— Это что, шутка такая?! — Аня стояла посреди кухни, держа в руке деревянную лопатку, которой только что перевернула куриную грудку на сковороде. — Она теперь будет тут жить? У нас?
— Аня, ну не заводись, — Кирилл тяжело опустил портфель на табурет у двери и даже не снял ботинки. — Ей тяжело одной. После папы прошло уже два года, но она так и не адаптировалась.
— Так пусть адаптируется у себя дома, в своей квартире! — Аня повысила голос. — Это не санаторий. Это моя квартира. Или ты забыл, кто внёс первоначальный взнос и кому одобряли ипотеку?
Кирилл вздохнул. Он снял куртку, кинул её на спинку стула и на секунду закрыл глаза, как будто собирался с духом. Сковорода громко зашипела, но Аня не двинулась с места.
— Она не может жить одна, — спокойно сказал он. — У неё давление, страхи, панические атаки. Квартира у неё старая, в хрущёвке, без лифта. А здесь — всё рядом: магазины, поликлиника, аптека. Ну и ты рядом.
— Ага, особенно «я рядом». Вот уж кто в восторге — так это я, — усмехнулась Аня, бросая лопатку в раковину. — Скажи честно, Кирилл, ты сам это придумал или она?
— Она не настаивала. Просто… нам ведь несложно, — он вяло пожал плечами. — У нас две комнаты, она будет на диване в гостиной. Вечером телевизор посмотрит, поест и спать. Тихо и мирно.
— Знаю я её «тихо и мирно». С утра до вечера будет обсуждать, как я неправильно режу хлеб и что в её время мужчины были мужчинами, а женщины — не работали до девяти вечера, как проклятые.
— Ну зачем ты так? — нахмурился Кирилл. — Это всё из-за твоей работы, да? Ты всё время злая и уставшая. Может, пора что-то менять?
Аня вжалась в спинку кухонного стула.
— Прости, что работаю. Прости, что тяну ипотеку, продукты, уборку и ужины. Прости, что ты каждый день как тень — приходишь, ешь и уходишь в спальню. А теперь ты ещё и маму накидываешь сверху, как бонус.
Кирилл молчал. Он снял ботинки, аккуратно поставил их у стены и прошёл на кухню, как будто ничего страшного не случилось.
— Она приедет в субботу. Я заказал ей шкаф-купе, завтра привезут. Я возьму выходной, помогу собрать. Она не будет мешать, честно.
— Нет. — Аня подошла к холодильнику, достала бутылку холодной воды, отвинтила крышку и сделала несколько глотков. — Нет, Кирилл. Она не приедет. По крайней мере — не жить.
— А кто тебя спрашивал? — резко бросил он. — Это и моя квартира. И моя мать. Она пожилая женщина, а ты ведёшь себя как эгоистка.
Аня медленно поставила бутылку на стол и посмотрела на него так, будто впервые видела.
— Знаешь, что хуже всего? Что я даже не удивлена. Я всё ждала, когда это начнётся. Месяц назад — мелочи, когда она звонила тебе по десять раз в день. Потом — когда ты стал вычеркивать мои траты в общем бюджете. А теперь — она просто переезжает, и ты не считаешь нужным меня спросить.
— Потому что ты бы всё равно сказала «нет», — выпалил он. — Ты же всегда говоришь «нет», когда это не по-твоему.
Аня посмотрела на обугленную куриную грудку на сковороде и внезапно хохотнула.
— И ты называешь это браком? Знаешь, Кирилл, ты не просто изменился — ты стал другим человеком. А может, ты всегда был таким, просто я не замечала.
Он хотел что-то ответить, но в этот момент в прихожей загудел домофон. Кирилл пошёл к нему, и в трубке раздался знакомый голос.
— Сыночек, я подъехала. Не забудь ключ от домофона — я же с сумками.
Аня медленно повернулась к нему спиной, достала из ящика пачку спичек и чиркнула одной о коробок. Огонёк вспыхнул, и она поднесла его к выключенной конфорке. Сковорода снова зашипела.
— Делай, как хочешь. Только знай: я буду дома ровно до понедельника. А потом — посмотрим, кто здесь на самом деле живёт.
— Ты посуду-то моешь, Анечка, или просто водой полоскаешь? — голос Ольги Петровны раздался, как выстрел, прямо из-за спины.
Аня даже не обернулась. Она стояла у мойки и тщательно драила сковороду с подгоревшим соусом. Остатки «праздничного» ужина, который никто так и не доел. От пара запотели очки, волосы прилипли к вискам. В кухне витал запах раздражения, злости и «Фейри».
— Ольга Петровна, я работаю по 10 часов в день, а потом ещё полдня выслушиваю ваши замечания. Хотите — покупайте посудомойку, будет вам немецкое качество и блеск.
— Так я и думала. Ты же у нас карьеристка. Только вот семью такую карьеру не прокормит, — фыркнула свекровь, усевшись за кухонный стол, как на трон. — Вон, у Кирилла рубашка с утра мятая была. Ты что, даже не погладила?
— Ага, — Аня резко повернулась, капли мыльной воды брызнули на пол. — Потому что, видимо, вы считаете, что я тут домработница. Или гардеробщица. Или кухарка. Скажите — я и веник схвачу.
— Не груби. Женщина должна быть мягкой. Сговорчивой. А ты — как наждачка. Прямо больно рядом находиться. Ни тепла, ни уюта. Вот мой покойный муж…
— Не начинайте, — перебила Аня, вытирая руки о полотенце. — «Покойный муж», «в наше время», «вы не уважаете старших» — всё это я уже слышала. От вас. По кругу. Каждый день. А теперь ещё и Кирилл на ту же пластинку переключился.
— Конечно, переключился! Он же мужчина. А вы, извините, женщина. А не гвоздь в стене. Вам бы рожать и пироги печь, а не по офисам скакать, как мальчик.
Слово «рожать» ударило в висок, как пощёчина.
Аня сделала шаг вперёд. В голосе свекрови было столько пренебрежения, что захотелось швырнуть ей в лицо мокрую тарелку. Но она сдержалась.
— Вы же понимаете, Ольга Петровна, что вас никто сюда не звал? И вы не временно здесь. Вы себя уже хозяйкой чувствуете.
— Потому что вы — не хозяйка, — хмыкнула та. — Вы просто временная. А вот Кирилл — мой сын. А мать — это навсегда.
— Так вот в чём дело, — Аня прошептала и покачала головой. — Вы всегда меня ненавидели. Потому что я не такая, как вы. Потому что я не захотела слушаться. Не пошла на поклон.
— Я вас презираю, Аня, — честно сказала Ольга Петровна. — За ваше высокомерие, за то, как вы смотрите на людей сверху вниз, как будто все кругом деревня, а вы — царица. У вас нет ни доброты, ни женственности. Один холод и амбиции.
— А у вас — одна спесь и злоба. Вы манипулируете Кириллом, как куклой. Вы давите, жалуетесь, строите из себя жертву. А он — ведётся, как мальчик в коротких штанишках. Ему бы к психологу.
— Зато он с вами спокойный был. Тихий. А теперь — как ёж. Всё время напряжён. Не хочет домой идти. А вы не думали, почему?
Аня молчала. Потому что знала — думала. И не раз. Когда засыпала в одиночестве. Когда он приходил и молча ел. Когда сидел на балконе с сигаретой, хотя бросил три года назад. Когда ложился к ней в кровать, но был где-то далеко, в другой жизни. Может — с матерью, может — в прошлом. Может — просто не с ней.
В этот момент хлопнула дверь, и в прихожей послышались шаги.
— Я дома, — Кирилл скинул куртку и вошёл в кухню. Увидел двух женщин, стоящих напротив друг друга, как две шахматные королевы.
— О, — сухо бросил он. — Опять театр одного конфликта?
— Спроси у своей матери, кто у нас тут королева, — хрипло сказала Аня. — А я, наверное, в этой партии уже лишняя.
— Не начинай, — Кирилл устало провёл рукой по лицу. — Что опять?
— А ты сам скажи. Смотри, как быстро у вас всё наладилось. Мама рулит, ты киваешь. А я? Я просто лишняя. Функция. Была полезной — держали. Стала неудобной — выкинули.
Кирилл подошёл ближе, но Аня отступила.
— Ты с ума сошла, что ли? — он схватил её за руку. — Ты вообще слышишь себя?
— Не трогай! — рявкнула она и резко выдернула руку. — Хочешь силой меня остановить? Или тоже в кого-то превращаешься, Кирилл?
— Да потому что ты несёшь чушь! Мама — пожилой человек. Ты — молодая женщина, которая вместо того, чтобы понять, устраивает цирк. И знаешь что? Я устал.
— Я тоже, — Аня кивнула. — Только я устала не от мамы. Я устала от тебя. Ты — не тот, за кого я выходила замуж. Ты стал… удобным. Слабым. Трусливым.
В дверях стояла Ольга Петровна с выражением торжества на лице. Как будто только что объявили победителя в конкурсе на главную женщину в жизни сына.
— Если ты сейчас уйдёшь, можешь не возвращаться, — сказал Кирилл. — Я не намерен выбирать между вами.
Аня подошла к шкафу, достала спортивную сумку и открыла её на кухонном столе.
— Отлично, — бросила она. — Я выбираю за тебя. И за себя. Потому что я — не вещь. И не приложение к твоей маме. Увидимся в суде. С документами на квартиру.
И пошла собирать вещи.
— Аня, ты серьёзно? — голос Кирилла был глухим, как будто звонил не по телефону, а из склепа.
— Более чем, — спокойно ответила она, держа в руке прозрачную папку с документами. — Ты ведь хотел, чтобы я определилась. Я определилась.
Прошла неделя. Аня уехала — не хлопая дверьми. Просто собрала чемодан, положила ключи на тумбочку и вышла. Без истерик, слёз, сцен. Взяла ноутбук, телефон и пару платьев. Всё остальное — оставила. Пусть живут. Пусть обустраивают свой уютный матриархат.
Теперь она сидела в юридической консультации, облокотившись на пластиковый стол, пила кисло-сладкий чай из автомата и ждала, пока юрист отксерит её заявление.
— Но это же… квартира общая, — глухо продолжал Кирилл. — Мы же вместе в неё вложились. Ну ты же знаешь, это не так просто…
— Ты прав, — перебила Аня. — Квартира общая. Только вот жил в ней один человек. Точнее — две женщины. Я и твоя мама. А ты был где-то между. Как тень. Или как плинтус.
Он молчал. Долго.
— Ты хочешь продать её?
— Я хочу выйти из этого брака. И из этой квартиры. Вынести только себя. Остальное — по суду.
— Это из-за мамы? — глупо, почти с надеждой спросил он.
— Нет, Кирилл. Это из-за тебя. Из-за того, что ты не мужчина. Ты — сын. Мамин. И таким останешься.
Аня повесила трубку.
Юрист вернулся с бумагами. Она подписала, быстро, как в офисе, без эмоций.
На следующей неделе суд. Кирилл не пришёл. Прислал доверенность. Адвокат от него был вялый, как понедельник.
— Против раздела не возражаем, — протянул он. — Но просим учесть, что мать Кирилла проживает в квартире. Она пенсионерка, с медицинскими показаниями. Выселение — нецелесообразно.
Аня слушала, как будто это про кого-то другого. Женщину, у которой отняли голос, достоинство и право на жизнь. Нет, не квартиру — именно жизнь.
Она смотрела на судью и молчала.
— Есть возражения? — спросил судья.
— Есть, — сказала она, поднимаясь. — Я не против, чтобы его мать осталась. Я против, чтобы я продолжала жить в этом гнетущем, вечно недовольном, чужом доме. Пусть оставят себе стены. Я заберу свободу.
Через месяц сделка состоялась. Аня уступила свою долю по оценке, не спорила, не торговалась. Забрала деньги, закрыла ипотеку, распрощалась с банком и с прошлым.
Кирилл не позвонил. Не написал. Не извинился. Только однажды прислал по почте коробку с её книгами и зубной щёткой. Внутри лежала записка: «Если передумаешь, я всегда…»
Она порвала записку пополам, не дочитав.
Прошло ещё полгода. Аня сняла квартиру в другом районе — с балконом и стиральной машиной, без вечно брюзжащих соседей и сквозняков под дверью. Сделала косметику: перекрасила стены в светло-серый, поменяла лампочки, выкинула всё, что напоминало о совместной жизни.
И вот теперь она стояла в зеркале. Новое платье. Волосы подстрижены. Маникюр — наконец-то без сколов. На губах — не просто помада, а улыбка. Такая, как у человека, выжившего после пожара.
Зазвонил телефон.
— Мам, ты не хочешь к нам заехать в субботу? — голос её дочери звучал спокойно. — Мы хотим тебе кое-что показать.
— Конечно, — ответила Аня. — С радостью.
Она выключила телефон и посмотрела на себя. Всё та же женщина. Но теперь — без страха. Без вины. Без зависимости.
А внизу, в списке дел на холодильнике, значилось последнее, жирным маркером:
«Купить квартиру на себя. Только на себя. И больше никого не вписывать».
Она улыбнулась.
— Вот теперь всё правильно, — сказала она своему отражению.
И ушла на встречу с жизнью. Без оглядки.
