Оксане было тридцать восемь. И она думала, что после тридцати жизнь станет спокойной. Ну, знаете: дом, уют, муж на диване с пультом и словами «ты у меня самая», кошка на подоконнике и пельмени в морозилке — символ достатка. Но где-то на этом жизненном маршруте она свернула не туда. Точнее, не она — а свекровь её Валентина Петровна. Женщина с голосом пароходного гудка и таким чувством такта, что можно было ставить диагноз.
Утро началось как обычно: с грохота входной двери и запаха парфюма с нотой «дешёвый гнев».
— Ау! — прогудело с порога. — Это я, Валя! Надеюсь, вы не спите, как совы после пьянки?
Оксана закрыла глаза. Потом открыла. Потом снова закрыла. Нет, не помогало. Валентина Петровна действительно стояла в прихожей. Уже разулась. Уже вытащила из пакета «Дикси» какой-то подозрительный контейнер.
— Мы вроде не договаривались… — устало выдохнула Оксана, выходя в коридор.
— А что, нужно теперь записываться к собственной невестке, чтобы прийти? — возмутилась свекровь, откидывая шарф с таким видом, будто щас начнёт читать мораль в духе Станиславского. — Я пришла с добром. С капустными котлетами. Твоя диета — это же насмешка над здравым смыслом. Мужик у тебя вон уже насквозь похудел.
Оксана вздохнула. Иван, как раз сидевший в зале с ноутбуком, сделал вид, что его тут нет. Как в детстве, когда мама зовёт мыть посуду, а ты надеешься, что если замирать, то тебя не заметят.
— Добро, значит, — кивнула Оксана, — А тот факт, что вы вчера говорили, что «эта квартира пахнет одиночеством и просроченной заморозкой» — это тоже из добрых побуждений?
— Я так, по-доброму. В шутку. Ты же у нас девочка с чувством юмора, — мило улыбнулась Валентина Петровна, ставя котлеты на стол. — А вот Насте сейчас не до шуток. У неё беда. Её сократили.
— И? — опасливо уточнила Оксана, садясь на край дивана, как на мину. — Что теперь?
— А теперь она поживёт у вас. Временно. Пока всё не наладится.
Тишина была такая, что даже холодильник, похоже, замер в ожидании ответа. Оксана повернулась к Ивану. Тот делал вид, что рассматривает USB-порт, как открытие века.
— Иван? — тихо, но с угрозой в голосе. — Ты в курсе?
Он поднял голову, виновато пожал плечами.
— Мам, ну ты бы хотя бы спросила… — промямлил он, почесав затылок. — Мы с Оксаной как-то…
— Да что тут спрашивать?! — Валентина Петровна уже вспыхнула, как утюг на максимум. — У вас трёшка. Одна комната свободна. Или ты думаешь, мне приятно просить?
— Вы не просите. Вы приказываете, — холодно ответила Оксана.
— Что ты мелешь? — всплеснула руками свекровь. — Я же как лучше! Настя — моя дочь. И тебе, между прочим, как сестра. Да вы ещё подружитесь! У неё характер покладистый, она не такая злая и раздражённая, как некоторые.
— Ну да, — язвительно хмыкнула Оксана. — Сестра. Вчера на семейной встрече она назвала меня «гламурной пустышкой с ипотекой». Очень сестрински. Кстати, квартиру я купила до брака. На свои. Вы не забыли?
Тут Валентина Петровна сделала характерное движение: прищурилась, скрестила руки и начала покачиваться, как метроном. Это у неё было перед бурей.
— Ты, значит, считаешь, что Иван тебе должен быть благодарен до конца жизни? Что ты тут хозяйка?
— Я не считаю. Я ЗНАЮ. Потому что это моя квартира. Тут только два имени в документах: моё и банка. Ни тебя, ни Насти там нет, — спокойно, но с нарастающим напряжением произнесла Оксана.
Иван поднялся, будто почувствовал, что сейчас будет громко. Подошёл к ним, развёл руками, как миротворец:
— Девочки, давайте спокойно. Мам, Оксане просто нужно время. Это неожиданно…
— Неожиданно?! — вспыхнула Валентина Петровна. — Ты вообще слышал, как она со мной разговаривает? Ты мужчина или комнатный цветок?! У неё характер, как у жены Жириновского — вечно недовольна и орёт! А ты сидишь и слушаешь!
— Ну вот и орите вдвоём, — выдохнула Оксана и пошла в спальню. Взяла ключи. Вернулась. — У вас пять минут. Потом я вызываю такси. Кто не влез — идёт пешком.
— Ты не смеешь, — задохнулась от возмущения Валентина Петровна. — Это жестоко. Это против семьи!
— А вот против семьи — это влезать в чужую жизнь и тащить на шею ещё и безработную дочь. Сама себе и вселяй. До свидания.
Иван застыл. На его лице было выражение человека, который попал в ловушку между поездом и бетонной стеной. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но ничего не вышло.
— Я не уйду, — твердо сказала Валентина Петровна. — Я остаюсь. И Настя приедет завтра. Мне плевать на твои ключи. Я мать. А мать — это святое.
— Святой — это Николай Чудотворец. А вы — чудо в перьях. Пошли вон. Оба.
И в этот момент случилось то, чего не ожидал никто. Оксана вытащила с кухни швабру. Не как оружие, а как символ. Знаете, как флаг. Как манифест. И, направив её прямо на Валентину Петровну, торжественно сказала:
— Извольте. Эскорт до выхода. Шаг вправо — попытка захвата власти. Шаг влево — государственный переворот. Я вам не сноха. Я тут — хозяин.
И тишина. Минутная. Дальше было долгое сборище пакетов, шипение, фразы вроде «ещё пожалеешь», «кто ты без моего сына», «Настя тебе покажет, как жить», и громкий хлопок входной двери.
Через две минуты Иван вернулся с выражением лица, как у человека, у которого отобрали телевизор и кефир одновременно.
— Ты понимаешь, что ты натворила?
— Понимаю. Очистила территорию.
— Это моя мать, Оксана.
— Это моя квартира, Ваня.
И он молча ушёл в ванну. И закрылся.
А Оксана впервые за три года налила себе бокал вина в одиночестве и включила телевизор.
И знаете, что?
В квартире вдруг стало тихо.
Подозрительно, фантастически, подозрительно тихо.
Прошло три дня с момента торжественного изгнания. В народе такие события потом называют «швабриной революцией». Иван не разговаривал. Вернее, издавал звуки — на уровне «угу», «ага» и «не знаю, спроси в Яндексе». Всё остальное время он сидел в зале, листая ноутбук, как будто именно там хранились ответы на вопросы жизни.
— Ты молчишь третий день, Ваня, — сказала Оксана, поставив перед ним тарелку с макаронами. Без котлет. Принципиально. — Или ты к монашескому обету приобщаешься?
— Я думаю, — буркнул он, не поднимая глаз.
— Осторожно, — усмехнулась она. — Ещё пару дней такого «думанья», и ты начнёшь ходить в рясе и благословлять микроволновку.
— Оксан, ну зачем ты так… — он вздохнул и потёр лоб. — Ты всё сделала как танк. Без разговоров, без компромисса. Это была моя мать.
— И я тебе не чужой человек, — резко ответила она. — Или, может, у нас тут кастинг на звание «временный жилец»?
— Но Настя… У неё же беда. Её уволили, ей негде жить.
— А мне что, организовать в квартире кризисный центр? У неё есть мать. Есть друзья. Есть съёмное жильё. Есть даже бывший парень, который, кстати, до сих пор платит за её кредит. Почему она должна жить у нас, Ваня? У меня? В МОЕЙ квартире?
— Наша квартира, — попытался вставить он, но голос звучал неуверенно.
— Нет, — Оксана встала, подошла к шкафу и достала документы. — Вот. Свидетельство. На моё имя. Ипотека на моё имя. Первый взнос с моей премии. Ты появился уже потом. Когда ремонт был сделан и чайник стоял на плите.
Иван замолчал. Долго смотрел на документы, потом на Оксану.
— Мне просто неудобно перед мамой, — выдавил он наконец.
— А мне неудобно, когда в мой туалет ставят банку для мочалки Насти. Когда на мою кухню приходят с «котлетками», чтобы напомнить мне, что я, оказывается, готовлю «как в студенческой столовке». И когда мою жизнь обсуждают без меня.
— Ты всё утрируешь… — опять пробормотал он.
— Конечно. Утрирую. Я вообще женщина эмоциональная. Особенно когда в мою спальню планируют поселить другого человека. Мне же не привыкать, правда?
Он замер. Несколько секунд — как статуя.
— Ты что имеешь в виду?
— Да то и имею, Ваня. Ты не сказал мне ничего. Даже не попытался меня защитить. Стоял, мямлил, как в суде на условный срок.
— Да не мямлил я! — вскипел он. — Я пытался сгладить! Как мог! Слушать вас обеих — это пытка! Мама давит, ты взрываешься! Где мне быть? В шкафу?
— В шкафу тебе было бы проще, — сухо заметила Оксана. — Там хотя бы темно и спокойно.
Он вскочил, начал ходить по комнате.
— Знаешь, я просто хотел тишины! Чтобы без скандалов. Без ора! Без швабр в коридоре! Ты слишком резкая, Оксана. Всё по-своему. Всегда.
— А ты слишком мягкий, — в тон ответила она. — Всегда «мама сказала». Всегда «я не хочу конфликтов». А в итоге — я одна в поле битвы.
Он сел. Сел так, как будто сдулся. И посмотрел на неё другим, уставшим взглядом.
— Может, мы с тобой разные?
— А ты только сейчас это понял?
— Нет… Просто раньше это мне нравилось. Ты была сильная. Самостоятельная. Я смотрел на тебя и думал: «Вот женщина, с которой можно не думать, всё будет под контролем». А сейчас… Устал я. От борьбы.
Оксана замолчала. Посмотрела на него. И голос её стал тише.
— А я устала от одиночества. Понимаешь? Я с тобой рядом, а как будто одна. У меня муж есть. Но в моменты, когда надо быть рядом — тебя нет.
— Я не умею воевать, Оксана. Я инженер. Я схемы понимаю, не людей.
— А я не умею быть женщиной-фоном. Мне не сорок лет, чтобы сидеть и ждать, пока ты надумаешь, кто важнее: я или твоя мама.
Он потёр лицо. Потом спросил:
— И что ты хочешь?
Она подошла, взяла стул, села напротив.
— Я хочу быть женщиной, а не оппонентом в твоей жизни. И если я — это не твой выбор, не твоя крепость, не твоя семья, то… я не держу. Я не мщу. Но я не буду жить с человеком, который не встал рядом, когда на меня наступали.
— Ты хочешь развода?
Оксана молчала. Потом медленно, с тяжёлым вздохом:
— Я хочу честности.
Он молча встал. Взял куртку.
— Мне нужно подумать. Я поеду к другу. На пару дней.
— Не к маме? — с лёгкой усмешкой, но без злости.
— Не к маме. К Андрею. Он глухой, старый и живёт без интернета. То, что надо.
Оксана кивнула. Без скандала. Без пафоса. Просто отпустила взглядом.
— Вань, — сказала она напоследок. — Только думай не о том, как мне больно было. А о том, почему ты даже не попытался понять, что я чувствовала.
И дверь за ним закрылась.
А через час в дверь позвонили.
Оксана подумала — вернулся. Сердце екнуло. Но нет.
На пороге стояла Анастасия. В леопардовом халате, с чемоданом и выражением лица, как у прокурора.
— Ну чё, пустишь? Я всё равно приехала. Мама сказала, что ты психанула, но ты норм. Я временно. На недельку.
Оксана молча посмотрела на неё.
А потом… медленно закрыла дверь прямо перед её носом.
Без слов. Просто — щелк.
Анастасия стояла за дверью ещё минут пять. Сначала пыталась нажать звонок — с нажимом, потом с угрозой, потом с обиженной обидой.
Потом позвонила матери.
— Мам, ну она псих. Закрыла дверь. Да, прям в лицо. Нет, не говорила ничего. Стояла, смотрела — как сфинкс. Потом бац, и всё. У тебя ключей нет?
— …
— А чего ты выкинула? Ну классно. А Ваня? Где Ваня?
— …
— Да блин, мам, а жить мне где?!
Дверь осталась закрытой. И правильно.
Оксана в это время не пила вино и не включала грустную музыку. Нет. Она подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Не как обычно — пробежала взглядом по морщинам и недосыпу, а внимательно. Как на чужого человека, которого ты встретил после долгих лет и не сразу узнал.
И впервые за долгое время, она не чувствовала себя загнанной. Одинокой — да. Тревожной — конечно. Но не сломанной.
А ведь могла быть той самой, у которой на кухне сидит сестра мужа, ест её котлеты и жалуется, что в холодильнике мало «каперсов». Это слово Анастасия почему-то любила. Хотя ела в основном сосиски.
Через два дня Иван не вернулся. Ни звонка, ни сообщения. Тишина. Прям как он любит. А ещё через день к ней в дверь постучали. Не звонок, а именно стук.
Она открыла — и на пороге стояла Валентина Петровна. С сумкой, в пальто, как будто после боя.
— Не бойся, жить не прошусь, — сразу сказала она и оглядела Оксану с ног до головы. — Сама свою Анастасию уже неделю кормлю. Она теперь у меня. Растянулась на диване, как сирота на льду. В глаза мне не смотрит. Говорит, что ты её унизила.
— А я её не угощала пряниками, — спокойно ответила Оксана. — С чего бы ей ждать почёта?
— Я не за ней. Я за Ваней, — выдохнула Валентина Петровна. — Он у вас?
— У нас никого нет. Ни Вани, ни вашей правды.
— Ну и язва ты, — всплеснула руками Валентина. — Я же по-человечески. Думаю: поженились вы, значит, семья. А ты его как мальчишку выжила.
— А вы его как мальчишку и держите, — отрезала Оксана. — У вас в доме до сих пор всё решаете вы. Даже то, у кого он будет жить и с кем спать.
Валентина Петровна обиженно вытянулась:
— Я о нём заботилась! Я растила его одна! А теперь, значит, всё — вырос, и не мама, а жена?
— Да, — тихо ответила Оксана. — Именно так. Вырос. И выбрал — молчать и уйти. Не ко мне. Значит, и не со мной.
Валентина Петровна постояла, пожевала губу. Потом достала из кармана бумажку:
— Он у своего коллеги, на даче в Жуковке. Номер вот. Я думала, вдруг вы… поедете. Сами разберётесь. У меня слов не хватает. А он — не звонит. Не мне. Не Насте. Не вам.
— А вы, Валентина Петровна, удивительный человек, — медленно произнесла Оксана. — Всю жизнь всех расставляете по местам. А как что — не хватает слов. Может, потому что всё время говорите не то, что надо?
Старая женщина вздохнула. Ушла. Без сцены. Без угроз. Просто… устало.
Через день Оксана взяла машину и поехала в Жуковку.
Дом нашёлся быстро: тишина, старые сосны, запах дыма от печки. Во дворе копошился Иван. В растянутом свитере, в этих дурацких шлёпанцах, от которых она его столько лет пыталась отучить.
Он увидел её — замер.
— Ну, здравствуй, Ваня, — сказала она, выходя из машины.
— Привет, — тихо.
— Молчать будешь, как в зале суда? Или сегодня всё-таки сможешь объясниться?
Он вытер руки о тряпку. Подошёл ближе.
— Я испугался, Оксана.
— Меня?
— Себя. Всего этого. Ответственности. Твоей силы. Моей слабости. Я стоял тогда и думал: вот она, моя жена. Всё сделала за меня. Я даже пикнуть не успел. И это одновременно и восхищение, и страх.
— Ты ушёл, потому что я сильная?
— Потому что я был не с тобой. Я знал это ещё тогда, у двери. Просто не признался.
Она посмотрела на него внимательно. Без обвинения.
— И что теперь?
— А теперь… я хочу быть другим. Не тем, кто сидит между двумя женщинами, как пельмень на вилке. А тем, кто умеет сказать «нет», даже если это его мать.
— Поздно?
— Скажи — ты меня ещё любишь?
Она молчала. Смотрела, как по его щеке пробежала одна нервная морщинка. Потом сказала:
— А я не переставала.
Он опустил голову.
— Но у нас будет всё иначе. Или не будет вообще, — добавила она. — Ни Насти, ни твоей мамы в моей квартире не будет. Мы — вдвоём. Или никак.
— Договорились.
— И последнее, Ваня, — она подошла ближе, чуть коснулась его плеча. — Когда у нас будет ребёнок — и я стану такой же, как твоя мама, ты меня остановишь?
Он рассмеялся. Настоящим, хриплым, как раньше.
— Ты? Как мама? С банками и каперсами? Не смеши меня.
— А вот зря. В каждом из нас сидит одна Валентина Петровна. Просто у кого-то — глубже.
Он кивнул. Потом подошёл, взял её за руку.
— Поехали домой?
— Да. Только к себе, а не к маме.
Они сели в машину. И впервые за долгое время ехали в тишине, в которой не было обид. Только спокойствие. И чуть-чуть — надежды.
Финал
Через неделю в квартиру снова кто-то позвонил.
Оксана открыла — и на пороге стояла Анастасия.
В халате. С чемоданом. С новой прической — короткой и вызывающе красной.
— Ну чё, теперь можно?
Оксана посмотрела на неё. Улыбнулась. Отступила в сторону.
— Проходи. Только жить ты тут не будешь.
— А чего?
— Потому что здесь живут только те, кто умеет говорить «спасибо». И уважают чужое пространство.
— А я…
— Настя, — перебила Оксана. — У тебя был шанс. Ты его профукала. Я тебя больше не пущу. Но кофе налить могу.
Настя моргнула. И вдруг… засмеялась. Настоящее. По-человечески.
— Ладно. Я, кажется, тоже выросла. Ну, почти. Кофе — не откажусь.
И в этой кухне, на которой раньше вечно шипели котлеты и кипели скандалы, впервые за долгое время просто пахло кофе. Без каперсов.
