— Оксан, тут такое дело! — Вадим вошёл в гостиную, где жена, уютно устроившись на диване с ноутбуком, что-то увлечённо просматривала, и вид у него был такой, словно он нёс весть как минимум о выигрыше в лотерею, причём уже поделённую им по справедливости. — У Светки же свадьба скоро, ну, ты помнишь, не за горами. Так вот, мама звонила только что, они там с ней всё обсудили… в общем, они очень попросили, чтобы ты на этих выходных, то есть завтра и послезавтра, к ним приехала, помогла с финальной подготовкой. Говорят, дел там просто невпроворот, сама понимаешь, предсвадебная суета.
Он остановился посреди комнаты, ожидая от Оксаны восторженной реакции или, по крайней мере, понимающего кивка.
— Ну, там салаты эти бесконечные нарезать, квартиру к приёму первых гостей хоть немного украсить, может, ещё что-то по мелочи вылезет, сама знаешь, как это бывает. Мама говорит, если ты с утра до вечера подключишься, то за два дня как раз и управитесь. Она на тебя очень рассчитывает, говорит, у тебя рука лёгкая и вкус есть.
Оксана медленно оторвала взгляд от экрана ноутбука, где она как раз с улыбкой рассматривала фотографии загородного коттеджа, который её подруга Лена сняла для празднования своего дня рождения. Выражение её лица стремительно менялось: первоначальное недоумение сменилось откровенным изумлением, а затем на скулах проступили два жёстких пятна. Она захлопнула крышку ноутбука с чуть более резким звуком, чем обычно.
— Попросили, значит, — голос её прозвучал на удивление спокойно, но в этой спокойности чувствовалась сталь. — Вадим, я правильно понимаю, что ты сейчас предлагаешь мне отменить поездку к Ленке на день рождения, о которой я тебе говорила ещё две недели назад и которую мы с ней так долго планировали? Ты забыл, что я ей твёрдо обещала быть? Мы специально подгадывали эти выходные.
Вадим слегка смешался, словно только сейчас вспомнил об этом «незначительном» обстоятельстве. Он махнул рукой, как бы отгоняя несущественную помеху.
— Ой, ну Ленка… что Ленка? Подруга же, поймёт. Тут такое дело – сестра замуж выходит, событие, можно сказать, историческое для нашей семьи! Это же совсем другое, Оксан, ты сравниваешь несравнимые вещи. Семейное дело, тут надо помочь, без разговоров. Мама очень надеется, и Светка тоже, она так волнуется, сама не своя.
Оксана медленно поднялась с дивана. Её спокойствие испарилось без следа, уступив место холодному, сосредоточенному гневу. Она подошла почти вплотную к мужу, глядя ему прямо в глаза.
— Рассчитывают, значит? Надеются?
— Да, вообще-то!
— А не пошли бы твои мать и сестра куда подальше? Почему это они считают, что я по первому их зову буду приезжать к ним, откладывая все свои дела!
— Но…
— Как какая-то бесплатная рабсила или девочка на побегушках? Они что, меня лично спросили, могу ли я, хочу ли я? Или ты, мой драгоценный супруг, взял на себя смелость распорядиться моим временем и моими планами, даже не поставив меня в известность, а просто передал их царский указ?
Вадим отступил на шаг, искренне ошарашенный такой бурной и, по его мнению, совершенно неадекватной реакцией. Лицо его выражало смесь недоумения и зарождающегося раздражения.
— Ну, Оксан, ты чего сразу? Зачем так грубо? Что такого-то случилось? Я же, наоборот, думал… ну, как лучше. Я и предположить не мог, что ты откажешься. Это же семья. Родная сестра моя. Ей помощь нужна, это же естественно – откликнуться, помочь. Какие вообще могут быть планы или обещания важнее, чем поддержка близких в такой момент?
Оксана усмехнулась, но смех её был лишён всякого веселья.
— Семья? — переспросила она, подчёркивая каждое слово. — Это семья ТВОЕЙ сестры, Вадим. Её свадьба, её подготовка – это в первую очередь её забота и забота твоей матери. А у меня, представь себе, есть своя жизнь, свои друзья и свои планы, которые я не собираюсь ломать и перекраивать из-за их внезапных «очень попросили», которые на деле звучат как приказ, спущенный сверху. Так что можешь передать своим драгоценным родственницам, что я очень им сочувствую в их предсвадебной лихорадке, но помочь, увы, ничем не смогу. У меня другие, не менее важные для меня дела. И это моё окончательное решение. Разговор окончен.
— Погоди, погоди, какой ещё «разговор окончен»? — Вадим, оправившись от первого натиска, сделал шаг вперёд, сокращая дистанцию. Его лицо, ещё минуту назад выражавшее растерянное недоумение, теперь наливалось краской праведного возмущения. — Ты это сейчас серьёзно, Оксана? То есть, моя сестра, моя родная сестра, выходит замуж, один раз в жизни, а ты демонстративно отворачиваешься и заявляешь, что у тебя «другие дела»? Ты вообще понимаешь, как это выглядит со стороны? Что люди подумают? Что мама скажет? Она же… она же просто с ума сойдёт от такого твоего отношения!
Оксана скрестила руки на груди, её поза выражала непреклонность.
— А мне, Вадим, глубоко всё равно, как это выглядит со стороны для каких-то абстрактных «людей» или что там скажет твоя мама. Я живу не для того, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям или производить на кого-то впечатление. Моя жизнь – это мои решения. И я уже сказала, у меня есть планы, которые я не собираюсь менять. Ленка – моя лучшая подруга, у неё юбилей, и я дала ей слово, что приеду. Это важно для меня, понимаешь? Так же важно, как для Светка её свадьба. Почему её планы должны автоматически аннулировать мои?
Вадим нервно провёл рукой по волосам, его голос начал набирать силу, в нём зазвучали нотки обиды и укора.
— Да при чём тут вообще твоя Ленка со своим юбилеем? Это что, событие вселенского масштаба? Ну, поздравишь её потом, подаришь подарок, она же не чужой человек, поймёт и простит. А тут – свадьба! Единственная сестра! Мама одна не справится, Светка на нервах, сама знаешь, невесты какие бывают. Мы же семья, Оксана! Семья должна поддерживать друг друга в такие моменты, а не нос воротить из-за какой-то вечеринки! Или для тебя понятие «семья» заканчивается там, где начинаются твои личные хотелки?
— Мои «личные хотелки», как ты изволил выразиться, Вадим, — Оксана отчеканила каждое слово, её глаза сверкнули, — это моё право на собственное время и на уважение моих планов. И да, Ленкин юбилей для меня – событие. Потому что она моя подруга, и я ценю наши отношения. А что касается «семьи»… Знаешь, Вадим, мне иногда кажется, что в твоём понимании «семья» — это исключительно твоя мама и твоя сестра. А я так, приложение, которое должно быть всегда под рукой, когда им что-то понадобится. Когда твоей маме нужно было срочно перевезти рассаду на дачу, кто бросал все дела и вёз её на нашей машине, хотя у нас были другие планы? Когда Светке понадобилось посидеть с её ребёнком, потому что у неё «важная встреча», кто отпрашивался с работы? Не ты ли мне тогда говорил: «Оксан, ну войди в положение, это же семья»? А когда мне нужна была помощь, когда я болела и просила тебя побыть дома, твоя мама тут же находила тебе тысячу неотложных дел у неё. Так что давай не будем про «семью» и «взаимопомощь», ладно?
Вадим побагровел. Обвинения Оксаны, особенно упоминание тех случаев, когда он действительно ставил интересы своей матери выше её просьб, задели его за живое.
— Ты сейчас всё переворачиваешь с ног на голову! — почти выкрикнул он. — Ты упрекаешь меня в том, что я забочусь о своей матери и сестре? Это нормально – помогать своим родным! А ты просто эгоистка, которая думает только о себе и своих развлечениях! Тебе наплевать на чувства других, наплевать на то, что Светка будет расстроена, что мама будет переживать! Главное, чтобы тебе было хорошо, чтобы твои подружки были довольны! Ты просто не хочешь быть частью нашей семьи, вот и всё! Не хочешь прилагать никаких усилий, не хочешь ничем жертвовать!
— Жертвовать? — Оксана горько усмехнулась. — А почему всегда жертвовать должна я? Почему твоя сестра, взрослая женщина, выходящая замуж, не может нанять помощников для нарезки салатов и украшения квартиры, если они с матерью не справляются? У них что, денег нет? Или они просто привыкли, что есть я – удобная, безотказная Оксана, которая всё сделает бесплатно и ещё спасибо скажет за оказанную честь? Так вот, Вадим, это время прошло. Я больше не собираюсь быть бесплатной рабочей силой для твоих родственниц. И если это, по-твоему, эгоизм – пусть будет так. Значит, я эгоистка. И я никуда не поеду. Можешь передать это своей маме и сестре. А ещё лучше – пусть они сами мне позвонят, если у них хватит смелости посмотреть мне в глаза после своих «просьб». Хотя, сомневаюсь. Им удобнее действовать через тебя, зная, что ты всегда будешь на их стороне, а не на стороне своей жены.
— Значит, вот так, да? — Вадим с трудом протолкнул слова сквозь сжавшееся горло, его лицо было бледным, а глаза метали молнии. Он смотрел на Оксану так, словно она только что совершила нечто немыслимое, предала самые святые устои. — Ты просто… просто посылаешь мою семью? И меня вместе с ними, получается? Потому что тебе, видите ли, важнее поехать на какую-то там пьянку к подружке, чем помочь родным людям в такой момент, который бывает раз в жизни?
Оксана выдержала его взгляд, не дрогнув. Её спокойствие, однако, было обманчивым; внутри всё клокотало от смеси обиды и холодной ярости.
— Не передергивай, Вадим, и не приписывай мне того, чего я не говорила, — ответила она ровным, но предельно чётким тоном. — Я никого никуда не посылаю. Я всего лишь отстаиваю своё право на собственное время, на собственные планы и на элементарное уважение к себе. И да, день рождения моей лучшей подруги, которая была рядом со мной в самые разные моменты жизни, для меня важен. Так же, как для тебя, очевидно, жизненно важно мнение твоей мамы и сестры, которое ты неизменно ставишь выше моего, выше наших с тобой отношений, выше всего на свете. Ты даже не пытаешься меня понять, не пытаешься хотя бы на секунду встать на моё место. Ты сразу, без колебаний, занял их сторону, даже не выслушав меня толком, не вникнув в мои аргументы.
Вадим нервно потёр переносицу, его дыхание стало прерывистым. Затем он с какой-то показной решительностью выхватил из кармана джинсов телефон. Его пальцы яростно забегали по экрану, и через несколько секунд он приложил трубку к уху, демонстративно отвернувшись от Оксаны, но говоря при этом достаточно громко, чтобы каждое его слово, как раскалённый гвоздь, впивалось в её слух.
— Да, мам, привет… — начал он, и в его голосе зазвучали заискивающе-жалобные нотки, которые Оксана так хорошо знала и которые всегда предвещали очередную капитуляцию перед материнским авторитетом. — Да нет, у нас тут… всё нормально… то есть, не совсем нормально, если честно. Я тут с Оксаной поговорил насчёт выходных… ну, насчёт помощи Светке с подготовкой… И что ты думаешь? Она отказывается! Представляешь? Категорически! Наотрез!
Оксана молча скрестила руки на груди, наблюдая за этим разворачивающимся спектаклем с мрачным, почти физическим ощущением неизбежности. Ну вот, как и ожидалось. Главный козырь выложен на стол. Тяжёлая артиллерия в лице свекрови вступает в бой, и сейчас на неё обрушится вся мощь «семейного осуждения».
— Да, да, именно так! — продолжал Вадим, его голос дрожал от «справедливого» негодования. — Говорит, у неё какие-то там свои планы, какая-то подруга, день рождения у неё, видите ли… Это, по её мнению, важнее, чем родная сестра, которая замуж выходит! Я ей объясняю, что ты одна не справишься, что Светка и так на нервах вся, места себе не находит, а ей хоть бы хны! Как об стенку горох! Говорит, пусть, мол, сами разбираются, как хотят, или кого-нибудь нанимают… Нет, ты представляешь себе такой уровень эгоизма? Я просто в шоке, мам, я тебе клянусь… Что? Да, я ей всё сказал, что это не по-человечески, что так нельзя поступать с близкими… Она и слушать не хочет! Упёрлась рогом, и всё!
На том конце провода, очевидно, раздавались какие-то весьма экспрессивные тирады, потому что лицо Вадима становилось всё более мрачным, а желваки на скулах заходили ходуном, словно он с трудом сдерживал готовые сорваться с языка слова. Оксана не слышала конкретных фраз свекрови, но прекрасно могла их себе представить. Весь арсенал материнских манипуляций, упрёков в неблагодарности, обвинений в чёрствости и эгоизме, обрушиваемый сейчас на голову её «слабохарактерного» сына, который в очередной раз не смог «поставить на место» свою строптивую жену.
— Что теперь делать? Да я и сам не знаю, что теперь делать! — почти простонал Вадим в трубку, его плечи поникли. — Я ей и так, и эдак… Всё бесполезно! Она как будто чужая стала, мам, понимаешь? Как будто подменили её… Да, я ей передам… Хорошо, мам, я обязательно ей всё передам. Я попробую ещё раз с ней поговорить, но, честно говоря, я уже ни на что не надеюсь… Ладно, давай, пока. И ты Светке скажи, чтобы не очень расстраивалась… хотя как тут, скажи пожалуйста, не расстраиваться…
Он с силой нажал на кнопку отбоя, словно хотел раздавить телефон, и медленно, как на шарнирах, повернулся к Оксане. Его лицо было искажено гримасой, в которой смешались гнев, обида и какое-то почти детское отчаяние.
— Ну что, довольна теперь? — прошипел он, его голос был низким и угрожающим. — Добилась своего? Мама в полном шоке. Она сказала… она сказала, что если ты вот так демонстративно плюёшь на нашу семью, на её единственную дочь, на её чувства, то она не знает, как вообще с тобой дальше общаться и стоит ли. Она просила передать тебе, что если ты не одумаешься и не приедешь завтра как штык, то можешь считать, что для неё ты больше не существуешь. И Светка… Светка, наверное, сейчас рыдает в три ручья. Ты понимаешь, что ты творишь, Оксана? Ты разрушаешь всё! Ты своими руками рушишь отношения! Ради какой-то дурацкой гулянки ты готова растоптать чувства самых близких и дорогих мне людей!
Оксана слушала его, и внутри неё что-то окончательно обрывалось, уступая место ледяному спокойствию. Предательство. Вот то слово, которое сейчас пульсировало у неё в висках. Предательство со стороны человека, который клялся ей в любви и верности, который должен был быть её опорой и защитой, а вместо этого трусливо прятался за материнскую юбку и транслировал ей ультиматумы своей родни.
— Во-первых, Вадим, это не «какая-то дурацкая гулянка», а день рождения моей лучшей подруги, и я уже неоднократно объяснила тебе, почему это для меня важно, — её голос звучал ровно, почти бесцветно, но в нём не осталось и тени прежнего тепла или желания что-то доказывать. — А во-вторых, если твоя высокочтимая мама готова так легко вычеркнуть меня из своей жизни только потому, что я не желаю быть бесплатной рабочей силой на свадьбе её дочери, отменив при этом свои собственные, не менее важные для меня планы, то это исключительно её выбор. И её проблемы. Не мои. И знаешь, что я тебе скажу? Теперь это уже дело принципа. Даже если бы у меня не было абсолютно никаких планов на эти выходные, после таких гнусных ультиматумов и такого твоего поведения я бы точно никуда не поехала. Потому что я не вещь, которой можно помыкать и распоряжаться по своему усмотрению, и не собачка на коротком поводке, которую можно дёргать, когда вздумается.
Она сделала небольшую паузу, давая ему возможность осознать всю непреклонность её слов.
— А что касается твоей сестры Светки… Если она действительно сейчас рыдает в три ручья из-за того, что я не приеду нарезать ей тазик оливье и развешивать шарики, то мне её искренне жаль. Видимо, у неё в жизни действительно очень мало настоящих поводов для слёз. Либо она такая же законченная эгоистка, как и её мать, искренне считающая, что весь мир должен вращаться исключительно вокруг её драгоценной персоны и её грандиозной свадьбы. И ты, Вадим, — она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был тяжёлым, как могильная плита, — ты сейчас во всей красе продемонстрировал своё истинное лицо. Вместо того чтобы хотя бы попытаться защитить свою жену, встать на её сторону или хотя бы сохранить нейтралитет, ты предпочёл стать жалким рупором для своей мамочки и сестрички, послушно передавая их угрозы и омерзительные манипуляции. Ты даже не попытался их остановить, сказать им, что они не правы, что нельзя так разговаривать с человеком, которого ты, по твоим же словам, якобы любишь. Ты просто сдался. В очередной раз. Как ты это делаешь всегда, когда речь заходит о твоей «святой» семье.
Вадим открыл было рот, чтобы что-то возразить, чтобы выплеснуть накопившуюся в нём ярость, но слова застряли у него в горле. Он смотрел на Оксану так, словно видел перед собой совершенно незнакомого, чужого, враждебного человека – жёсткого, непреклонного, безжалостного. Кажется, он только сейчас, на каком-то глубинном уровне, начал смутно осознавать, что этот спор – это не просто очередная бытовая размолвка, каких у них бывали десятки. Это что-то гораздо более серьёзное, что-то, что затрагивало самые основы их отношений, их совместного будущего. Но принять эту страшную мысль, а тем более признать хотя бы долю своей неправоты, он был не в состоянии. Его мужское упрямство, подогреваемое глубоко укоренившейся обидой и непререкаемым материнским авторитетом, было сильнее любых доводов разума.
— Значит… значит, тебе на всё плевать? — наконец выдавил он, и в его голосе прозвучала неподдельная, почти детская растерянность, смешанная с горькой обидой. — Плевать на мою мать, на мою сестру, на меня? На всё, что нас связывало, на все эти годы?
Оксана горько, почти беззвучно усмехнулась.
— Нет, Вадим. Мне не плевать. Мне очень больно от того, что ты так легко, так бездумно готов растоптать мои чувства, мои интересы, моё достоинство ради сиюминутных прихотей своей родни. Мне невыносимо больно от того, что ты не видишь или упорно не хочешь видеть, как они бесцеремонно манипулируют тобой и планомерно пытаются разрушить нашу с тобой семью. Но я больше не позволю им этого сделать. И я не позволю тебе, слышишь, тебе, превратить меня в бессловесную, покорную тень, живущую по их указке и для их удобства. Так что да, мой ответ остаётся прежним. Я никуда не поеду. Можешь считать это моим окончательным и бесповоротным решением. И если твоя мама и сестра действительно хотят со мной «больше не общаться» — что ж, это их святое право. Возможно, так даже лучше будет для всех нас. По крайней мере, честнее.
— Значит, так? — Вадим смотрел на Оксану долго, не мигая, и в его взгляде смешались неверие, обида и какая-то холодная, отстранённая ярость. Он медленно провёл языком по пересохшим губам, словно пробуя на вкус горечь её последних слов. — Значит, для тебя всё это – моя мать, моя сестра, мои чувства, наши годы вместе – просто пустой звук? Ты готова вот так, одним махом, всё это перечеркнуть, растоптать, только потому, что тебе не захотелось помочь? Потому что твоя гордыня, твоё упрямство оказались важнее всего на свете? Ты вообще понимаешь, что ты сейчас делаешь, Оксана? Ты понимаешь, к чему это всё ведёт? Если ты так ставишь вопрос, если для тебя моя семья – это враги, а мои просьбы – это посягательство на твою драгоценную свободу, тогда я… я вообще не знаю, как нам дальше с тобой жить. Ты слышишь? Не знаю! Может, тебе действительно лучше будет одной, раз ты так ценишь свою независимость и так презираешь всё, что дорого мне?
Оксана слушала его, и каменное выражение не сходило с её лица. Каждое его слово, произнесённое с надрывом и показным отчаянием, лишь укрепляло её в мысли, что она приняла единственно верное решение. Он так и не понял. Или не захотел понять. Он видел только её «упрямство» и «гордыню», но в упор не замечал собственного малодушия, своей неспособности выстроить здоровые отношения, где есть место не только его матери и сестре, но и жене.
— Ах, вот как мы заговорили, Вадим? — её голос был спокоен, но в этой спокойной воде скрывались опасные глубины. — Теперь уже я во всём виновата? Я разрушаю, я презираю, я не ценю? А ты, значит, белый и пушистый, жертва обстоятельств и моей «чёрствости»? Не смеши меня. Ты прекрасно знаешь, и я знаю, и, уверена, твоя мама с сестрой тоже прекрасно это понимают, что проблема не во мне и не в моих «капризах». Проблема в тебе, Вадим. В том, что ты так и не повзрослел. Ты так и остался маменькиным сынком, для которого слово матери – закон, а её желания – священны и неоспоримы, даже если они идут вразрез со здравым смыслом и интересами твоей собственной семьи. Нашей семьи, Вадим. Той, которую ты, по идее, должен был бы ставить на первое место.
Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отшатнулся, словно от её слов исходила физическая угроза.
— Сколько лет мы вместе, Вадим? А сколько раз ты за эти годы поставил мои интересы, наши общие планы, моё мнение выше желаний своей матери или сестры? Хоть раз? Я не припомню такого. Зато я прекрасно помню, сколько раз я отменяла свои встречи, переносила свои дела, задвигала свои желания куда подальше, потому что «маме надо помочь», «Светке надо посодействовать», «они же семья, Оксаночка, войди в положение». И я входила. До поры до времени. Я терпела, я старалась быть хорошей, удобной, понимающей невесткой и золовкой. Но всему есть предел, Вадим. Мой предел наступил. Я устала быть девочкой для битья, устала быть вечной должницей твоей родне, устала от того, что моё мнение и мои чувства в этой «семье» не значат ровным счётом ничего. Ты говоришь, ты не знаешь, как нам дальше жить? А я тебе скажу. Дальше так, как было, мы точно жить не будем. Я больше не позволю ни тебе, ни твоим родственникам вытирать об меня ноги.
Вадим смотрел на неё широко раскрытыми глазами, в которых плескался уже не гнев, а скорее испуг и какое-то отчаянное, запоздалое осознание того, что происходит нечто непоправимое. Он хотел что-то сказать, возразить, обвинить её в очередной раз, но слова застревали в горле. Он вдруг почувствовал себя невероятно уставшим, опустошённым. Этот скандал, начавшийся, казалось бы, с такой банальной бытовой ситуации, разросся до чудовищных размеров, обнажив все скрытые трещины в их отношениях, все застарелые обиды и невысказанные претензии.
— Значит… это всё? — тихо, почти шёпотом, произнёс он, и в его голосе уже не было прежней уверенности, только горечь и какая-то обречённость. — Ты сейчас серьёзно вот так… ставишь точку?
Оксана невесело усмехнулась.
— Точку ставишь не ты, Вадим, и не я. Точку поставила твоя семья, когда решила, что имеет право бесцеремонно вторгаться в нашу жизнь и диктовать свои условия. А ты им в этом с радостью подыграл, в очередной раз доказав, на чьей ты стороне. Так что, да, наверное, это всё. По крайней мере, всё то, что было раньше. Я больше не хочу и не буду жить так, как мы жили. Я хочу уважения к себе, Вадим. Элементарного человеческого уважения. И если ты не можешь мне этого дать, если для тебя важнее быть хорошим сыном и братом, чем хорошим мужем, то, наверное, нам действительно не по пути.
Она развернулась и медленно пошла в сторону спальни, не оглядываясь. Вадим остался стоять посреди гостиной, как громом поражённый. Он смотрел ей вслед, и в его голове билась только одна мысль: «Как… как это всё могло случиться? Из-за какой-то дурацкой помощи…» Но где-то в глубине души он смутно понимал, что дело было совсем не в помощи и не в салатах. Дело было в чём-то гораздо большем, в чём-то, что копилось годами и теперь, наконец, прорвалось наружу, сметая всё на своём пути.
Оксана вошла в спальню и плотно прикрыла за собой дверь. Не заперла, нет. Просто прикрыла. Она подошла к окну и посмотрела на вечерний город. Внизу суетились машины, спешили по своим делам люди, жизнь шла своим чередом. А её жизнь, казалось, только что сделала крутой, непредвиденный поворот. И куда он её выведет, она пока не знала. Но одно она знала точно: назад, в то прошлое, где она была лишь тенью, безмолвной и покорной, она уже не вернётся. Никогда.
Вадим ещё некоторое время постоял в гостиной, потом тяжело вздохнул и, словно нехотя, побрёл на кухню. Он открыл холодильник, достал бутылку холодной воды, налил полный стакан и залпом выпил. Вода не принесла облегчения. Внутри всё горело. Он сел за стол, обхватил голову руками. В ушах всё ещё звучали слова Оксаны, жёсткие, беспощадные, но, как это ни страшно было признавать, во многом справедливые. Он вдруг с ужасающей ясностью осознал, что только что, возможно, потерял самого близкого человека. И виноват в этом был только он сам. Но признаться в этом даже себе было невыносимо тяжело. Проще было злиться, обижаться, обвинять её в эгоизме и неблагодарности.
Так они и сидели, каждый в своей комнате, разделённые не только тонкой стеной, но и огромной, зияющей пропастью непонимания, обид и разрушенных надежд. Скандал, такой обычный, такой, казалось бы, предсказуемый, закончился. Но закончился ли? Или это было только начало чего-то нового, пугающего и совершенно неизвестного? В квартире царила гнетущая, тяжёлая атмосфера, пропитанная горечью и взаимным отчуждением. И оба они понимали, что после этого вечера их жизнь уже никогда не будет прежней…
