Оксана шла домой, тяжело переставляя ноги. Сумка с продуктами больно врезалась в плечо, но она упрямо не меняла руку — это было уже привычкой. Всё, как обычно: маршрутка до конечной, пятиминутный марш-бросок вдоль облезлого забора и — девятиэтажка, чья входная дверь скрипела так же, как и год назад. Ей было двадцать девять, и она давно чувствовала себя старше, чем числилось в паспорте.
На кухне уже пахло жареной гречкой. Значит, Галина Петровна всё-таки решила не дожидаться, пока сноха вернётся с работы.
— Ты где ходишь? — ворчливо встретила её свекровь, не отрываясь от плиты. — Андрей голодный с работы пришёл, а ты, как всегда, шатаешься.
Оксана молча поставила сумку на табурет, сдержав порыв бросить её на пол.
Голодный… А кто это, интересно, в холодильник каждую неделю закладывает ползарплаты?
Она не ответила. Только пошла мыть руки, мимоходом взглянув на мужа. Тот сидел за столом с планшетом, лениво листая новости.
— Привет, — выдавила она.
— Привет. Как день? — не поднимая глаз, спросил он.
— Нормально, — коротко, без подробностей. Ей уже давно не хотелось делиться.
Они жили втроём в крохотной двухкомнатной квартире, которую купили четыре года назад с помощью кредита, родительского капитала и всех нервов, какие только можно было потратить. С тех пор ничего не изменилось, кроме чувства, что их становится всё меньше — как будто пространство квартиры расширяется не вширь, а вглубь, и там, где раньше были разговоры и смех, теперь пустота.
Галина Петровна хозяйничала здесь как у себя дома. Андрей всё объяснял просто:
— Ну ты же знаешь, ей тяжело одной после смерти отца. Она у нас.
— Уже третий год.
Это Оксана проглотила, как и многое другое. Привычка быть удобной — странная болезнь, которую трудно лечить.
А ещё был график: утром — на основную работу, вечером — на подработку в цветочный павильон у метро. По выходным — уборка, готовка, бухгалтерия маминого ИП.
Иногда кажется, что я — просто функциональный бытовой прибор, — пронеслось в голове. Она вытерла руки и принялась доставать из сумки продукты.
— Сыр дорогой взяла, — тут же подала голос свекровь. — Я, конечно, не влезаю, но раньше брали попроще.
— Это по акции, — спокойно ответила Оксана.
— Всё равно. Деньги на ветер.
Она промолчала. В комнате на секунду повисла тишина, только Андрей листал планшет.
Опять молчит. Как будто меня тут нет. А когда мама что-то говорит, у него всегда найдётся слово поддержки.
Они ужинали молча, как в плохом фильме, где актёры забыли сценарий. Только ложки звякали о дно тарелок, и радио с подоконника на фоне говорило что-то про погоду.
— Завтра потеплеет, — наконец сказал Андрей, словно в надежде разрядить воздух.
— Может, на рынок сходим? — подхватила Галина Петровна. — Надо мне брюки новые, те, что летом брали, растянулись.
— Сходите вдвоём, — предложила Оксана.
— А ты?
— Я на работе. В субботу смена.
Пауза.
— Всё время ты на работе, — с досадой сказала свекровь. — Андрей вон как человек, в выходные отдыхает, а ты всё… куда-то бежишь.
Оксана усмехнулась — сухо, безрадостно.
Потому что если не я, то кто будет покупать тебе лекарства, платить за коммуналку и брать твои брюки, «растянувшиеся летом»?
— Ну да, — только и сказала она. — Я побегу мыть посуду.
Позже, когда все разошлись по своим углам — Галина Петровна к любимым сериалам, Андрей к своему планшету, — Оксана села на край дивана, включила лампу и открыла письмо. Бумажное, настоящее.
— Кто сейчас вообще пишет письма? — пробормотала она и аккуратно разрезала конверт.
Почерк был немного небрежный, знакомый. Её двоюродная бабушка Александра Ивановна жила в другом городе, редко звонила, но всегда поздравляла с днём рождения. Последний раз они виделись лет десять назад. Оксана уже не думала, что вообще когда-нибудь получит от неё весточку.
В письме было коротко:
«Дорогая Оксана!
Мне уже 83, я чувствую, что сил у меня всё меньше. Я решила переписать квартиру на тебя — трёхкомнатную, в центре. Ты всегда была доброй девочкой и не отвернулась, когда все забыли про меня. Документы уже у нотариуса, тебе только нужно подписать и забрать.
Живи, как хочешь, и будь свободной.
Твоя баба Шура.»
Оксана перечитала трижды. Руки дрожали.
— Квартира… в центре…
И тут она услышала шаги. Андрей стоял в дверях, потирая шею.
— Ты чего это читаешь тут в темноте? — спросил он, прищурившись.
Она машинально прикрыла письмо.
— Так, ничего. Просто письмо от Шуры.
— Бабушка? Жива ещё?
— Нет. Умерла. Мне вот… написала перед смертью.
— А… — он замолчал, глядя на её лицо. — И что написала?
— Завещание на меня оформила. Квартира в центре. Трёхкомнатная.
Она не знала, почему сказала это вслух. Просто — как будто отчиталась.
Андрей удивлённо поднял брови. Потом медленно присел рядом.
— В центре? В каком центре? Где?
— В Самаре.
— Так это ж деньги… ой-ой… — он вдруг расхохотался. — Оксана, да ты у нас богачка теперь.
Галина Петровна появилась мгновенно — словно тень, просочившаяся сквозь стену.
— Что за деньги? Что за бабушка?
— Маме вон завещали квартиру, — с лёгкой иронией сказал Андрей. — В Самаре. Трёшка.
— Завещали? На тебя? — Галина Петровна прищурилась. — А зачем на тебя? Это же родня дальняя. Лучше бы ты на Андрея оформила — хоть толк был бы.
— Это моя бабушка, — спокойно, но твёрдо ответила Оксана.
— Да ладно, бабушка. Квартира — общее дело. Раз ты в нашей семье, значит, и жильё — на семью.
— Галина Петровна… — Оксана встала. — Пока что это просто письмо. Никакого «общего дела» ещё нет.
Свекровь посмотрела на неё долгим, изучающим взглядом.
— Ну-ну. Только потом не удивляйся, если всё это вдруг окажется не таким, как ты надеялась.
Когда Оксана осталась одна, она долго смотрела в окно. Двор, залитый уличным фонарём, казался чужим. На скамейке сидел сосед с термосом — всё, как всегда.
Но в ней что-то сдвинулось. Едва уловимое, но важное.
Я не отдам её. Ни им, ни страху, ни привычке быть удобной.
И эта мысль впервые за долгое время согрела сильнее, чем вечерний чай.
Оксана пришла домой позже обычного — поезд из Самары задержали. За два дня она оформила все документы, побывала у нотариуса, получила ключи. Вошла в старую, пахнущую книгами и вареньем квартиру, где когда-то жила баба Шура, и расплакалась. Впервые за долгое время — не от обиды, не от усталости, а от ощущения простора, тишины и того, что кто-то когда-то всё же подумал о ней по-настоящему.
Теперь — обратно в Москву. И сразу — как будто гвоздём в ладонь:
— Где ты шлялась? — Андрей вышел из кухни.
— Я же говорила: в Самару.
— Так ты могла бы предупредить! Мы тут с мамой думали уже, что ты… мало ли.
— Я писала. Утром.
— Да у тебя весь телефон в этих бесконечных «позже напишу». Ты когда собираешься серьёзно относиться к семье?
Семья…
Оксана не ответила. Пошла мыть руки. Чем чаще он говорил «семья», тем сильнее ей хотелось просто выйти и захлопнуть дверь.
— Документы оформила? — услышала за спиной.
— Да.
— На себя?
— На кого же ещё?
Андрей на мгновение замолчал.
— Ты не хочешь поговорить, как взрослые люди?
— А мы разве не взрослые? — она повернулась. — Я взрослый человек, который три года кормит всю эту квартиру. Я взрослый человек, который спит по четыре часа и пашет без выходных.
— Оксана…
— Нет, подожди. Теперь я ещё и должна обсуждать с тобой, как поделить то, что мне оставила единственная родственница, которая хоть раз подумала обо мне?
Он молчал. И впервые за долгое время выглядел неуверенным.
— Это ведь не про деньги, — мягко сказал он. — Это про доверие. Мы же вместе. Разве нет?
Тут в комнату вошла Галина Петровна.
— Я тут подумала, — начала она без всякого вступления. — Трёшка в центре — это же мечта. Продавать — глупо. Но можно сдавать. Мы бы в ипотеку взяли побольше, а ты бы платёж тянула с аренды. Удобно.
— Нет.
— Что — «нет»?
— Я туда переезжаю.
— Как — одна? — голос свекрови стал высоким и пронзительным. — А Андрей? А мы? Ты что, разрываешь семью?
Оксана почувствовала, как её начинает трясти.
— Нет, Галина Петровна. Семья — это когда есть поддержка. Когда ты знаешь, что тебя не сдадут, не продавят, не будут считать твои деньги. Вы трое года живёте на мне. И теперь вы хотите жить на моей бабушке.
— Да как ты смеешь так говорить! — закричала Галина Петровна. — Да если бы не мы, ты бы с ума тут сошла! Кто тебе помогал? Кто Андрея растил?
— Вы растили Андрея. Но я не ваш ребёнок. И я не ваша корова.
Она вдруг сказала это спокойно, даже с лёгкостью.
— Я ухожу.
— Погоди, — тихо сказал Андрей. — Ты что, правда собираешься… одна?
Оксана посмотрела на него — долго и внимательно. Того Андрея, которого она когда-то полюбила, уже не было. Остался тот, кто привык, что женщина рядом — это молчащая функция.
— Да, одна. Пока — одна. Но не в пустоту. У меня есть квартира. И есть я. Этого, поверь, уже достаточно.
Она собрала чемодан за десять минут. Не вещи — воздух. Свободу.
Галина Петровна металась по квартире, причитая и отпуская ядовитые комментарии. Андрей стоял, опершись о дверной косяк, и смотрел, как она застёгивает молнию.
— Ты ведь пожалеешь.
— А ты — вспомнишь.
Она захлопнула за собой дверь. На площадке пахло пылью и варёной картошкой.
Но где-то в груди щёлкнуло: будто открылась форточка, и воздух впервые за долгие годы пошёл внутрь.
В квартире бабушки было странно тихо. Не мертво, как в больнице, и не пусто, как в подъезде ночью, а по-настоящему тихо — так, как бывает только в местах, где давно никто не ругался.
Оксана включила настольную лампу — старая с зелёным абажуром, ещё с советских времён. Свет упал на дубовый стол, на котором баба Шура когда-то писала письма. С краю стояла коробка, перевязанная бечёвкой. На крышке — аккуратный карандашный почерк:
«Оксана. Смотреть только когда будешь дома».
Она села. Развязала узел. Внутри — фотографии, письма, заметки. Вырезки из газет, открытки из 70-х, конверт с сухими цветами. И ещё — ключ от маленькой шкатулки с замочком. Внутри — кольцо. Простое, золотое, с аккуратной гравировкой внутри:
«Ш. + С. 1959»
Оксана прижала кольцо к ладони. Её бабушка, строгая, лаконичная, редко говорившая о личном, всё же что-то оставила ей — не только имущество, но и историю.
На обороте одной из фотографий, где бабушка ещё молодая, в военной форме, стояла рядом с каким-то парнем у Волги, было написано:
«Если будешь когда-нибудь чувствовать себя одинокой — знай: всё уже было. И проходит».
Оксана долго смотрела на снимок. Кто этот мужчина? Почему бабушка его никогда не упоминала? Где дед, которого она якобы «не любила упоминать»?
Вдруг раздался звонок в дверь.
Оксана вздрогнула. Никто не знал, что она уже здесь. Она медленно подошла и посмотрела в глазок.
За дверью стояла девушка — невысокая, светловолосая, с большим рюкзаком и красными глазами.
Оксана приоткрыла дверь.
— Простите, — сказала девушка. — Вы Оксана?
— Да…
— А я — Вера. Я… Внучка Серафима. Он знал вашу бабушку. Очень хорошо знал.
— Подождите… Серафима? Это…
— Он — тот, кого вы ищете. И я думаю, у нас с вами общая история.
Оксана отступила вглубь квартиры и жестом пригласила Веру войти.
На столе лежала фотография. Та самая.
— Я принесла письма, — сказала Вера. — Они всё это время хранились у нас. И перед смертью дед велел мне найти вас.
Оксана почувствовала, как в груди нарастает волнение. Мир, казавшийся прочитанной книгой, вдруг начал перелистывать страницы сам.
Может, бабушка хотела, чтобы она не чувствовала себя одинокой не только в прошлом, но и в будущем?
Может, даже сейчас, когда казалось, что всё оборвалось, история только начиналась?
