— Квартира была моей до брака, во время брака и после — и мне плевать на ваши женские истерики и юристов!

Когда Денис получил письмо из суда, он даже не сразу понял, в чём дело.

«Заявление о разделе имущества. Истец: Валентина Сергеевна Пономарёва. Ответчик: Пономарёв Денис Викторович».

Он даже закашлялся — не от гнева, от неожиданности. Хотя гнев подтянулся почти сразу.

Прошло уже полгода с тех пор, как Валя съехала. Забрала всё своё: утюг, сушилку для белья, свой пресловутый набор кастрюль и даже чугунную сковородку, подаренную его матерью. И вот теперь — «раздел имущества».

— Имущество она делить собралась… — пробормотал он в пустую кухню, в которой, кроме турки и плитки, осталось только молчание.

В тот вечер он позвонил Нике.

Ника, как всегда, выслушала. Без истерик, без «я тебе говорила». Просто сделала чай, накрыла на стол и поставила перед ним пирожки с капустой. Готовить она не умела, но старалась.

— Ну, что сказала? — мягко спросила она, поглядывая на него через чашку.

— Сказала, что квартира — совместно нажитое имущество. Хочет половину. Или компенсацию.

— А ты?

— А я сказал, что эту квартиру мама мне купила ещё до брака. Оформлена на меня. И что если ей хочется жить с мышами на Каширке — пусть подаёт в суд.

Он усмехнулся, но усмешка быстро стёрлась. Потому что мама. Мама, как обычно, узнала всё первой.

Не от него, конечно. А от кого-то «из знакомых» — у Ирины Петровны всегда были эти вездесущие «знакомые», которые знали всё раньше него самого.

На следующее утро она уже звонила.

— Денис Викторович, — сказала она холодно. — Мне рассказали, что твоя бывшая жена претендует на МОЮ квартиру. Ты с ума сошёл?

— Мам, она не твоя. Она на меня оформлена.

— Не твоё дело, на кого оформлена! Это я тебе её покупала, а ты, извините, туда шалаву подселил!

— Мама…

— Не перебивай! Ты вообще кем стал после развода? Кто такая эта… как её… Ника? Простите, у неё есть фамилия? Или ты её на кухне встретил?

Он повесил трубку, не дослушав. Это был уже третий раз за месяц, когда разговор заканчивался глухим сигналом.

Ника сидела рядом, молчала. Потом мягко, почти неслышно сказала:

— Я могу уйти, если это всё из-за меня.

— Из-за тебя? Нет, Ника. Это из-за них. Им никто никогда не будет хорош. Никогда.

Она кивнула, опустив глаза.

И всё бы ничего — жили себе, крутил Денис гайки в мастерской, а она копалась в своих документах (работала в небольшом юридическом бюро). Если бы не то воскресенье. День, когда он — идиот — повёз Нику знакомиться с родителями. Решил: хватит прятаться, взрослые люди, жизнь одна.

Мать открыла дверь в идеально выглаженном халате и с выражением лица, будто ей только что сообщили, что сын собирается жениться на еноте.

— Здрасьте, Ирина Петровна, — вежливо сказала Ника, подавая руку.

— Ага, — кивнула та, не беря руки. — Проходите. В тапочках у нас не ходят, пол тёплый.

— Тогда босиком?

— Лучше — на носочках.

Денис уже понимал: день пошёл под откос. Отец — Николай Николаевич — традиционно молчал, попивая чай в углу кухни. Стас, его брат, сидел с видом начальника отдела по разбору ошибок, которых не простят.

— Так… — начала мать, когда все сели. — Ты, Ника, где работаешь? Чем занимаешься?

— Я юрист. Работаю в агентстве недвижимости. Мы сопровождаем сделки, проверяем документы, составляем…

— А, понятно, — перебила Ирина Петровна. — Бумажки перекладываете. Значит, не медицинский работник, не инженер, не учитель. Угу.

— Мам, хватит, — перебил Денис.

— А ты помолчи. Тут вопрос жизни и смерти. Моего сына в могилу уже одна баба чуть не свела, теперь вторая очередь на кладбище?

Стас усмехнулся:

— Ладно тебе, мама. Может, эта окажется покрепче. Ей же с нашим семейством жить. Или… она у нас временно?

Ника, к её чести, улыбнулась. Смущённо, но искренне:

— Я не временно. Я с Денисом всерьёз.

— А-а-а, — протянула мать. — Значит, теперь у нас будет новая семья. С новыми правилами? Дениска, ты ей уже переписал квартиру?

Тут у Дениса дёрнулся глаз.

Он выдохнул, встал, глядя прямо на мать:

— Мама, хватит. Квартира МОЯ. Я там живу. И Ника тоже. И вас это касаться не должно.

— Ха, не должно?! — подскочила Ирина Петровна. — Я, значит, работала, вкладывалась, чтоб тебе было где жить, а ты туда каждую бабу запускаешь! Сначала одну, теперь эту! Где гарантия, что она через год не потребует свою половину?

— Ника — не Валя, — жёстко сказал он. — И не надо их сравнивать.

— Все вы сначала «не такие», а потом начинается. Сначала она тебе котлетки жарит, потом — документы на дарственную подсовывает. Вот увидишь!

Стас поднял брови:

— Ну, если подсу́нeт, то хотя бы красиво. А то Валя с её руками-крюками даже подписать толком не умела…

Ника поднялась из-за стола, побледнев.

Сказала тихо, но отчётливо:

— Спасибо за вечер. Мне пора.

И пошла к выходу. Денис встал за ней, но мать, как цепной пёс, вцепилась в рукав:

— Стой! Только попробуй уйти с ней! Только попробуй! Я тебя вырастила, кормила, обувала — и вот как ты мне отплатил?! Эта… эта юристка будет важнее родной матери?!

— Да, будет, — резко сказал он. — Потому что она — единственный человек, кто не считает меня своим проектом.

Он выдернул руку.

Они ушли молча. До самой машины не сказали ни слова. А потом сели и просто сидели.

— Прости, — сказал он, глядя в лобовое стекло. — Я не думал, что всё будет настолько…

— Я знала, что будет тяжело, — сказала она. — Но не думала, что настолько унизительно.

Он молчал.

Она добавила:

— И ты всё равно должен с ней говорить. Она… ведь может начать войну. Через суд. Или с Валей заодно…

— Она уже начала.

Через неделю Ника сказала, что лучше поживёт отдельно. Не потому что обиделась — из осторожности.

А через ещё одну — ему позвонили из Росреестра. Кто-то подал запрос на копии всех документов по квартире.

И Денис понял: мама решила действовать.

Не словами. Бумагами.

Так и началась эта война.

Суд. Ответы. Ходатайства. И в каждой строчке: «Квартира приобретена матерью ответчика», «Имеются признаки дарения», «Истец считает, что проживал на данной жилплощади как член семьи».

Истец — Валя.

Но текст писала явно не она.

Он узнал почерк.

Ника.


Он не спал третью ночь.

Лёг под утро, провалился в какую-то короткую полудрёму и проснулся с дикой головной болью.

Ника не звонила. Он тоже не звонил.

В квартире пусто, на кухне — только банка растворимого кофе и кипятильник.

Настоящая холостяцкая скудость.

Он вскипятил воду, засыпал кофе прямо в кружку и отпил — горько, обжигающе, по-глупому по-мужски.

В голове крутились вопросы.

Почему она? Почему она передала документы Вале? Почему она, если говорила, что любит?..

Он перерыл всё, что мог. Перечитал переписку. В голове всплывали те фразы, которые тогда казались тёплыми, а теперь — двусмысленными. Особенно то её одно «мне бы твою квартиру проверить, просто интересно, как оформляли-то в девяностых…» — сказано весело, на кухне, между чайником и омлетом. Тогда он хмыкнул и отмахнулся. А теперь…

Теперь он смотрел на повестку в суд, в которой вместо одной фамилии стояли две.

Истцы: Пономарёва Валентина Сергеевна, представитель — Никонова Вероника Андреевна.

Вот это поворот, как сказал бы мой психотерапевт, если б я до него дожил…

Собрание в суде началось в понедельник в девять. Денис пришёл в восемь, с кофе из автомата и глазами цвета пыльного асфальта.

Сел на лавку у двери, открыл папку.

Документы, копии, его объяснения. Всё готово.

Он был готов ко всему. Кроме одного.

Она вошла.

Без Валентины. Одна.

В строгом костюме, с зачёсом назад, с папкой и без макияжа. Такая Ника казалась ему чужой.

Чужой, но не слабой. И это было страшно.

— Ты… серьёзно? — тихо спросил он, вставая.

— Серьёзно, — спокойно ответила она. — Я её представитель. Всё по закону.

— А то, что ты спала со мной? Тоже по закону?

Она опустила глаза.

— Не надо так. Это было не ради суда.

— А ради чего, Ника?

— Ради того, что я действительно тебя любила. Верила. А потом поняла, что ты никогда не отпустишь её. Ни мать, ни Валю.

Он не выдержал, засмеялся. Глухо, с горечью:

— То есть ты решила объединиться с ними? Гениально. Устроить трибунал? Переоформить мой матрас?

— Не начинай, — поморщилась она. — Это не личное. Это — работа.

— О, знакомая фраза. Мне её один гаишник говорил, когда 5000 снимал с меня под Новый год.

Он повернулся и пошёл в зал.

На ходу заметил, как Валя стоит у окна, поедая глазами потолок. Она как будто постарела на десять лет, но при этом — довольная. Спокойная. Уверенная.

Потому что теперь за неё говорила Ника.

Суд был тихим. Слишком тихим.

Судья — женщина лет сорока пяти, с лицом школьной завучихи и глазами, как у бухгалтера перед авансом — задала пару дежурных вопросов, зачитала иск, и началось.

— Уважаемый суд, — начала Ника, глядя на бумаги, — на момент брака спорная квартира уже была приобретена, но дальнейшие расходы по её ремонту, обустройству и содержанию осуществлялись совместно супругами. Установить долевое участие возможно только в судебном порядке.

— Прямо в десяточку, — прошептал Денис и вздохнул.

— Кроме того, истец указывает, что проживала на данной жилплощади не менее десяти лет, имела постоянную регистрацию, а потому может быть признана участником общей собственности на условиях компенсации.

Судья кивала.

Слушала.

Денис чувствовал, как по шее стекает пот. Не от жары. От позора.

— У вас будет возражение? — подняла голову судья.

Он встал.

— Уважаемый суд. Это — не раздел имущества. Это — раздел жизни. Эта квартира была куплена моей матерью. Да, на меня. Да, до брака. Всё оформлено. У меня есть выписки, чеки, даже фото с ремонтом, где Валя появляется только в роли зрителя. Но сейчас речь не об этом. Я вижу, как против меня работают сразу две женщины, с которыми я когда-то делил жизнь. Это… даже не о справедливости. Это — о мщении. Обиду вы не компенсируете квадратными метрами. А любовь… — он посмотрел на Нику. — Любовь не измеряется стенами.

Он сел.

Судья вздохнула:

— Заседание переносится на пятницу.

После заседания он сидел в машине.

Долго. Минут сорок.

Пальцы дрожали.

Ника…

Она вышла через другой вход. Он увидел её в зеркале.

Подошла.

Постучала в стекло.

Он опустил.

— Нам надо поговорить.

— Поздно, Ника.

— Не совсем.

Она открыла дверь и села рядом.

— Слушай. Я взялась за это дело, потому что Валя пришла ко мне. Я не сразу поняла, что это ты. Документы были на фамилию. Потом, когда поняла — уже было поздно отказаться. Мне нужны деньги. Я в долгах. У меня мать в Самаре лежит после инсульта. Я не оправдываю себя. Просто… мне нужно было выжить.

— А я? — спросил он. — Я был просто зоной комфорта? Переходной станцией от кредитов до квартиры?

Она посмотрела в окно. Долго. Потом:

— Ты был шансом на любовь. Я правда верила. Но я проиграла в тот день, когда ты повёз меня к матери.

Он усмехнулся:

— Ага. Великий кастинг на роль второй Валентины.

Она кивнула.

— У неё всё было расписано по минутам. Ты должен был быть послушным. Я — удобной. Когда ты стал защищать меня — она объявила войну. А Валя… Валя просто хочет вернуть хоть что-то. Она сломана. Как и я.

— А я? Я, значит, живой, свежий и не сломан?

— Ты — единственный, кто ещё может быть целым. Но только если вылезешь из этой семейной ямы.

Он молчал.

Она открыла дверь.

— Я откажусь от дела, — сказала она на прощание. — Но Валя наймёт другого. И ты опять будешь воевать. Но уже без меня. Прости.

И ушла.

Пятница.

Суд.

Валя пришла с новым юристом.

Молодой парень, с лицом калькулятора. Ника — не пришла.

Судья спросила:

— Представитель Никонова снята с дела по личному заявлению.

Денис сжал кулаки. Потом выдохнул.

И сказал:

— Хочу подать встречный иск. О признании квартиры личной собственностью.

— Основания?

— Всё, что есть в этих бумагах, — он протянул доказательства. — И личная просьба: оставить мою жизнь в покое.

Судья кивнула.

— Рассмотрим.

Вечером он заехал к отцу.

Один. Мать была на даче, где «чистила энергию земли» (она теперь ещё и этим увлекалась).

Отец налил коньяк.

— Ну, как?

— Мама бы тобой гордилась, — сказал Денис, и они оба усмехнулись.

— Ты был с ней слишком мягок, — пробормотал отец. — И с первой, и со второй.

— Это не женщины были жестокие. Это я был слишком нуждающийся.

— А сейчас?

— Сейчас… я бы хотел просто пожить. Без войн. Без фронтов. Без адвокатов в халатах.

Отец посмотрел на него.

— Знаешь, Денис… Иногда главное — не победить. А вовремя выйти.

На следующее утро в дверь постучали.

Он открыл.

На пороге стояла Ника.

С сумкой. Без макияжа. С простым лицом уставшего человека.

— Я всё ещё умею готовить невкусные пирожки. Хватит?

Он кивнул.

— А на десерт?

— Мир. Без условий.

Он отступил в сторону.

И она вошла.


Его вызвали на повторное заседание через две недели.

Валя подала апелляцию — не признала решение суда, которое оставило квартиру в его собственности. Новый адвокат уже подал жалобу.

Они не отступят.

Даже если он сдохнет в прихожей, с ключами в руке и надписью «НЕ ОТДАМ» на лбу — они всё равно будут требовать компенсации.

Ника уехала.

Тихо. Без скандала. Без прощаний.

Оставила записку:

«Мне стало легче дышать, когда я перестала быть адвокатом чужих травм. Прости за всё. Ты выживешь».

Он сидел в этой своей квартире — теперь, наконец, официально своей — и думал, как смешно:

люди убивают за квадратные метры, а потом живут в этих метрах, как в камере.

Валя пыталась зайти. Однажды.

— Мне надо забрать зимние сапоги, — сказала она через дверь.

— Я выкину их тебе с балкона, — ответил он и не пошёл открывать.

Был бы ли он таким же, как она, если бы проиграл?

Весной его мать попала в больницу. Инсульт.

Он поехал туда один, без упрёков, без иронии. Просто как сын.

— Ты всё сделал неправильно, — прошептала она слабо. — Надо было удержать Валю. Хоть кого-то.

Он наклонился:

— Я не держу тех, кто живёт не со мной, а с тобой.

Ты ведь всегда выбирала за меня.

— Ты слабый, Денис…

— А ты старая. И одна. Своим старанием.

Она отвернулась. Больше они не разговаривали.

Он нанял сиделку.

Платил, приезжал раз в неделю. Больше ничего.

Прошло лето.

Он сдал квартиру в аренду и переехал в Сочи.

Не потому что «море лечит». А потому что хотел себя не узнавать.

Поменять погоду. Акценты. Соседей.

Там он открыл маленький бар. Назвал его «Ключ».

Символично. Потому что единственный ключ, который он больше не отдаст — это от своей жизни.

Ника не писала.

Он тоже.

Но иногда видел её во снах — без адвокатской папки, в его рубашке, босая, в утренней кухне, где солнце.

Он больше не верил в союз двух взрослых людей, если один из них — адвокат матери другого.

Теперь он жил сам.

И, пожалуй, впервые — наконец-то жил.

Оцените статью
— Квартира была моей до брака, во время брака и после — и мне плевать на ваши женские истерики и юристов!
— Теперь мы тут живём, а ты на вторую квартиру заработаешь