— Слушай, ну я правда не понимаю, почему люди везде такие противные! — Вероника хлопнула ладонью по столу, разлив чай из кружки. — Вот хоть куда не сунься — либо хамят, либо начальник как волк.
Соседка Люба вяло кивнула, перебирая фасоль в пластиковой миске. У неё были толстые пальцы с потемневшими от работы ногтями, руки пахли чесноком и мылом. За окном визжал петух, где-то стучали топором.
— Может, просто характер у тебя… специфический? — сказала она с натяжкой, не поднимая глаз.
— А у меня нормальный характер! Я просто не люблю, когда на шею садятся! Вот и всё. На кого ни глянь — все за счёт других жить хотят. Работать не умеют, только претензии. А мне это надо? — Вероника резко поднялась, скрипнул табурет. Она залезла в кухонный шкаф, пошарила среди банок. — К тому же у меня спина, Люба, ты же знаешь. С такой спиной мне только в офис, а в офисе эти… городские, глазёнки свои таращат, слова не скажи.
— Ну не знаю, — Люба пожала плечами. — У Маринки с больной ногой ничего, в ларёк устроилась.
— Потому что у неё муж есть. А я одна! И вообще, ты не сравнивай. Я вон Лёшку одна тянула, всё на мне. А теперь что — тоже в палатке куковать с тремя тысячами? Пусть лучше государство помогает. Я своё уже отработала.
— Да чего ты отработала-то, Вера? Тебе всего сорок шесть. Какая «отработала»? — Люба покосилась на неё. — У нас вон бабка Дуся в семьдесят ездит в райцентр травы продавать, а ты всё «отработала».
Вероника тяжело опустилась обратно на табуретку, достала сигарету, постучала ею по краю стола. На губах остался след от помады, волосы собраны в тугой хвост. Пепельница была переполнена, она стряхнула пепел мимо.
— А Лёшка мой — вот умница. Поступает, в Барнаул поедет. Не такой, как я. Пашет, старается. Ему бы только повезло…
Люба бросила взгляд на окно, за которым шёл мелкий дождь.
— Вот пусть и едет. Главное — не попади в какие-нибудь плохие компании. А то знаем мы, как бывает.
— Да не, он у меня не такой. — Вероника усмехнулась. — Его бы только кормить не забывать, а то опять лапшу быстрого приготовления есть начнёт. Вон худющий какой стал.
Стук в калитку прервал разговор. На крыльце показался участковый — высокий, сутулый, в ветровке поверх формы.
— Люба, ты случайно не знаешь, куда сосед твой, Паша, делся? Вторую неделю дома никого, а он у меня на учёте, — сказал он, заглядывая через калитку.
— Да я откуда знаю, — откликнулась Люба, вытирая руки о фартук. — Уехал куда-то, вроде. Сначала в город собирался, а потом что-то про Алтай говорил. Точно не скажу.
— Ладно, — кивнул участковый. — Если появится — скажи, чтоб зашёл. Бумаги надо подписать.
Женщины встали, разошлись, каждая по своим делам. Вероника, затушив сигарету в чашке, взглянула в телефон: Лёшка не звонил. Наверное, собирается.
Алексей затянул последний ремешок рюкзака и оглянулся на старую кухню. Уголки скатерти были прижаты кувшином и хлебницей. Печка чадила — только что из неё вытащили подгоревшие пирожки с картошкой.
— Ну всё, мам. Поезд через три часа. Мне ещё до трассы дойти, автобус ждать.
Он поправил ремешок, надел куртку. В узкой прихожей пахло варёной капустой и резиной от старых сапог. Соседский пёс выл за забором.
Вероника стояла у двери с руками на бёдрах.
— Я всё, что могла, сделала. Дальше сам. Не маленький уже.
Она говорила почти отстранённо, но голос дрогнул. С утра старалась не суетиться, не показывать тревоги. Даже не сварила компот, чтоб не размягчиться.
Алексей подошёл, обнял её на секунду, неловко похлопал по плечу.
— Ну, я пошёл.
Он быстро натянул рюкзак, дёрнулся к двери. Не попрощался толком, не обнял. На мгновение только взгляд скользнул по её лицу. Никакого «спасибо» — будто ничего не должен.
— Всё, — бросил через плечо. — Ушёл.
Он вышел, не оборачиваясь. Дверь хлопнула, под ногами заскрипел гравий. Кот выбежал в сенцы, понюхал воздух и юркнул обратно.
Вероника глядела ему вслед, потом захлопнула дверь. Резко, будто всё это раздражало. Вернулась на кухню.
В комнате пахло жареными пирожками. На столе осталась недоеденная селёдка и чашка с чаем. За окном мотался на ветру бельёвой прищепкой старый пакет. Телевизор глухо гудел.
— Поехал… — тихо сказала она себе под нос и включила воду в кране, чтобы не слышать, как стучит в груди.
На следующий день после его отъезда в Барнаул шёл дождь. Вероника сидела на кухне, всё ещё в халате, смотрела в мутное окно и курила. Пирожки остались на тарелке, чёрствели. Чай выдохся.
А Алексей уже открывал дверь в общежитие. Первый курс, чужой город, спартанская комната на двоих и запах кошачьего корма в коридоре.
— Лёх, в холодильнике макароны. Греть будешь?— только в микроволновку не забудь крышку положить, а то опять всё воняет, как в общаге! — Миша, его сосед по комнате, пихнул Алексея в плечо и, смеясь, вышел в коридор с пакетом мусора.
Алексей кивнул, хотя не слышал. В наушниках глухо гремел голос лектора, с экрана ноутбука ползли строки кода. В правом нижнем углу мигал «00:47». Он стянул капюшон, потянулся, щёлкнул пальцами. Потом снова наклонился к клавиатуре.
В животе урчало — со вчерашнего дня не ел ничего, кроме хлеба и растворимого кофе. За окном шумел ветер, в комнате пахло пыльной курткой и лапшой быстрого приготовления. На подоконнике стояла банка с пожухлым укропом — пытались выращивать зелень, не вышло.
Сессия пройдена, работа в доставке держала на плаву, Алексею денег хватало только на еду и интернет. Днём пары, вечером — курьером, ночью — учёба: смотрел видеоуроки по программированию, делал домашки с онлайн-курсов, решал задачи. Миша смеялся: «Ты как машина. У тебя зарядка по расписанию?» Алексей лишь пожимал плечами.
Он не жаловался. Усталость осела в теле давно, как мебель в этой комнате — казённая, с облупленными краями. Крутил в голове одну мысль: «Дотянуть до конца курса. Найти стажировку. Перейти в IT. Выбраться». Как именно — не знал. Но был уверен: выберется.
— Лёш, ну ты хоть с голоду не умер? — Вероника говорила через трубку как будто весело, но без участия. За спиной слышалась музыка, кто-то смеялся.
— Всё нормально, — коротко ответил он, закрывая ноутбук. — Работаю.
— Работаешь, значит… Ну-ну. А чего не звонишь? Мне что, самой к тебе ехать надо? Ха! — она хохотнула. — А я, кстати, встретила тут одного. Такой весёлый, ухаживает. Жизнь-то налаживается. Надоело страдать. Ты ж взрослый, сам справишься.
— Справлюсь, — сказал Алексей и нажал «отбой».
За стеной стучали трубы, в соседней комнате кто-то кашлял. Он включил монитор и снова ушёл в строки кода. Сверху закапала вода — потекло от соседа. Он поставил чашку под каплю и не встал. Просто сидел. Молчал.
Так проходили дни, недели, семестры. Четыре года пролетели между парами, сменами и курсами. Он всё сдал, доучился, не бросил. Был диплом. Была усталость. Была надежда, что дальше станет легче.
На третьем курсе он начал замечать Настю — тихую, собранную, с тугим пучком на голове и конспектами, исписанными от края до края. Они вместе сидели на паре по экономике, потом разговаривали в курилке. Постепенно стали переписываться, встречаться после занятий, вместе решали задания. С ней было просто. Без лишнего.
К весне четвёртого курса она уже ночевала у него чаще, чем у себя.
После вручения дипломов студенты толпились в коридоре, кто-то фотографировался, кто-то звонил родителям.
— Ну, держи! — Миша хлопнул Алексея по спине. — Поздравляю, бакалавр. Теперь ты свободный человек!
Алексей сжал ладонью диплом. Рядом хлопали друг друга по плечам, фотографировались. Он оглядел аудиторию, где прошло четыре года. Всё казалось выцветшим.
Вечером они с Настей — девушкой с курса — сняли комнату на окраине. Потом нашли квартиру получше. Потом взяли собаку из приюта.
Алексей устроился на удалённую работу, сначала за скромную зарплату, потом больше. Настя училась дальше. Жизнь шла. Он не оглядывался.
Задолго до появления в дверях, мать Вероника начала названивать.
Сначала просто жаловалась: мол, тяжело, денег нет, сожитель бросил, здоровье ни к чёрту. Потом стала намекать, что «все отдыхают, а мне бы хоть чуть-чуть развеяться». И вот в один из дней позвонила и почти не спросила:
— Ну можно я хоть на недельку приеду? Просто передохнуть. У вас там просторно, да и вы не чужие. Я обещаю — лишнего просить не буду.
Через два дня после звонка дверь открылась:
— Привет, родные мои! — Вероника буквально влетела в квартиру с сумкой и банкой солёных огурцов. — Ну вот я и приехала! Только на недельку, перевести дух. Не переживайте, много есть не буду!
Алексей смотрел на неё сдержанно. Настя улыбнулась, но в глазах промелькнуло напряжение.
— Неделя, мам. Мы договаривались. Неделя — и всё. У нас сейчас не до гостей.
— Ну вы чего, я же не в тягость! Я вон даже швабру прихватила! — она рассмеялась и полезла в шкаф.
С первого утра Вероника вытирала пыль, переставляла банки, выносила мусор раньше всех. Командовала собакой, поправляла Настю, критиковала еду, стирку, порядок.
— Ну как ты живёшь? — возмущалась она. — Собака везде лезет, вон шерсть! Вы что, не видите? У вас в ванной ползёт грибок, между прочим.
Настя молчала. Алексей уходил в работу.
Прошла неделя. Вторая. На третьей Настя сказала, глядя в чашку с чаем:
— Я так больше не могу. Она не уходит. У меня сессия, я не могу нормально учиться. Это невыносимо.
Алексей отложил ноутбук.
— Я поговорю.
Он вошёл на кухню, где Вероника поливала фикус и что-то мурлыкала.
— Мам. Время вышло. Ты же сама говорила — на недельку. Пора домой.
— Я же вам не мешаю! — округлила глаза Вероника. — Я готовлю, стираю, убираю! Вы вообще понимаете, как многим такое счастье? Многие семьи так живут — и очень довольны! Удобно же!
Алексей посмотрел на неё долго. Потом просто вышел из кухни.
Прошла ещё неделя. Вероника не уезжала, а Настя уже начала ставить условия — либо она, либо мать. Напряжение висело в воздухе, как перед грозой. Алексей понял: тянуть больше некуда.
На следующий день он снял ей однушку на окраине города.
— Я помогу два месяца. Чтобы ты встала на ноги. А дальше — сама, — сказал он, протягивая ключи.
— Ты что, меня выгоняешь? Родную мать?! — Вероника сжала губы. — Вот как ты. Значит, нашёл бабу — и всё, мать больше не нужна.
— Нет, мам. Я поступаю так, как должен был уже давно поступить.
Она сжала ключи так, будто хотела их сломать.
На следующее утро она уехала. Но вернулась уже через день — на обед.
— Ну что, я ведь себе варить не буду. Для одной — смысла нет. Хоть с вами посижу. Всё не одна, а в компании.
Настя стиснула зубы. Алексей наливал суп.
Счета капали. Лекарства. Коммуналка. Телефон. Он отдавал, не глядя.
Так длился месяц. Потом второй. Потом Алексей сел за стол и сказал, не поднимая глаз:
— Я беру ипотеку. И больше не могу тебя содержать. Всё. Теперь сама.
Вероника замолчала. Потом встала, забрала сумку, задержалась у двери и грубо сказала:
— Это что, новый план? Значит, решил избавиться от меня окончательно?
Потом ушла, не прощаясь.
Сообщения начались вечером: сынок тут «На анализы надо». Потом — «хоть немного на капельки». Потом — «ты сын — обязан помогать». Потом — «на Настю, значит, есть, а мне жалко?»
Он не отвечал. Сидел в тишине. Настя положила ему руку на плечо.
— Ты не обязан. У нас с тобой всё впереди. Я тоже хочу встать на ноги. Мы вместе. Понимаешь?
Он кивнул. И не ответил.
А телефон мигал.
Завтра он выключит звук.
После нескольких недель без ответов от Алексея, Вероника всё же решила: надо попробовать снова устроиться. Хоть где-то. Хоть как-то. На собеседовании в магазин взяли сразу — людей не хватало. Но и там не сложилось.
— Вы мне тут не командуйте! — Вероника откинула фартук на прилавок и резко развернулась. — Я сорок минут одна стояла, а ты пришла и сразу пальцы гнёшь!
Молодая продавщица, в кепке с логотипом, облизнула губу и сделала шаг назад.
— Я просто сказала, что хлеб на витрину нужно сразу выкладывать, а не потом. Это не мои правила.
— А я не на вас работаю, а на управляющую! Вот с ней и разбирайтесь!
Вероника вышла на улицу, хлопнув дверью. За ней понеслись взгляды — покупательницы у кассы что-то прошептали друг другу.
На остановке пахло пылью и бензином. Автобус уехал, не дождавшись. Она села на скамейку, достала телефон и пролистала переписку. Последнее сообщение от Алексея было две недели назад: «Мам, пожалуйста, решай всё сама». Больше — тишина.
Она вернулась в деревню поздним вечером. Автобус трясся по ямам, сумка в руке натёрла ладонь. Дома в деревне было холодно. Печь не топилась долгое время, собака чужая, пугливая, жалась в угол.
Вероника поставила чайник, открыла окно — сквозняком потянуло запахами старых досок и солёных грибов. За забором хлопали доски: соседи чинили сарай. Она закуталась в старый плед, села на табурет, уставилась в телефон.
Уже на следующий день, стоя в магазине у кассы, Вероника снова жаловалась:
— Вот как дети сейчас — неблагодарные! — говорила она односельчанке. — Всё для них, всё! А в итоге — никому не нужна. Ни сыну, ни чужим.
— Да брось ты, Вера. Живи спокойно. Сожителя себе нового нашла — и радуйся. Хватит в город рваться.
— Не могу я спокойно. Я же не просто так! Я мать!
Её новый сожитель, Пётр, молчал. Работал в охране на складе, спал днём, ел молча, к телевизору пульт не подпускал. Вероника к нему тёрлась, говорила: «Вот хоть ты один рядом». Он смотрел сквозь неё.
Алексей пил кофе на балконе, собака лежала у ног. Настя собиралась на учёбу, хлопала дверцами шкафа. У неё скоро диплом. Он работал из дома, на фрилансе было стабильно, начали копить на автомобиль.
— Я думала, она ещё напишет, — сказала Настя, выходя к нему. — Или приедет.
— Не приедет. Она всегда делает круг и возвращается только, когда всё совсем плохо. Сейчас ей есть где ныть.
Настя обняла его за плечи.
— Я просто не верю, что она может так просто исчезнуть.
— Она не исчезла. Просто не в нашей жизни.
Пёс зевнул, потянулся и ткнулся носом в его ладонь.
— Ты ведь не жалеешь? — спросила Настя.
— Нет. — Алексей посмотрел вдаль. — Просто теперь легче дышать.
На телефон всё ещё приходили рассылки: скидки, уведомления, редкие незнакомые номера. Но ни одного от Вероники. Он не удалил её номер. Но и не искал.
Жизнь шла. Появились разговоры о ребёнке. Планировали переезд. Иногда он вспоминал, как пахла деревенская кухня, как по утрам трещало радио, как кот тёрся о ноги. Но это было где-то в другом фильме, с другими героями.
В их доме было тихо. Иногда — шумно. По делу.
Он больше не считал себя сыном. Просто человеком, который выбрал себя.
