— Валентин, ты деньги со шкатулки не трогал? — Мария стояла в коридоре в домашнем трикотаже с ёжиками, босиком, с каплями воды на шее. Только вышла из душа — свежая, мирная. Пока не заглянула в тумбочку.
Он не сразу отозвался. Щёлкал мышкой в своей берлоге — бывшая кладовка, теперь «рабочее место». Там стол, ноутбук, кружка с запёкшимися пятнами кофе и старая футболка на спинке стула.
— А? Какие деньги?
Она уже знала ответ. Но спросила ещё раз — для порядка.
— Валя. Деньги. Мои. Со шкатулки. Ты их трогал?
Он повернулся, откинулся на скрипучем стуле, почесал затылок.
— А, это… Я взял немного. Чисто на пару дней. Потом верну.
— Сколько ты взял?
— Ну… почти всё, — виновато пожал плечами. — Родителям путёвку оплатил. Мама ж мечтала в Сочи слетать. Говорит: «Пока ноги ходят». Ну я… чё, не человек, что ли?
Мария не сразу ответила. Просто смотрела. Потом очень медленно прошла мимо в кухню, налила себе воды и выпила залпом, как водку. Руки дрожали.
— Ты… Ты оплатил отпуск своим родителям моими деньгами? Теми, что я копила два года? На наш отпуск? На Турцию?
Он встал, пошёл за ней, неловко потирая руки.
— Ну Маш, ну не кипятись ты так. Мы ж потом вместе поедем. Осенью, может. Или зимой. У тебя отпуск не сгорает ведь?
Она села за стол, подперла голову руками.
— Валя, ты даже не спросил. Ты просто полез в МОЮ шкатулку, взял МОИ деньги и даже не посчитал нужным сказать. Это нормально, да?
— Да ё-моё, ну чё ты раздуваешь. Мы же семья. Какие твои, какие мои? Всё общее. Мама с папой старенькие, им надо. А мы успеем ещё.
— А я — не старенькая? Мне не надо? Или, может, я вообще не человек? Я тебе сколько раз говорила: я коплю! Я считаю каждую мелочь! Я лишний сыр не покупаю, потому что «дорого». А ты… Ты их просто выкинул!
Он плюхнулся на табурет, как на скамью подсудимых.
— Ну прости. Честно, не думал, что ты так взъешься. Я думал, ты поймёшь…
Она повернулась к нему и вдруг, тихо, очень спокойно сказала:
— Валентин, ты — идиот. Добрый, мягкий, домашний… но идиот. Вот честно. Ты когда в последний раз вообще думал, что я хочу?
Он смутился, глаза отвёл.
— Ну ты ж вроде не жаловалась…
— А толку? — она горько усмехнулась. — Ты же всё равно слышишь только Ольгу Олеговну. Если она чихнёт — ты сорвёшься, поедешь носовые платки покупать. А я… Я тут, понимаешь, как домработница с личными вложениями. Тихо вкладываюсь, а потом даже отчёта не получаю.
— Маша, не перегибай…
— Не перегибай? Да ты что! Это я перегибаю, потому что возмутилась тем, что ты БЕЗ МОЕГО ВЕДОМА раскатал мои накопления на отпуск пенсионерам в леопардовых купальниках?
Он встал, как ужаленный.
— А ну не трогай мою мать!
— А пусть она тогда не трогает мои деньги! — закричала она. — Хочет на море — пусть берёт кредит, оформляет «Турбонус для пожилых» или что там сейчас дают, но НЕ ЛЕЗЕТ в мою шкатулку через твоё доброе сердечко!
Повисла тишина. Только холодильник жужжал — как комар у виска.
Мария встала. Пошла в спальню, достала из шкафа старую сумку, треснувшую по шву, вывалила всё из ящика.
— Ты чё делаешь? — Валентин подался к ней.
— Угадай, — буркнула она, не глядя. Сложила два свитера, нижнее бельё, носки, зарядку, блокнот, бутылочку духов.
Он обомлел.
— Маш… Ну это уже перебор. Мы ж просто поругались.
Она подошла, уставилась в глаза.
— Мы не поругались, Валя. Мы живём как два случайных попутчика в купе, которые забыли, кто и куда едет. Я хочу на юг. А ты в санаторий с родителями.
Он замер, смотрел, как она застёгивает сумку.
— Так ты уходишь?
— Неа, — она взяла ключи. — Я еду на день к Лене. Надо проветриться. Подумать. А ты подумай тоже.
— Подумать о чём?
Она обернулась уже в дверях.
— О том, чья это квартира, Валентин. И за чей счёт тут холодильник не пустой. Угадай с трёх раз.
Дверь захлопнулась, как хлопок пощёчины.
— Маш, ну ты чего… — Валентин стоял у Лениных дверей, как школьник у кабинета директора. Неловкий, с цветами. Гвоздики. Красные. Будто на поминки пришёл.
Лена, подруга Марии, хмыкнула, глядя через дверной глазок.
— Ага, щас. Гвоздики в пятницу вечером — это диагноз. Маша! Он тут, с похоронным настроением. Пускать?
Мария вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Щёки красные, волосы собраны в пучок, футболка с Микки-Маусом и надписью: «Not today, Satan».
— Пусть заходит. Только недолго. Я ещё картошку не дочистила, — бросила через плечо. Но голос был ровный, без эмоций.
Лена открыла. Валентин шагнул внутрь, как в храм — осторожно, с уважением к территории богов.
— Маш, ну поговорим? — он сел на краешек дивана, как на мину.
— Говори, — Мария стояла у стола, спиной к нему, чистила картошку. — Я слушаю.
— Ну не злись, а? Я же не специально. Просто… мама сказала, что это, может, последний шанс. Что они давно не отдыхали. Я растерялся. Хотел как лучше.
Мария положила нож, развернулась.
— Ты всегда «как лучше», только никогда не для меня. Знаешь, когда я в последний раз отдыхала? Восьмой класс, лето у бабушки. Всё. Потом — работа, потом — ты, потом — ипотека, потом — твоим родителям то стул на дачу, то коврик в ванну, то зубы протезировать.
— Ну неужели ты всё считаешь? — он вздохнул.
— Нет, Валя. Только крупное. Например, отпуск за сто двадцать тысяч. Который не мой.
Он опустил глаза, повозил пальцем по подлокотнику.
— Ну я могу вернуть…
— С чего? — перебила она. — С твоей зарплаты? Три года будешь отдавать. А я — что? Буду ждать? Пока они вернутся загорелые, с магнитиками?
— Маш, ты чего добиваешься?
Она подошла ближе, скрестила руки.
— Я хочу понять. Я у тебя вообще есть? Или только мама и папа?
Он встал.
— Маш, не начинай опять эту шарманку. Я люблю тебя. Но ты понимаешь — они старенькие. У них кроме меня никого. Ты же знала, за кого замуж выходишь.
— Да, знала. Но надеялась, что ты хоть иногда будешь ставить жену выше.
Пауза. Напряжённая. Лена исчезла куда-то на кухню, явно не хотела мешать.
— Маш, — Валентин взял её за руку. — Поехали домой, а? Ну сколько можно на подруге торчать?
— Я не торчу. Я ушла.
Он вздрогнул.
— То есть… всё?
— Пока да.
Он начал метаться по комнате, как потерявшийся пес.
— Маш, да что ж ты делаешь? Мы ж… мы ж семья! Что людям скажем? Маме, папе? Они же этого не переживут!
— А мне пофиг. Пусть не переживают, — отрезала Мария. — Я им уже всё сказала. Твоя мать мне вчера позвонила.
— Что? — он побледнел. — И что она?
— Сказала, что я неблагодарная. Что «жить в семье — это жертвовать», и что она теперь точно уверена: я — не та женщина для её сына.
Валентин схватился за голову.
— Боже… Мамка… Ну она горячая. Не обращай внимания.
— А я обратила. Знаешь, что я ответила?
— Что?
— Что у меня, в отличие от неё, ещё есть ноги, и я могу ими уйти.
Он схватил сумку, с которой пришёл, из неё вывалилась коробка конфет и что-то похожее на паспорт.
— Маш, ты с ума сошла? Это же развод?
Она подошла, взяла паспорт, открыла страницу.
— Пока только заявление. Поданное. Я подожду. Две недели. Если ничего не изменится — подам официально.
Он сел. Вздохнул. Потом встал, подошёл, вдруг обнял.
— Маш… Я люблю тебя. Ну правда. Ну ты ж знаешь.
— Любовь без уважения — это что? — она не оттолкнула, но и не прижалась. — Это как кофе без воды. Горький осадок на дне.
Вдруг — звонок на её телефон. Она взяла.
— Да, Ларис… ага… правда? Всё, бегу.
Он отступил, озадаченный.
— Что случилось?
— Это из агентства. У меня собеседование. В понедельник. Новая вакансия. Зарплата почти вдвое выше. Отдел логистики. Там, где раньше Таня работала.
— И ты даже не сказала?
— А зачем? Ты меня не спрашивал, чем я живу.
Он сел на корточки, как будто тяжесть на плечи свалилась.
— Маш… Я не знаю, что делать. У меня сердце ноет. Мама вчера плакала — говорит, я предатель. Папа молчит, но тоже весь сник.
— А меня ты предать — это нормально, да? Я — не мама, мне можно?
Он посмотрел снизу вверх.
— А можно… без заявлений? Просто попробовать сначала? Я всё понял. Честно. Я буду спрашивать. Советоваться. Больше — ни копейки без тебя.
Она стояла, как статуя. Потом вздохнула.
— Валя… Ты хороший. Но ты слишком их. И слишком не мой. Я больше не хочу быть на втором плане.
И ушла в спальню. Дверь закрылась мягко, как занавес в театре.
Звонок был в восемь утра в субботу. Громкий, настырный, как на пожар.
— Мария, добрый день, — голос на том конце был резкий, с командирским нажимом. — Это Ольга Олеговна. Мать Валентина.
— Доброе, — зевнула Мария, усевшись на край кровати. — Что-то случилось?
— Я бы не звонила просто так. Надо поговорить. Лично. Сегодня.
— Ольга Олеговна, вы сейчас отдыхаете, как я понимаю?
— Вернулись. Вчера. Сочи, между прочим, был великолепен. Но речь не об этом.
Мария усмехнулась.
— Ага. Конечно не об этом.
— Приезжайте к нам. Поговорим по-взрослому. Без Валентина. Только мы.
— Это приглашение или вызов?
— Как хотите.
Спустя два часа Мария стояла у двери типовой трёшки в Ховрино, где жили родители Валентина. Те самые, с протезами, паласами и живучестью броненосца.
Открыла дверь сама Ольга Олеговна. Без приветствия.
— Проходи. В тапки не лезь, на кухню иди.
На кухне уже сидел Пётр Николаевич. В майке, с газетой. Глазом не повёл. Настроение — «мы не ждали вас, Мария».
Мария села.
— Я слушаю.
— Слушай внимательно, — начала свекровь, наливая чай. — Мы много думали. С Валей тебе жить тяжело. Мы это поняли. Но он без тебя — как без рук.
— А вы без него — как без кошелька, — ответила Мария спокойно.
— Не наглей, — холодно бросила Ольга Олеговна. — Ты не понимаешь, что значит быть матерью. Мы всё отдали сыну. А ты — что? Только копишь, считаешь, жалуешься.
Мария кивнула.
— Верно. Копила. Потому что мне никто не дарил. Я — сама. И я — не обязана.
Пётр Николаевич отложил газету.
— Девочка, ты обижена. Но это — эмоции. Развестись легко. А ты подумай — что дальше?
— Дальше — жизнь. Без вас.
— Валентин у нас останется, — вмешалась Ольга Олеговна. — Мы уже решили. Вы нам не подходите.
— О! — Мария рассмеялась. — Так это собеседование? Меня не берут в семью?
— Не ерничай, — отрезала свекровь. — Ты не умеешь быть женой. Холодная, жесткая, как бухгалтер. Всё по расписанию, всё в графиках.
— А вы бы предпочли, чтобы я сидела дома и ждала чека от Вали?
— Мы бы предпочли, чтобы ты умела любить. А ты только считаешь. Мы с Петей были против вашего брака с самого начала.
— Ну, теперь вы победили. Поздравляю, — Мария встала. — Только учтите: я его не держу. Хотите, берите обратно. Обнимайте, целуйте, кормите. Только кошелёк тоже верните.
— Не груби! — Ольга Олеговна резко вскочила. — Ты молодая, а уже с таким тоном. Поэтому и детей у тебя нет. Всё у тебя по таблице.
Мария подошла к двери.
— Да, детей у меня нет. И знаете почему? Потому что мне хватило одного взрослого ребенка — вашего.
И ушла, громко хлопнув дверью.
Вечером в квартире у Лены она собрала вещи. В две сумки — ноутбук, платья, любимые кеды и документы. Остальное — нафиг.
Валентин пришёл в восемь.
— Маш… я поговорил с ними. Кричал. Орал. Сказал, что остаюсь с тобой.
Она сложила сумку.
— Уже поздно. Я еду. Снимаю квартиру в Химках. Уже перевела аванс. С понедельника — новая работа.
Он стоял, как потерянный.
— Ты не даёшь шанса.
— Я дала три года. Это был шанс.
— Но я же…
— Валя. Я больше не буду твоей тенью. Я себе одна — лучше, чем втроём, где я — никто.
Он сел на диван, глаза налились.
— Ты не прощаешь. Никогда.
— Я взрослая. Я просто выбираю себя.
Она закрыла чемодан.
— Ты мне говорил: «Семья — это жертвы». Нет, Валя. Семья — это союз. А жертвы — это в церкви, у алтаря.
— Ты больше меня не любишь?
Она посмотрела спокойно.
— Я теперь — люблю себя.
И вышла. Без истерик, без пафоса. Просто ушла.
Через месяц. Италия. Сиена.
Мария сидела в кафе с видом на площадь. Красное сухое, тарелка пасты, шум туристов и ветер, пахнущий свободой.
На телефоне — уведомление:
«Поздравляем! Вам начислена премия за квартал. Бонус: 90 000 руб.»
Она улыбнулась.
— Вот теперь — отпуск. Мой. За мои деньги. Без сюрпризов.
Смотрела в закат, впервые за долгое время — не дожидаясь звонка, не проверяя, не думая, кого надо спасать.
Только себя. И этого было достаточно.
