— Что стряслось-то?
Ключ застрял в замке. Денис возился с ним дольше обычного, пыхтел, ворчал себе под нос. Наконец дверь поддалась. Вошёл — и сразу стало ясно: дело дрянь. Обычно он с порога кричал что-нибудь дурашливое вроде «Ваш повелитель вернулся!» или «Где моя прекрасная половина?». А тут — молчок. Повесил куртку криво, ключи швырнул на полку так, что они чуть не слетели на пол.
Алиса сидела в кресле с книжкой. Какой-то детектив, кажется. Она всегда чувствовала его настроение — как барометр перед грозой. Отложила книгу, не став дочитывать абзац.
— Да так… ерунда всякая, — буркнул он и прошёл мимо, старательно разглядывая узор на обоях. Сел на табуретку в прихожей, начал развязывать шнурки. Возился с ними так сосредоточенно, будто от этого зависела судьба человечества.
Алиса не стала сразу лезть с расспросами. Знала — пусть отдышится. Но молчание затягивалось, становилось липким, неприятным. Как недоваренная каша.
— Дениска, — позвала она мягко, но с нажимом. — Я ж не слепая. Опять у родителей были? Воскресные посиделки?
Это даже не вопрос был — констатация факта. Она и так всё понимала.
Он наконец поднял голову. В глазах — смесь злости и какой-то щенячьей виноватости. Актёр из него никудышный, все эмоции на лице написаны, как на афише.
— Ну да, у них был, — махнул рукой неопределённо. — Опять… про тебя говорили.
Алиса внутренне собралась, но виду не подала. К этим «разговорам» она уже привыкла. Как к хронической мигрени — терпимо, но достало.
— И чего на этот раз накопали? — спросила ровно, почти безразлично. — Я недостаточно восторженно ахала, когда твоя мама про помидоры рассказывала? Или забыла похвалить папину новую тачку?
Денис скривился, как от лимона.
— Перестань ёрничать. Всё ты передёргиваешь, — встал, пошёл на кухню. Открыл холодильник, уставился внутрь, постоял так с минуту и закрыл. Даже воды не взял. Просто чтоб руки чем-то занять.
— Слушаю, — сказала она из комнаты.
Он тяжело вздохнул, оперся о стол. Вид такой, будто сейчас в прорубь нырять.
— Короче… — начал и запнулся. — Мама говорит, ты с ней резковата. Перебиваешь, когда она советы даёт. А батя… батя вообще сказал, что ты задираешь нос. Высокомерничаешь, типа. Что надо бы тебе… ну, помягче быть. И со мной, и с ними. Послушнее, что ли.
Выпалил всё скороговоркой, как горькое лекарство — чем быстрее, тем лучше. И замолк, ждёт реакции.
Алиса медленно выпрямилась. Расслабленная поза куда-то делась, спина — как струна. Лицо застыло, только скулы чуть заострились.
— Послушнее? — повторила так тихо, что Денису не по себе стало. — То есть твои родители хотят, чтоб я в дрессированную болонку превратилась? Чтоб хвостиком виляла и на задних лапках ходила? Молчала в тряпочку, даже когда они полную ахинею несут?
— Слушай, они же старше нас, опыта больше… Может, и правда стоит к ним прислушаться? — голос у него какой-то жалкий получился. Сам слышит — фигня выходит, а всё равно лепечет.
— К чему прислушаться, Денис? — она встала, и теперь они друг на друга смотрели через всю комнату. — К тому, что я должна себя переделать, чтоб твоим предкам удобнее было? Чтоб мамочка могла меня поучать, а папочка — снисходительно по головке гладить? И главное — ты-то сам как думаешь? Тоже считаешь, что мне надо «послушнее» стать?
— Вечно ты всё в чёрном свете видишь, — ответил он. Универсальная отмазка, когда сказать нечего. И Алиса сразу поняла — он не на её стороне. Он пришёл не поддержать, а уговаривать. — Ну, может, не «послушнее»… Это грубо звучит. Скорее… гибче, что ли. Дипломатичнее.
Обошёл стол, сел. Поза — как у переговорщика на важной встрече. Будто они не муж с женой дома, а какие-то враждующие кланы мирятся.
— Ты ж понимаешь, они другого поколения. Для них уважение к старшим — это святое. Можно иногда просто промолчать, кивнуть, даже если не согласна. Ради спокойствия в семье. Что тут такого?
Алиса усмехнулась. Но в усмешке — ни грамма веселья. Оскал получился.
— Спокойствие в семье? Денис, то, что ты «спокойствием» называешь, я называю враньём и лицемерием. Давай-ка разберём твои… то есть их претензии по полочкам. «Резкая». Помнишь, две недели назад твоя мамаша учила меня стиралкой пользоваться? Той самой, к которой я два вечера инструкцию изучала. Она утверждала, что шёлк надо при шестидесяти градусах стирать. Я ей спокойно объяснила — вещи испортятся, в инструкции другое написано. Это «резкость»? Или попытка свои шмотки спасти от эксперта-самозванца?
Денис поморщился. Неприятно ему эту сцену вспоминать.
— Она ж помочь хотела…
— Нет, — отрезала Алиса. — Она хотела показать, что умнее меня. А я не дала. Теперь второе. «Высокомерная». Это от Иван Петровича привет, да? Потому что на прошлом ужине, когда он в пятый раз завёл шарманку про «нынешнюю молодёжь, которая книжек не читает», я спросила — а какие книжки он считает правильными? А когда он кроме школьной программы времён царя Гороха ничего вспомнить не смог, я просто заткнулась. Моё молчание — высокомерие? Или вежливый способ не тыкать твоего батю носом в его же дремучесть?
Слова её били точно в цель. Она не орала, не истерила — просто раскладывала всё по фактам. А Денис сидел, смотрел в стол. Глаза бегают — по скатерти, по чашкам, куда угодно, только не на неё.
— Да что ты сразу в штыки-то?! — не выдержал наконец. Маска спокойствия слетела. — Они ж добра желают! Хотят, чтоб у нас всё хорошо было!
— Добра? — Алиса подошла к окну, отвернулась. — Они хотят удобную невестку, которая будет в рот им заглядывать. Чтоб сыночек был главный, а женушка — тихая тень рядом. А ты… ты вместо того, чтоб жену защитить, их песни поёшь.
Резко развернулась. Глаза — как лёд.
— Не указывай мне, какой я ДОЛЖНА быть! Ни ты, ни твои родители не решают это за меня!
— Но если им не нравится…
— Если им так не нравится их «высокомерная» невестка — это их проблемы, а не мои. Но то, что ты приходишь и пересказываешь мне их бред, вместо того чтоб поставить на место — вот это уже наша проблема. И она куда серьёзнее их старческого брюзжания.
— Так я ещё и виноват?! — взорвался Денис. Вскочил так резко, что стул опрокинул. Грохот по всей квартире. — То есть я должен был там скандал устроить? Родителей оскорбить ради твоей гордыни? Этого ты от меня хочешь?
Поднял стул, поставил на место. Руки трясутся от злости. Ждёт, что она сейчас заплачет, извиняться начнёт. Но Алиса смотрит спокойно, изучающе. Как учёный на подопытную мышь.
— Скандалить? Нет. От тебя требовалось куда меньше, Дениска. Просто быть мужиком. Не маменькиным сынком, а моим мужем.
Шагнула к нему. Он невольно отступил к шкафчику.
— Я ж не первый раз это вижу. Я за тобой наблюдаю каждое воскресенье. Цирк, да и только. Как только мы их порог переступаем, ты весь меняешься. Спина прямее, но плечи ссутулены. Голос, который дома нормальный, мужской — там на полтона выше становится, подобострастный какой-то. Ты киваешь ещё до того, как батя рот закроет.
Денис хотел возразить, но она не дала.
— Ты ржёшь над его тупыми анекдотами из палеолита. Слушаешь про политику с восторгом идиота, хотя дома говоришь, что тебя от этих разговоров тошнит. Жрёшь пересоленную бурду, которую твоя мать супом называет, а потом маешься изжогой. Ты не человек там, Денис. Ты — флюгер. Куда родительский ветер дует, туда и крутишься. А я этой идиллии мешаю. Я не хочу над дебильными шутками смеяться. Не хочу жрать отраву из вежливости. И молчать не хочу, когда взрослые люди чушь несут. И это бесит не только их. Тебя бесит.
— Бред! Полный бред! — заорал он, взъерошил волосы. — Это называется уважение к родителям! Которого у тебя отродясь не было! Они меня вырастили! Я не могу им хамить!
— Хамить? — она удивлённо вскинула бровь. — Сказать, что суп пересолен — хамство? Иметь своё мнение — хамство? Нет, Денис. Это называется быть взрослым. А ты боишься. До сих пор тот же мальчишка, который папиного гнева боится и маминой похвалы ждёт. И ради их одобрения готов не просто молчать. Готов домой прийти и меня ломать, под их убогие стандарты подгонять.
Попала в точку. В самый больной нерв. В тот страх, который он сам себе признать не мог. И от этого его злость стала чёрной, ядовитой.
— А может, они правы! — зашипел, подался вперёд. Теперь он наступал. — Может, не я слабак, а ты просто невыносимая стерва! Считаешь себя умнее всех! Тебе нормально говорят, а ты сразу в позу встаёшь! Да, ты резкая! Да, заносчивая! И уважения ни к кому — ноль! Может, мне правда другая жена нужна? Нормальная, а не ёж колючий, который только язвить умеет!
Выплеснул всё это ей в лицо. В глазах — чистая ненависть. Перешёл черту. Больше не чужие слова передаёт — свои говорит.
И тут наступила тишина. Не та, что «звенящая» или «давящая» — таких красивостей в их квартире не водилось. Просто пустота. Как после взрыва — воздух ещё не улёгся, в ушах звенит. Денис тяжело дышит, лицо красное. В глазах, где только что молнии метались, теперь растерянность плещется. Сам офигел от того, что выпалил. Ждёт — сейчас она заорёт, заплачет, скандал продолжится по накатанной.
Но Алиса молчит.
Смотрит на него так, будто впервые видит. Не с ненавистью, не с обидой. С холодным любопытством. Как патологоанатом на вскрытый труп — причину смерти устанавливает. Минута прошла, может, две. Краска с лица Дениса сползает, остаётся бледная, измученная рожа.
— Вот оно, — наконец сказала она. Голос ровный, без эмоций. Просто факт констатирует. — Наконец-то.
Денис вздрогнул. Это спокойствие страшнее любых криков было.
— Что «вот оно»? — пробормотал. Вся его злость сдулась, как шарик проколотый.
— Наконец ты это сам сказал. Не голосом мамочки, не интонациями папочки. Своим голосом. Спасибо. Теперь всё ясно.
Медленно обошла его, не касаясь. Подошла к раковине. Налила воды, выпила медленно, глоток за глотком. Каждое движение — без суеты. Спокойствие человека, который всё решил раз и навсегда.
— Ты сказал, тебе нужна «другая», «нормальная» жена, — продолжила, ставя стакан. Стук тихий получился. На него не смотрит, сквозь стену глядит. — Теперь понимаю, что ты имеешь в виду. Тебе не жена нужна. Тебе нужна красивая кукла. Приложение к жизни, которое проблем с родителями не создаст. Которое будет молча улыбаться и восхищаться их «мудростью». Которое позволит тебе дальше мальчиком оставаться, а не мужиком, за свою семью отвечающим.
Повернулась к нему. В глазах — пустота. Космический холод.
— И ты прав. Я не такая. Да, я «колючий ёж», если это означает не давать об себя ноги вытирать. Да, «высокомерная», если высокомерие — это мозги и самоуважение. И знаешь, что смешно? Ты меня за это и выбрал. За силу, за ум, за правду в глаза. Восхищался этим. Но не учёл — эта правда рано или поздно до тебя доберётся. До твоего уютного мирка, где мама всегда права, а папа — царь и бог. И ты не выдержал. Сломался.
Он стоял посреди кухни. Жалкий, раздавленный. Хотел что-то сказать, оправдаться, может, извиниться даже. Но слова в горле застряли. Понял — она права. Не та правда, что «глаза колет», а та, что просто есть. Как закон притяжения.
Алиса в последний раз на него глянула. Но это уже не взгляд на мужа был. На чужого, постороннего человека, который зачем-то в её доме оказался.
— Ищи себе другую. Покладистую, — сказала без вызова, почти равнодушно. — А я останусь собой.
Прошла мимо в комнату. Он слышал — села в кресло, страница зашелестела. Книжку дочитывает. Ту самую, что до его прихода читала. Будто и не было разговора, крика, разрыва. Будто его, Дениса, просто вычеркнули. Delete. Навсегда.
Он остался на кухне один. Они в одной квартире, но между ними теперь не пропасть даже. Пустота. Ничего. И это страшнее любой ссоры.
Денис медленно опустился на стул. Тот самый, что недавно опрокинул в порыве злости. Сидел, смотрел в одну точку. В голове — каша. Обрывки мыслей, воспоминания, обиды. Всё перемешалось.
Вспомнил, как познакомились. На дне рождения общего приятеля. Она тогда спорила с каким-то напыщенным типом о современном искусстве. Тип вещал с видом эксперта, сыпал терминами. А она его за пять минут разнесла в пух и прах — спокойно, аргументированно, с лёгкой иронией. Денис тогда влюбился сразу. В этот острый ум, в эту уверенность, в это умение не прогибаться.
Первые месяцы были как в тумане. Он гордился ею, показывал друзьям — смотрите, какая у меня девушка! Умная, красивая, с характером. Не то что ваши куклы крашеные. А потом началось знакомство с родителями.
Первый раз ещё ничего прошло. Мама напекла пирогов, папа рассказывал о работе. Алиса вежливо улыбалась, кивала. Но уже тогда Денис заметил — улыбка не доходит до глаз. И мама заметила. После их ухода сказала: «Холодная она какая-то, твоя Алиса. Неласковая».
Дальше — больше. Каждое воскресенье превращалось в пытку. Мама лезла с советами — как готовить, как квартиру обустроить, когда детей рожать. Папа вещал о политике, экономике, правильной жизни. А Алиса… Алиса не играла по правилам. Не кивала восторженно, не ахала, не просила совета. Вежливо, но твёрдо обозначала границы.
И вот теперь — финал. Предсказуемый, если честно. Денис сам удивлялся, как они столько продержались. Три года. Три года он метался между двух огней. Дома — сильная, независимая жена. У родителей — вечное недовольство этой женой. А он посередине. Флюгер, как она сказала. Точное слово.
Встал, подошёл к окну. На улице уже стемнело. Фонари горят, в окнах напротив — уютный свет. Люди ужинают, телевизор смотрят. Обычная жизнь. А у него всё рухнуло.
Или не рухнуло? Может, наоборот — наконец-то прояснилось? Он ведь и сам чувствовал эту фальшь. Эту игру в идеального сына и любящего мужа. Разрываться между двумя ролями — это ад. А он разрывался. И дорвался.
Обернулся. Дверь в комнату приоткрыта. Оттуда свет падает полосой на пол. Алиса там, с книжкой. Читает себе спокойно. А он тут стоит, как дурак. Как мальчишка, которого отчитали и выставили из класса.
Мальчишка. Она права была. Он так и не вырос. Физически — да, а внутри остался тем же пацаном, который маминого одобрения ждёт. Который боится отцовского неодобрения. Который готов на что угодно, лишь бы его похвалили, по головке погладили.
А Алиса — она взрослая. По-настоящему взрослая. Самостоятельная. Ей не нужно ничьё одобрение, чтобы быть собой. Она просто есть — цельная, сильная, настоящая. И он её за это возненавидел. Потому что на её фоне собственная слабость особенно видна.
Прошёл в прихожую. Куртка висит криво — он же второпях вешал. Поправил машинально. Посмотрел на дверь. Можно уйти. Просто взять и уйти. К родителям поехать, переночевать там. Мама обрадуется, папа поддержит. Скажут — правильно сделал, сынок. Не твоя это женщина. Найдёшь другую, получше.
Найдёт. Наверное. Мама уже намекала — у её подруги дочка есть, милая девушка, скромная, хозяйственная. Как раз такая, какую они хотят видеть рядом с сыном. Покладистая. Это слово засело в мозгу занозой. Покладистая. Удобная. Бессловесная.
Рука потянулась к ручке двери. И замерла. Он вдруг представил эту жизнь. С покладистой женой. Воскресные обеды, где все довольны. Мама учит невестку готовить, та восторженно записывает. Папа вещает, все благоговейно внимают. Идиллия. Тошно.
Опустил руку. Нет, не сможет он так. Не сможет всю жизнь играть в эти игры. Алиса разбудила в нём что-то. Может, совесть. Может, остатки самоуважения. Но теперь, когда он увидел себя её глазами — жалкого, слабого, зависимого — обратно в эту роль не влезть.
Вернулся на кухню. Сел. Голова в руках. Что теперь делать? Извиняться? Бесполезно. Алиса не из тех, кто прощает такое. Да и не простить она должна. Понять — может быть. Но не простить.
Он сказал ей гадость. Нет, не гадость — правду. Свою правду. Ту, которую так долго прятал даже от себя. Что она ему мешает. Мешает оставаться удобным сыном, мешает жить в привычном мирке. Своей силой, своей правдивостью, своим нежеланием прогибаться.
И она это приняла. Спокойно, без истерик. Просто приняла к сведению и сделала выводы. Взрослый человек. А он…
Из комнаты донёсся шорох страниц. Она дочитывает главу. Или уже следующую начала. Жизнь продолжается. Её жизнь. Без него.
Денис встал. Надо что-то решать. Или уходить — сейчас, сразу, не затягивая агонию. Или… Или что? Остаться? На каких условиях? Пообещать, что изменится? Что станет другим? Каким — таким, как она хочет?
Но она ничего от него не хочет. В этом вся штука. Она хочет, чтобы он был собой. А он сам не знает, какой он — настоящий. Всю жизнь играл роли. Послушный сын, хороший ученик, правильный муж. А кто он без этих ролей?
Пустое место. Вот кто.
Подошёл к двери в комнату. Постоял. Алиса сидела в кресле, поджав ноги. Лампа освещала её лицо мягким светом. Красивая. И чужая. Бесконечно далёкая.
— Алис, — позвал тихо.
Она подняла глаза от книги. Спокойно посмотрела. Ждёт.
— Я… — начал и осёкся. Что сказать? Что он дурак? Она это знает. Что любит её? Любит ли? Или любил ту, какой хотел её видеть — удобную, правильную, вписывающуюся в его мир?
— Что, Денис? — спросила она ровно. Не зло, не язвительно. Просто спросила.
— Я не знаю, — честно признался он. — Не знаю, что сказать. Что делать. Я правда не знаю.
Она смотрела на него долго. Потом кивнула.
— Это уже что-то, — сказала. — Первый шаг к взрослению — признать, что не знаешь. А не делать вид, что всё понимаешь.
Отложила книгу. Встала, подошла к нему. Близко, но не касаясь.
— Денис, я не могу за тебя решить, кто ты и чего хочешь. Это твоя работа. Но я точно знаю, кто я. И меняться под чьи-то ожидания не собираюсь. Ни под твои, ни под твоих родителей.
— А если я… попробую? — выдавил он. — Стать… ну, собой? Не знаю, как это, но попробую?
Она смотрела внимательно, изучающе. Потом покачала головой.
— Это не ко мне вопрос. И не обещание мне нужно. Разберись сначала сам с собой. А потом посмотрим, останется ли вообще, о чём говорить.
Развернулась, пошла обратно к креслу. Села, взяла книгу. Разговор окончен.
Денис стоял в дверях. Понимал — это не конец. Это даже не начало. Это точка отсчёта. Нулевая отметка, от которой можно пойти в любую сторону. Или остаться на месте.
Выбор за ним. Впервые в жизни — только за ним.
Он тихо прикрыл дверь и пошёл в спальню. Лёг на кровать не раздеваясь. Смотрел в потолок.
Завтра понедельник. Работа, дела, суета. А в воскресенье — снова к родителям. Или не к родителям. Или к родителям, но уже другим человеком. Если получится им стать.
Если захочет.
Если сможет.
За стеной шелестели страницы. Алиса дочитывала свой детектив. А он начинал свой. Только в его истории убийцей оказался он сам. Убийца собственной личности.
Но в детективах убийцу всегда находят.
Может, и он себя найдёт.
Может быть.
