— Оленька, деточка, доброе утро! Ты же сегодня не сильно занята? Нам бы с Зоей на рынок смотаться, пока не жарко и народ не набежал. Ты же нас подбросишь, да? А то на автобусе так неудобно, да и сумки потом тащить…
Голос Тамары Игоревны, свекрови, бодрый и не допускающий даже мысли о возможном отказе, ворвался в размеренное субботнее утро Ольги, когда она, ещё не совсем проснувшись, наслаждалась редкой возможностью выпить кофе в тишине, строя расплывчатые планы на единственный полноценный выходной.
Ольга чуть поморщилась, словно от кислого, и прикрыла глаза, пытаясь сохранить остатки умиротворения. «Не сильно занята» на языке свекрови означало «абсолютно свободна и с нетерпением ожидаю ваших поручений». В её интонациях не было и тени просьбы, скорее, деловое распоряжение, уверенность в том, что невестка, конечно же, бросит все свои дела.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна, — Ольга заставила себя ответить ровно, тщательно скрывая подступающее раздражение, которое уже неприятно заворочалось где-то в солнечном сплетении. — Ну… вообще-то, у меня были кое-какие свои планы на сегодня…
— Да какие там у тебя могут быть планы важнее, чем родной матери своего мужа помочь? — моментально, не дав ей закончить фразу, перебила свекровь. В её голосе тут же появились обиженно-укоризненные нотки, рассчитанные на то, чтобы вызвать у Ольги чувство вины. — Нам же не на другой конец света ехать. Быстренько обернёмся, туда и обратно. И Зое моей рассаду помидорную обещали хорошую привезти, сама знаешь, ей одной не донести такие тяжести. Ты же всё понимаешь, Оленька.
Ольга понимала. Ещё как понимала. С той самой поры, как они с Вадимом, её мужем, пару лет назад, после долгих накоплений и некоторых лишений, наконец-то приобрели свою, пусть и подержанную, но вполне надёжную «ласточку», её жизнь незаметно, но неуклонно превратилась в некое подобие бесплатной службы такси для ближайших родственниц супруга. Тамара Игоревна и её родная сестра Зоя, с вечно недовольным выражением лица и плотно сжатыми губами, мгновенно оценили все преимущества наличия невестки-автомобилистки. Они словно хищницы, учуявшие лёгкую добычу, быстро и сноровисто взяли Ольгу и её машину в оборот.
Поначалу это были действительно редкие и, казалось бы, оправданные поездки: отвезти Тамару Игоревну в областную поликлинику к какому-нибудь редкому специалисту, приём у которого назначался за месяц, или помочь тёте Зое перевезти с цветочной выставки особенно пышный куст пионов, который никак не помещался в общественный транспорт. Ольга, конечно, не отказывала, считая такую помощь естественной частью семейных отношений. Но аппетиты росли с каждым днём, как на дрожжах. «Редкие поездки» незаметно и очень плавно перетекли в еженедельные, а затем и в регулярные, по два-три раза в неделю, вылазки по самым разнообразным надобностям. Субботний вояж на центральный рынок стал практически священным ритуалом, не подлежащим отмене ни при каких обстоятельствах. Затем к этому добавились набеги «просто по магазинам прошвырнуться, потому что в универмаге распродажа, а на автобусе туда добираться с тремя пересадками – это же сущий ад, сама понимаешь». Потом пошли визиты к бесчисленным подругам Тамары Игоревны, разбросанным по самым дальним и неудобным для проезда уголкам города, потому что «Наденьке скучно, её дети совсем забросили, а у Машеньки давление подскочило, нужно срочно проведать и привезти свежих булочек».
Ольга работала бухгалтером в небольшой, но очень динамично развивающейся строительной фирме. Работа была нервная, ответственная, часто требовала полной отдачи и задержек допоздна, особенно в отчётные периоды. И эти бесконечные «Оленька, подкинь», «Оленька, отвези», «Оленька, забери нас оттуда-то» выматывали её не столько физически, сколько морально. Она с каждым разом всё острее ощущала, как её бесцеремонно используют, как её личное время, её собственные планы и желания совершенно не берутся в расчёт, словно она была не человеком, а неодушевлённым предметом.
Каждая такая поездка неизменно сопровождалась непрерывным потоком ценных указаний и замечаний.
— Оля, ты здесь не паркуйся, тут место для инвалидов, хотя никаких знаков и нет, но я чувствую, — авторитетно заявляла Зоя, едва машина притормаживала. — Вон там, у того мусорного бака, приткнись, нам оттуда как раз ближе к мясным рядам будет.
— Оленька, деточка, не гони так сильно, у меня же сердце слабое, от такой езды оно у меня в пятки уходит, — начинала причитать Тамара Игоревна, хотя Ольга всегда вела машину предельно осторожно и аккуратно, особенно когда в салоне находились её драгоценные пассажирки.
— И выключи ты эту свою… музыку современную, от неё только голова раскалывается. Включи лучше что-нибудь душевное, радио «Шансон», например.
После каждого такого «культурного» выезда салон её автомобиля, который она старалась содержать в идеальной чистоте, наполнялся специфическим, трудно выветриваемым амбре – едкой смесью запаха нафталина от необъятного пальто Зои, валокордина, которым Тамара Игоревна обильно заливалась перед каждой поездкой «для профилактики», и чего-то неопределённо-кислого, вероятно, от пролитого кефира или рассыпавшихся ягод с рынка. А ещё – неизменные крошки от пирожков или чебуреков, которые дамы с аппетитом уплетали прямо в машине, не особо заботясь о последствиях для обивки сидений.
Несколько раз Ольга, набравшись смелости, пыталась очень деликатно, чтобы не обидеть, завести разговор с Вадимом.
— Вадик, пойми, я не могу каждый божий раз срываться с места и возить твою маму с тётей по первому их требованию. У меня ведь тоже есть работа, свои дела, мне нужно когда-то и отдыхать. Они же не маленькие дети, могут и на такси съездить, если уж так необходимо, это не такие большие деньги.
Вадим обычно лишь раздражённо отмахивался, не желая вникать в суть её претензий.
— Оль, ну ты опять начинаешь? Маме нужно помочь, что тебе, так сложно, что ли? Бензина жалко стало? Она же не чужой нам человек. И тётя Зоя тоже. Они уже пожилые, им тяжело самим. Будь ты человеком, прояви сочувствие.
«Пожилые» Тамара Игоревна, ещё достаточно бодрая и энергичная женщина шестидесяти пяти лет от роду, и её сестра Зоя, которая была старше всего на каких-то два-три года, тем не менее, демонстрировали поразительную выносливость и активность, когда дело касалось их собственных интересов и удовольствий. Они могли часами, не выказывая ни малейших признаков усталости, бродить по шумным рыночным рядам, придирчиво выбирая «самую лучшую картошечку, без глазков» или «ту самую кофточку с перламутровыми пуговицами, как у соседки». Но как только речь заходила о необходимости самостоятельного передвижения на общественном транспорте, они тут же превращались в немощных, едва передвигающих ноги старушек, для которых поездка в автобусе была равносильна подвигу.
Ольга стискивала зубы до боли в челюстях и молчала. Начинать открытый конфликт с мужем из-за его матери и тётки она пока не решалась, опасаясь ещё больше испортить и без того не самые гладкие отношения. Но с каждым днём, с каждой новой «неотложной» просьбой, глухое раздражение внутри неё росло и уплотнялось, как тугой снежный ком, готовый вот-вот сорваться с горы неудержимой лавиной. Она всё чаще ловила себя на мысли, что чувствует себя не женой, не любимой женщиной, а каким-то бесплатным приложением к собственному автомобилю, неодушевлённой функцией, которую можно использовать по своему усмотрению, совершенно не интересуясь её собственными желаниями, потребностями и элементарным самочувствием. И эта суббота, так некстати начавшаяся с очередного безапелляционного требования свекрови, обещала стать ещё одной увесистой каплей в уже почти переполнившейся чаше её многолетнего терпения.
— Хорошо, Тамара Игоревна, — произнесла она в трубку, прилагая неимоверные усилия, чтобы голос звучал спокойно и даже приветливо. — Через сколько времени за вами лучше заехать? — Да мы уже почти собрались, деточка, почти на низком старте! Минут через сорок, не позже, ждём тебя у подъезда! И постарайся не опаздывать, а то знаешь же, всё самое лучшее с утра разбирают, останется одна гниль! — жизнерадостно прочирикала свекровь и, даже не удосужившись попрощаться, повесила трубку.
Ольга медленно опустила телефон на стол. Все её тщательно выстроенные планы на тихую, спокойную субботу, на неспешную прогулку по осеннему парку, на чтение давно отложенной интересной книги – всё это в очередной, сто первый раз, летело ко всем чертям из-за прихотей родственников мужа. Она отрешённо посмотрела на свою чашку с уже совершенно остывшим, недопитым кофе. Кажется, даже он сегодня на вкус был особенно горьким.
Дни тянулись своей привычной, монотонной чередой, наполненной рабочими авралами, короткими передышками и, конечно же, неизменными «подкинь-отвези-забери» от Тамары Игоревны и Зои. Ольга уже почти смирилась с этой своей незавидной участью, научившись отключать эмоции и воспринимать их бесконечные просьбы как неизбежное зло, вроде плохой погоды или сезонной простуды. Она старалась не думать о том, сколько своего личного времени, сил и нервов тратит на обслуживание их прихотей, просто механически выполняла требуемое, надеясь, что когда-нибудь этот поток иссякнет сам собой. Но, как известно, аппетит приходит во время еды, и наглость, похоже, тоже.
Развязка, которой Ольга так подсознательно боялась и одновременно ждала, как избавления, наступила в самый обычный, ничем не примечательный вторник. День выдался особенно суматошным. На работе приближался квартальный отчёт, главный бухгалтер заболел, и на Ольгу свалилась львиная доля его обязанностей. Она с самого утра крутилась как белка в колесе, пытаясь разгрести завалы цифр, счетов-фактур и бесконечных таблиц. Голова гудела от напряжения, глаза слезились от многочасового сидения перед монитором, а желудок сводило от голода – на обед времени катастрофически не хватало. Именно в тот момент, когда она, вцепившись в телефонную трубку одной рукой и лихорадочно стуча по клавиатуре другой, пыталась выяснить у особо несговорчивого контрагента судьбу пропавшего платёжного поручения, на её мобильном раздался знакомый, требовательный звонок. Свекровь.
— Да, Тамара Игоревна, я слушаю, — Ольга постаралась, чтобы её голос звучал как можно более спокойно и деловито, хотя внутри всё кипело от досады на это очередное несвоевременное вторжение. Она зажала мобильный плечом, продолжая что-то черкать на бумажке.
— Оленька, золотце ты моё ненаглядное, выручай! — заворковала в трубку Тамара Игоревна с такой приторной сладостью, которая обычно предшествовала какой-нибудь особенно обременительной просьбе. — У нас тут с Зоенькой возникла одна совершенно неотложная поездочка, ну просто кровь из носу как надо! Ольга мысленно застонала. «Неотложная поездочка» в терминологии свекрови могла означать всё что угодно – от срочной необходимости купить новую шляпку к юбилею троюродной племянницы до жизненно важной миссии по доставке трёхлитровой банки солёных огурцов подруге на другой конец города.
— Тамара Игоревна, я сейчас на работе, и у меня очень, очень много дел, — осторожно начала Ольга, пытаясь подготовить почву для возможного отказа. — Что-то срочное случилось?
— Да что может быть срочнее свежего воздуха и душевного общения, деточка? — ничуть не смутившись, продолжала свекровь своим медовым голоском. — Мы тут с Зоенькой решили к нашей общей подруге, Любочке, на дачу съездить. У неё там сейчас такая красота – яблони цветут, птички поют, воздух – не надышишься! Да и баночки свои пустые она просила забрать, а то ей самой тащить тяжело. Так вот, мы подумали, ты же можешь отпроситься с работы на полдня, ну что там у тебя такого важного может быть, чтобы родной матери отказать в такой малости? Захватишь нас, быстренько смотаемся туда-обратно, и ты ещё успеешь вернуться к своим бумажкам.
Ольга на несколько секунд замолчала, не веря своим ушам. Отпроситься с работы на полдня. На полдня! В самый разгар квартального отчёта, когда каждая минута на счету, когда на ней висит ответственность за огромный пласт работы! Чтобы отвезти их с Зоей на дачу к какой-то Любочке «подышать воздухом» и «забрать баночки»?! Это уже было не просто наглостью, это было каким-то запредельным, вселенским эгоизмом и полным отсутствием элементарного такта и понимания чужих обстоятельств. Картина представилась ей с ужасающей ясностью: она, вымотанная и нервная, стоит в пробках, пока её драгоценные пассажирки на заднем сиденье обсуждают последние сплетни и рецепты пирогов, а потом, возможно, ещё и придётся помогать им грузить в машину эти самые «баночки», которые, как Ольга подозревала, окажутся вовсе не лёгкой стеклотарой, а увесистыми заготовками.
Внутри Ольги что-то окончательно и бесповоротно щёлкнуло. Словно перегорел какой-то предохранитель, отвечавший за её многолетнее терпение и стремление избегать конфликтов. Она вдруг с предельной отчётливостью осознала всю абсурдность и унизительность своего положения.
— Тамара Игоревна, — её голос прозвучал неожиданно твёрдо и холодно, без тени обычной уступчивости. — Я не смогу вас сегодня отвезти. И завтра тоже. Я не могу отпроситься с работы, у меня сейчас очень ответственный период, и меня никто не отпустит.
На том конце провода на несколько секунд повисла недоумённая тишина. Тамара Игоревна, очевидно, не привыкла к таким прямым и категоричным отказам от своей покладистой невестки.
— То есть как это… не сможешь? — в её голосе послышались ледяные нотки. — Ты что, Оленька, шутишь так неудачно? Мы же уже с Зоенькой почти собрались, пирожков напекли в дорогу. Любочка нас ждёт, стол накрывает.
— Я не шучу, Тамара Игоревна, — Ольга чувствовала, как по спине пробежал холодок от собственного осмелевания, но отступать она была не намерена. — У меня действительно очень много работы, и я физически не могу сейчас никуда ехать. Вызовите, пожалуйста, такси, или попросите кого-нибудь другого.
— Такси?! — в голосе свекрови прозвучало такое неподдельное возмущение, будто Ольга предложила ей отправиться на дачу пешком через минное поле. — Да ты в своём уме, девочка?! Какие такси, когда у нас есть ты с машиной?! Это же такие деньги на ветер! Да и кто «другой»? У кого ещё мы будем просить, если у собственного сына жена такая бессердечная и неблагодарная оказалась?! Я всегда говорила Вадику, что ты эгоистка, только о себе и думаешь, а на стариков тебе наплевать!
Обвинения посыпались на Ольгу как из рога изобилия. Тамара Игоревна больше не старалась сдерживать свой гнев, её голос звенел от обиды и праведного негодования. Она припомнила Ольге все её «грехи»: и то, что она редко звонит, и то, что не интересуется их здоровьем так часто, как «положено хорошей невестке», и то, что «смотрит на них волком», когда они просят о какой-нибудь «сущей мелочи». Ольга слушала этот поток упрёков молча, чувствуя, как внутри неё вместо привычного чувства вины поднимается холодная, отстранённая злость.
Да, она эгоистка. Да, она думает о себе. Потому что больше о ней, похоже, никто думать не собирался.
— Тамара Игоревна, я всё сказала, — прервала она наконец тираду свекрови. — Я не поеду. И обсуждать это больше не намерена. Извините, мне нужно работать.
И, не дожидаясь ответа, Ольга нажала на кнопку отбоя. Сердце колотилось где-то в горле, руки слегка дрожали, но в душе было странное, почти пьянящее чувство освобождения. Она сделала это. Она сказала «нет». Впервые за долгое время она поставила свои интересы выше их прихотей. Она знала, что вечером её ждёт серьёзный разговор с Вадимом, что Тамара Игоревна непременно нажалуется сыну, расписав всё в самых чёрных красках. Но сейчас ей было всё равно. Она сидела за своим рабочим столом, смотрела на мигающий курсор на мониторе и понимала, что сегодня что-то очень важное изменилось. Обратной дороги уже не будет.
Оставшийся рабочий день прошёл для Ольги как в тумане. Цифры и отчёты, ещё утром казавшиеся ей средоточием вселенских проблем, отошли на второй план, уступив место тревожному ожиданию вечерней бури. Она механически выполняла свои обязанности, но все мысли были там, дома, где её неминуемо ждал Вадим, уже наверняка «обработанный» и «накрученный» обиженной Тамарой Игоревной. Ольга представляла себе этот разговор во всех красках: обвинения, упрёки, попытки Вадима заставить её почувствовать себя виноватой, его искреннее недоумение, почему она не хочет «просто помочь маме». Она знала эту песню наизусть. Но сегодня, впервые за долгое время, в ней не было привычного страха перед его гневом, не было желания поскорее замять конфликт, извиниться, даже если не чувствовала за собой вины. Вместо этого в душе зрела холодная, почти ледяная решимость стоять на своём до конца. Хватит. Просто хватит.
Ключ в замке повернулся ровно в тот момент, когда Ольга, наскоро перекусив бутербродом, пыталась отвлечься от тяжёлых мыслей, механически переключая каналы телевизора. Вадим вошёл в квартиру, и одного взгляда на его сдвинутые брови, плотно сжатые губы и мрачный, как грозовая туча, вид было достаточно, чтобы понять – прелюдия окончена, начинается основное действие. Он даже не поздоровался, бросил ключи на тумбочку в прихожей с таким звуком, будто это были не ключи, а граната, и прошёл в комнату, где сидела Ольга. Его шаги были тяжёлыми, размеренными, как у человека, идущего на неприятный, но неизбежный разговор.
— Ты почему матери отказала? — его голос, низкий и напряжённый, ударил Ольгу, как хлыстом, хотя она и была готова к этому вопросу. Он остановился посреди комнаты, засунув руки в карманы джинсов, и смотрел на неё в упор, не мигая. — Она так на тебя рассчитывала! Ей плохо стало от твоего отказа! Она мне звонила, вся в расстроенных чувствах, давление подскочило!
Ольга медленно положила пульт на диван. Она не собиралась оправдываться или лебезить.
— Вадик, у меня работа, — спокойно, стараясь, чтобы голос не дрогнул, произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — Я уже объясняла Тамаре Игоревне, что у меня квартальный отчёт, и я просто физически не могу отпрашиваться на полдня, чтобы возить их с тётей Зоей на дачу к подруге. У меня завал, понимаешь? За-вал.
— Какой ещё завал может быть важнее здоровья моей матери?! — Вадим повысил голос, его лицо начало наливаться нездоровой краснотой. Он сделал шаг к ней. — Она просила тебя не о золотых горах, а о простой человеческой помощи! Ты что, не могла по-человечески войти в её положение? Она же не каждый день тебя о таком просит!
Ольга горько усмехнулась про себя. «Не каждый день». Да практически через день! Каждая их прихоть, каждая их «неотложная» поездка по магазинам, рынкам, поликлиникам и бесчисленным подругам почему-то всегда оказывалась важнее её работы, её планов, её элементарного права на отдых.
— Вадим, я не могу каждый день, и даже через день, срываться с работы и катать их по городу, — она старалась сохранять самообладание, но нотки металла уже отчётливо звенели в её голосе. — У них что, своих ног нет? Или такси вызвать для них – это непосильная задача? Я ведь не отказываюсь помогать в действительно экстренных случаях, но превращать меня в личного, круглосуточного и бесплатного извозчика – это уже слишком.
— Это моя мать! Ты слышишь меня? Моя мать! — Вадим почти кричал, его кулаки сжимались так, что побелели костяшки пальцев. Он был искренне возмущён её «чёрствостью» и «неблагодарностью». В его системе ценностей мать стояла на недосягаемом пьедестале, и любое слово, сказанное не в её пользу, воспринималось как личное оскорбление. — Ты обязана её уважать и помогать ей во всём! Какие ещё такси, когда есть ты с машиной?! Тебе что, жалко для моей матери бензина потратить или своего драгоценного времени?! Она тебя приняла в семью, как родную, а ты…
Вот тут Ольга не выдержала. Сдерживаемая неделями, месяцами, годами обида, раздражение, чувство несправедливости и унижения прорвались наружу, как гнойник. Она резко встала с дивана, её глаза сверкали от гнева.
— А может мне ещё и работу бросить, чтобы стать шофёром для твоей матери и её сестры? Вы не слишком ли все обнаглели?!
Её голос сорвался на крик, но это был не истеричный визг, а холодный, яростный выкрик человека, доведённого до последней черты. Она сделала шаг навстречу Вадиму, и он невольно отступил, опешив от такой неожиданной и яростной отповеди.
— Да что ты себе позволяешь?! — пролепетал он, но его обычная самоуверенность куда-то испарилась.
— Я себе позволяю говорить правду, Вадим! — Ольга не собиралась останавливаться. Словно прорвало плотину. — Твоя мать и её сестра воспринимают меня и мою машину как бесплатное приложение к своей комфортной жизни! Им плевать на мою работу, на мои планы, на моё самочувствие! «Оленька, подбрось», «Оленька, забери», «Оленька, смотайся» – это всё, что я от них слышу! Я должна быть готова сорваться по первому их звонку, бросить всё и мчаться удовлетворять их очередную прихоть! А если я посмею отказаться, как сегодня, то я сразу становлюсь «бессердечной эгоисткой», которой «наплевать на стариков»!
Она ходила по комнате, жестикулируя, её слова хлестали Вадима, как пощёчины.
— Ты хоть раз спросил меня, чего я хочу? Ты хоть раз поинтересовался, как я себя чувствую после этих бесконечных поездок, после их вечных придирок и указаний в моей же машине? Нет! Тебе главное, чтобы твоя мама была довольна! А я? Я так, приложение к твоей маме? Бесплатная рабочая сила? Мне надоело, Вадим! Надоело быть удобной для всех, кроме себя! Надоело чувствовать себя использованной вещью! Моя машина – это не общественный транспорт для всей вашей родни, а моя работа – это не синекура, с которой можно отпрашиваться по любому поводу, чтобы покатать твою матушку «подышать воздухом»! У меня есть свои обязанности, своя ответственность, и, представь себе, свои желания!
Она остановилась напротив него, тяжело дыша. Её лицо пылало, но в глазах стояла стальная решимость. Она высказала всё, что так долго копилось в её душе. Воздух в комнате казался наэлектризованным, густым от напряжения. Вадим смотрел на неё расширенными глазами, его лицо было бледным, на лбу выступили капельки пота. Он явно не ожидал такого взрыва, такого потока горьких обвинений. Он привык видеть Ольгу покладистой, уступчивой, всегда готовой пойти на компромисс. А сейчас перед ним стояла совершенно другая женщина – злая, решительная, не желающая больше терпеть. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Кажется, он впервые по-настоящему осознал глубину её обиды и отчаяния. Но осознание это было смешано с растерянностью и уязвлённым самолюбием. Его привычный мир, где мама всегда права, а жена должна быть покорной, рушился на глазах.
Тишина, повисшая в комнате после яростной тирады Ольги, была плотной, почти осязаемой, как вата, набившая уши. Вадим молчал, переваривая услышанное. Его лицо медленно меняло цвет – от бледности к багровым пятнам, которые проступали на щеках и шее. Он тяжело дышал, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. Первоначальная растерянность в его глазах сменилась сначала недоумением, а затем – плохо скрываемой злостью. Он не привык, чтобы ему перечили, тем более так открыто и жёстко, обвиняя при этом самого святого для него человека – его мать. Его мужское эго, задетое за живое, требовало немедленного реванша, восстановления попранного авторитета.
— Ах так?! — наконец выдавил он из себя, и голос его был глухим, полным сдерживаемой ярости. Он сделал шаг вперёд, снова вторгаясь в её личное пространство, но Ольга не отступила, выдержав его тяжёлый, прожигающий взгляд. — Значит, моя мать для тебя пустое место? Значит, все её просьбы – это «прихоти», а забота о ней – «обслуживание»? Ты вообще понимаешь, что ты говоришь?!
— Я прекрасно понимаю, что я говорю, Вадим, — Ольга ответила ему таким же ледяным тоном, не опуская глаз. Накопившаяся усталость от многолетних унижений и подавления собственных чувств придавала ей неожиданную силу и твёрдость. — Я говорю то, что ты никогда не хотел слышать. То, от чего ты всегда отмахивался, как от назойливой мухи. Да, для меня твоя мать и её сестра стали источником постоянного дискомфорта и раздражения! Да, я считаю, что они бессовестно пользуются мной и моей машиной! И да, я считаю, что ты, как мой муж, должен был в первую очередь защищать мои интересы, а не потакать всем капризам своей родни, делая вид, что ничего не происходит! Каждое её слово было как удар хлыста. Вадим дёрнулся, словно от физической боли. Его лицо исказилось.
— Защищать твои интересы от моей матери?! — он почти задохнулся от возмущения. — Да она жизнь на нас положила, на меня, на сестру! А ты… ты просто неблагодарная эгоистка! Ты пришла в нашу семью на всё готовое и ещё смеешь открывать рот и что-то требовать?! Моя мать – святая женщина, и я никому не позволю её оскорблять, тем более тебе!
— Святая женщина, которая не гнушается ездить на чужом горбу и вытирать ноги о чувства других людей? — горько усмехнулась Ольга. — Вадик, открой глаза! Твоя «святая» мать прекрасно манипулирует тобой и всеми вокруг, изображая из себя жертву, когда ей это выгодно. Она умело дёргает за ниточки твоего сыновнего долга, а ты и рад стараться, совершенно не замечая, что при этом страдают другие. И твоя тётя Зоя ей под стать. Они обе – два сапога пара!
Это было уже слишком. Обвинения в адрес матери Вадим ещё мог как-то стерпеть, списав на женскую обидчивость и усталость. Но назвать её манипуляторшей, да ещё и приплести сюда тётю Зою – это переходило все границы его терпения. —
Замолчи! — рявкнул он так, что задрожали стёкла в серванте. Его лицо побагровело до неузнаваемости, в глазах плескалась неприкрытая ненависть. — Я не желаю больше слушать эту грязь! Ты перешла все черты! Если моя мать для тебя «пустое место», если ты так ненавидишь мою родню, то что ты вообще делаешь рядом со мной?!
— Я тоже задаю себе этот вопрос, Вадим, — голос Ольги был неожиданно спокойным, но в этой спокойности чувствовалась окончательная, бесповоротная усталость и разочарование. — Что я делаю рядом с человеком, который не видит и не ценит меня? С человеком, для которого мнение его мамы всегда будет важнее мнения собственной жены? С человеком, который не способен даже попытаться понять, что я чувствую? Я устала быть на вторых ролях, устала быть вечно виноватой, устала оправдываться за то, что у меня есть свои желания и своя жизнь!
Она подошла к окну и отвернулась, глядя на равнодушные огни вечернего города. Ей больше не хотелось кричать, не хотелось спорить. Всё было сказано. Мосты были сожжены.
— Значит, это всё? — голос Вадима за её спиной прозвучал глухо, но в нём уже не было прежней ярости, скорее, какая-то злая, холодная констатация факта. — Значит, ты выбираешь свою «свободу» и «независимость» от моей семьи? Ольга медленно повернулась к нему. На её лице не было слёз, только бесконечная усталость и какая-то опустошённость.
— Я выбираю себя, Вадим, — тихо, но твёрдо сказала она. — Я выбираю уважение к себе. То, чего я так и не дождалась от тебя и твоей семьи. Если для тебя нормально, что твоя жена превращается в бесплатного извозчика и служанку для твоей родни, то нам действительно больше не о чем говорить. Мне такая жизнь не нужна. Вадим смотрел на неё долго, пристально, словно пытаясь найти в её лице хоть какие-то признаки сомнения, колебания, но не находил. Перед ним стояла чужая, решительная женщина, которая только что вынесла ему окончательный приговор. И он понял, что это конец. Конец их брака, конец их совместной жизни. Он не мог, да и не хотел, отказываться от своей матери, от своих привычных устоев. А она больше не хотела и не могла так жить.
— Ну что ж, — он криво усмехнулся, и в этой усмешке было больше горечи, чем злости. — Раз моя мать для тебя никто, и ты не хочешь быть частью моей семьи, тогда, наверное, ты права. Нам действительно больше не о чем говорить. Можешь считать себя свободной. Собирай свои вещи и убирайся к своей маме, раз моя тебе так не угодила! — слова вылетели сами собой, резкие, жестокие, отрезающие последние пути к отступлению.
Ольга молча кивнула. В этот момент она не чувствовала ни обиды, ни злости. Только глухую, ноющую боль где-то в груди и странное, почти физическое ощущение освобождения. Словно с её плеч свалился неподъёмный груз, который она тащила слишком долго. Она не стала ничего отвечать. Просто развернулась и пошла в спальню, чтобы начать собирать свои вещи. В квартире повисла тяжёлая, гнетущая атмосфера отчуждения и взаимной неприязни. Скандал, так долго назревавший, наконец, разразился, сметая всё на своём пути и оставляя после себя лишь руины когда-то близких отношений. Обратной дороги не было. Каждый из них сделал свой выбор. И этот выбор был окончательным.
