправляя зонт, как будто собиралась на праздник, а не на бой. — Всё делишь, да делишь. Надо уметь отпускать. Муж уходит — значит, не твой.
Елена посмотрела и, не моргнув, ответила:
— А вы не устали отпускать мужей, Лариса Ивановна? Или у вас семейная традиция — сначала жену, потом недвижимость, а потом снова обедать у мамы?
— Грубовато, — процедила свекровь, как будто ей пчёлы в губы залетели. — И неблагодарно. Мы же по-человечески пытались. Без грязи.
— А вы меня в эту грязь и втащили, — спокойно, но с колючим прищуром сказала Елена. — Только вот я теперь умею плавать.
Суд начался. Судья — женщина под шестьдесят, с видом училки, уставшей от глупых сочинений детей. Увидев фамилии, тихо улыбнулась:
— Опять Волковы… У нас в районе вы как сериал — без финала.
Адвокат Виктора выступил бодро, как рекламщик микроволновок:
— Уважаемый суд! Участок был куплен до брака, дом построен на личные деньги моего клиента. Есть чеки. Ответчица не может доказать участия в строительстве…
Елена встала, дождалась разрешения, подошла к столу и сказала:
— Уважаемый суд, чеки я вам не покажу. Но руки покажу — вот эти с мозолями. Я месила бетон, красила, таскала кирпич, варила борщ и вытирала пот с лица этого человека, пока он делал вид, что работает. А когда всё встало — я осталась. А он ушёл.
Судья наклонилась:
— Свидетели есть?
— Есть, — сказала Елена. — Пётр Семёнович, сосед. Он и трубы тянул, когда Виктор с мамой на море отдыхали, и канализацию чинил, стоя по колено в будущем «личном имуществе» Виктора.
Виктор опустил глаза, а Лариса Ивановна зашипела:
— Вот и показала, кто ты есть — грязь, склоки и мужики-соседи.
Елена холодно:
— А вы, Лариса Ивановна, живёте не сердцем, а кадастровым номером.
Судья внимательно посмотрела на всех:
— Мне всё понятно. Стороны услышаны. Дополнительное заседание через две недели, назначаю экспертизу вклада. И советую подумать… стоит ли драться за кирпичи, если стены между людьми уже рухнули.
Выходили молча. На улице моросил дождь. Виктор догнал Елену у подъезда суда.
— Лена… Я не знаю, как всё так получилось. — его голос был тихим, будто боялся нарушить тишину.
— Я знаю, Вить. Ты выбрал путь наименьшего сопротивления. Свой личный путь.
Он поджал губы, помолчал:
— А может, ещё не всё? Я могу всё исправить?
Елена посмотрела прямо, не как жена, а как человек, которому не нужны оправдания:
— Знаешь, Вить, когда дом рушится, можно латать крышу, но если гниль изнутри — всё бесполезно. Ты сдал меня. Мамочке. Своему комфорту. Своему «по-быстрому». А я теперь никуда не тороплюсь. Я останусь. В этом доме. В этой жизни. Без тебя.
Он смотрел ей вслед, как мальчик, которому отказали в конфете. Только вот она уже не была его сладостью. Она стала сталью.
Спустя месяц она выиграла дело. Дом признали совместно нажитым имуществом. Половина — её. Половина — его.
Она выкупила его часть. До копейки. За те самые «грязные» деньги, которые копила на отпуск. С первой же ночью, уже в своём доме, заперла все замки.
А потом распахнула окна — без страха, без тени.
Пётр Семёнович, услышав её смех с дачи, прислал сообщение:
«Всё слышно. Живёшь, Лена. Наконец-то живёшь.»
Она улыбнулась, посмотрела в небо — и впервые за долгое время не увидела там ни одной тучи.
