Дым от мангала висел над дачей плотной завесой, словно пытаясь скрыть накаляющуюся атмосферу. Марина, зажав в руке щипцы для углей, смотрела, как из старой «Лады» выгружается уже пятый по счету родственник мужа. В руках — все тот же клетчатый пакет из ближайшего супермаркета. «Опять торт», — мысленно выдохнула она, чувствуя, как под ногтями впивается металл.
— Коля, встречай гостей! — крикнула она так сладко, что Николай, чинивший кран на веранде, вздрогнул. Он знал этот тон. Этот тон предвещал ад.
Родня, как всегда, рассаживалась с видом королевской свиты. Тетя Люда, вечно жалующаяся на почки, дядя Витя с бутылкой домашнего вина (которое, как выяснилось в прошлый раз, было куплено у метро.
— Мариш, а шашлычок скоро? — тетя Люда щелкнула ножницами по пакету с тортом «Прага».
— У меня, знаешь, желудок с утра пустой…
— Давно уже пора! — подхватил Сергей, облизывая губы. — У тебя, Марина, мясо — пальчики оближешь. Мы ж специально голодные приехали!
Марина стиснула зубы. Они всегда приезжали голодными. Как будто неделю не ели. Как будто её шашлык — единственная пища в радиусе ста километров. Николай, словно пытаясь задобрить богов, достал из шкафа запыленную бутылку коньяка.
— Ну, раз уж собрались… Под хорошее мясо и коньячок найдется! — он хлопнул дядю Витю по плечу, избегая взгляда жены.
Родня оживилась. Бутылка застрекотала по стаканам, мясо с шипением ложилось на тарелки. Они ели жадно, словно боялись, что еда исчезнет. Тетя Люда причмокивала, обгладывая кость: «Мариш, ты просто волшебница!» Дядя Витя, наливая себе третью стопку, бубнил: «Вот это жизнь!»
А Марина стояла у мангала, наблюдая, как тает грудка, которую она мариновала три часа. Как исчезает коньяк, купленный на их с Николаем юбилей. Как их «семья» уминает за обе щеки её труд, её деньги, её терпение.
— Может, и тортик ваш попробую? — вдруг едко бросила она, хватая со стола нераспечатанную «Прагу». — А то вдруг он, как в прошлый раз испорченный (срок годности закончился)
Сергей, с набитым ртом, замер. Николай нервно кашлянул:
— Марина, ну хватит…
Хватит? — она резко развернула торт, сдирая упаковку. — Вот, полюбуйтесь! Видите, крем желтый? Это не куркума, это жир с кислинкой! — она швырнула десерт в ведро с углями. Пламя взметнулось вверх, осветив её лицо, искаженное яростью.
— Вы что, думаете, я не вижу? Приезжаете голодными, потому что знаете — у Марины мясо всегда первосортное, коньяк — не паленая бурда! А сами? Даже сыр к вину не привезете!
— Мы же… — начал дядя Витя, но она перебила:
— Вы — паразиты! Жрете моё, пьете наше, а потом ещё и советы раздаете, как мне Коле борщ варить!
Сергей, с набитым ртом, замер. Николай нервно кашлянул:
— Марина, ну хватит…
— Хватит? — её голос взорвался, как угли в мангале. — Хватит молчать? Да вы хоть раз подумали, что я не служанка ваша! Вы каждый раз приезжаете, как на бесплатную кормежку! Торт скидочный, вино — дешевая бурда из подземного перехода, а мясо — моё, маринованное, купленное на наши кровные!
Она шагнула к столу, и родня попятилась, будто от раскаленного железа.
— Вы думаете, я не вижу, как вы контейнеры в сумки пихаете? «На работе пообедаем»? Да вы хоть раз спасибо сказали? Нет! Вместо этого — советы: «Коля, ты бы жену приструнил, а то борщ пересоленный!» — она передразнила тётю Люду, скривив губы.
Дядя Витя попытался вставить:
— Мы же родня…
— Родня? — Марина засмеялась так резко, что тот замолчал. — Родня не сидит сложа руки, пока хозяйка пашет! Родня не везет в подарок еду, от которой собаку рвет! Родня не пьёт чужой коньяк, приговаривая: «Эх, жизнь удалась!»
Она схватила со стола бутылку и швырнула её в ведро с углями. Стекло разбилось, пламя взметнулось к небу, осветив её лицо — прекрасное и страшное в своей ярости.
— Всё! — прошипела она. — Шашлык — в помойку. Вы — за ворота. А в следующий раз… — она обвела их взглядом, от которого даже Сергей опустил глаза, — в следующий раз приедете со своим мясом. Или не приезжайте вообще.
Николай, до этого молчавший, вдруг грохнул кулаком по столу:
— Вы слышали? Марш отсюда!
Родня зашевелилась, как тараканы под светом лампы. Тетя Люда, бормоча что-то о «невоспитанности», сунула остатки торта в сумку. Дядя Витя попытался прихватить недопитую стопку, но Марина одним движением вылила её на землю.
— И вино своё заберите, — бросила она, указывая на бутылку из-под метро. — А то вдруг нам отраву подбросите.
Когда «Лада» скрылась в облаке пыли, Николай обнял Марину. Она дрожала, как струна после удара.
— Прости, — прошептал он. — Ты тысячу раз была права.
— Не надо прощений, — она выдохнула, глядя на догорающие угли. — Просто… Больше не пускай их.
На следующее утро Николай разбудил её запахом кофе и стуком топора во дворе.
— Это что? — Марина приподняла штору.
— Дрова рублю. А потом поеду за мясом, — он улыбнулся впервые за месяц. — Только для нас.
Солнце садилось за сосны, окрашивая озеро в медный отблеск, но Марина не видела красоты. Она смотрела на экран телефона, где в чате семейной группы красовалось фото: новая дача. Двухэтажная, с резными ставнями, мангалом побольше их старого, и — о, ирония — табличкой «Вход только для своих». Подпись: «Наконец-то место, где ценят родственных дух!».
— Смотри, — она бросила телефон Николаю, который чистил картошку на веранде. — «Родственный дух». Это про тех, кто торты с просрочкой таскает?
Он вздохнул. За этот год они слышали всё: что Марина — «скряга, испортившая семейные узы», а Николай — «подкаблучник, который променял кровь на борщ». Даже тетя Люда, вечно болевшая, внезапно обрела голос в соцсетях: «Когда родня для тебя — обуза, судьба воздает сполна».
— Может, и нам дачу продать? — Николай ткнул ножом в картофелину, будто это было сердце дяди Вити. — Купим палатку. Будем кочевать.
— Чтобы они сказали, что мы бомжи? — Марина фыркнула, но в голосе зазвучала горечь.
Они не пригласили. Даже формально. Даже «загляните на чай» — хотя чай они всё равно не купили бы, привезя пакет с пыльным «Ахматом» из дешевого магазина.
Осенью, когда первые листья падали в пустующее без гостей шашлычное ведро, Зина, их собака, нашла под забором конверт. Внутри — открытка с золотым тиснением: «Приглашаем на новоселье!». На обратной стороне — мелкий почерк тети Люды: «К сожалению, места хватит только для настоящей семьи».
— Настоящей, — Марина медленно разорвала открытку, наблюдая, как клочки падают в мангал. — Значит, мы — ненастоящие.
— Ну и чёрт с ними, — Николай обнял её за талию. — У нас своя правда.
Но вечером, когда он думал, что Марина спит, вышел на крыльцо и долго смотрел на тлеющие угли.
Их новая дача оказалась в двадцати километрах. Случайно, конечно. Марина «просто хотела посмотреть» — и завернула на грунтовку, увидев знакомую «Ладу».
Родня пировала. Тот же Сергей жарил шашлык, та же тетя Люда разливала вино (на этот раз в бутылках с этикеткой подороже). Племянница Лена, которая громко смеялась:
— Ой, дядя Коля раньше тут как раб на галерах! Помните, как его Марина заставляла дрова рубить?
Марина нажала на газ. Николай, сидевший рядом, побледнел:
— Ты… зачем?
— Чтобы убедиться, — её голос дрогнул. — Что мы им больше не нужны.
Но через неделю они узнали, что «новая дача» куплена в кредит, который родня не потянула. Что дядя Витя продал гараж, а Сергей взял подработку — и всё ради того, чтобы «не быть хуже них».
Зимой, когда их дорогу замело так, что даже Зина не рисковала выходить, Марина разбудила Николая:
— Слышишь?
Стук в калитку. За сугробом стояла тетя Люда в поношенной шубе, с тем же клетчатым пакетом в руках.
— Мариш… — голос её дрожал от холода. — Помоги. У нас свет отключили, печь сломалась… Пусти переночевать?
Марина посмотрела на пакет. Там, конечно, был торт. На этот раз без скидки — но срок годности истекал завтра.
— Знаешь, тетя, — она мягко закрыла калитку. — Мы теперь только для настоящей семьи.
Когда Николай налил ей коньяку (хорошего, выдержанного), Марина вдруг заплакала. Не из-за родни. А из-за того, что мир стал тихим. И в этой тишине наконец слышно, как трещат дрова в их печи. Их — и больше ничьих
— Знаешь, что я сегодня сделала? — Марина потянулась за бокалом. — Выкинула старый мангал.
Николай поднял бровь:
— Тот, где ты жарила наше мясо?
— Тот самый. Заменила его новым, поменьше. — Она улыбнулась, и в этом жесте было что-то освобождающее. — Для двоих хватит.
Они молча смотрели, как дымок от костра сливается с сумерками. Раньше здесь стояли крики, звон бокалов, фальшивое «спасибо». Теперь же тишину нарушал только треск поленьев в печи.
— Звонила Лена, — вдруг сказал Николай, гладя Зину за ухом. — Спрашивала, не хотим ли мы купить их старый диван. Говорит, «всё равно нам на новой даче мебели хватает».
Марина фыркнула:
— Новой? Да они её уже заложили, наверное. Помнишь, как Сергей хвастался, что взял кредит под 20%?
Они переглянулись и вдруг рассмеялись. Смеялись до слёз, до дрожи в плечах, пока Зина не тявкнула, требуя объяснений.
— Вот видишь, — Марина вытерла глаза. — Даже собака поняла: их драма — не наша больше.
Через год пришло письмо. Официальное, с гербовой печатью: тетя Люда оспаривала бабушкино наследство — старый сервиз, который годами пылился у Марины на антресолях.
— Хотят разделить, — Николай смял конверт в кулаке. — Наследство. Как будто мы не хоронили бабушку вдвоём, пока они «болели» на курортах.
Марина взяла сервиз в тот же вечер. Чашки с позолотой, блюдца с трещинками — всё это полетело в костёр, превращаясь в синие и зелёные огоньки.
— Пепел — лучший разделитель, — сказала она, наблюдая, как пламя слизывает последние осколки.
***
Весной они посадили яблоню. Там, где раньше стоял прокопченный мангал.
— Вырастет — будем пироги печь, — Николай утрамбовывал землю лопатой.
— Своими яблоками, — добавила Марина.
Когда пошёл первый дождь, они не побежали закрывать окна. Не спорили, кто поедет за роднёй на станцию. Не высчитывали, хватит ли мяса на всех.
Они просто сидели на крыльце, слушая, как дождь отмывает крышу от старого пепла.
А в семейном чате до сих пор пишут. Но Марина и Николай не читают. У них есть чат с Зиной. Там только три слова: «Мясо. Прогулка. Любовь». И этого достаточно.
