Вечер был липкий, как жвачка под школьной партой. На кухне пахло жареным мясом и усталостью — смесь, знакомая каждой женщине, которая тянет на себе не только дом, но и семью. Ирина сидела за столом, уставившись в бокал красного, как будто там могла скрываться разгадка всех её проблем. Ей было сорок шесть. Не бабка, но и не девочка. Такая, знаешь, категория «слишком взрослая, чтобы молчать, и слишком молодая, чтобы всё прощать».
— Ты всё-таки приготовила мясо? — с лёгким удивлением сказал Сергей, вваливаясь на кухню. — Я думал, на пельменях посидим. По-домашнему, по-нашему…
— По-нашему? — усмехнулась Ирина, не глядя на него. — По-нашему ты работаешь до девяти, а я работаю до девяти и потом ещё готовлю. Вкусно?
— Вкусно, — кивнул он и, как всегда, не понял подтекста. Или сделал вид, что не понял. Кто этих мужиков разберёт, у них же на чувствах — глушитель.
Тихо, почти интимно, они чокнулись бокалами. 23 года. Свадебный альбом где-то в комоде, толстый, как уличный кот, — а открывать его никто уже не хочет.
— Ир, — начал Сергей, и у неё сразу внутри что-то поёжилось. Вот так всегда. Если он начинает с «Ир», значит, сейчас будет какая-то хрень.
— Чего? — спросила она, не отрываясь от бокала.
— Нам надо кое-что обсудить. По поводу… завещания.
— Ага, — отставила бокал. — Я так и знала, что вечер будет незабываемым.
— Ну, ты не так пойми… — замялся он. — Просто мама… Она уже не девочка. Ей семьдесят три. Всё чаще болеет. Ты же знаешь…
— Ага, знаю. Знаю, что она тебе мозги выносит уже десять лет, как пылесос без мешка.
Сергей сцепил пальцы в замок, как на родительском собрании, когда ему неудобно.
— Ир, ну пойми… Она просто хочет быть уверенной, что если с ней что-то случится, у неё будет хоть что-то. Ну, типа доли в квартире.
— Ты это сейчас серьёзно? — Ирина откинулась на спинку стула, как будто он в неё кирпич бросил. — Квартира, между прочим, покупалась на мои деньги. На те, что мне оставила мама. Помнишь мою маму? Та, которая у нас в отличие от твоей не выживала всех из дома?
Он промолчал. Типа мужчина и не хочет скандала. А по факту — просто привык, что Ира всегда «сама разберётся», «сама поймёт», «сама смолчит».
— Ира, ну не кипятись. Это же просто завещание. Ну напишем, что у неё будет право пожизненного проживания…
— Сергей, — перебила она, и голос у неё был ледяной, как весенний ручей, под которым лёд ещё не растаял. — Если ты думаешь, что я в своём уме подпишу бумагу, в которой твоя мать имеет права на то, во что я вложила половину своей жизни, то ты реально плохо меня знаешь. Очень плохо.
Он откинулся на спинку стула, пожал плечами, как будто услышал «я не купила сыр», а не «ты предал меня, чувак».
— Я просто пытаюсь всё уладить. Мы же семья.
— Нет, Серёж. Мы — я, ты и Лена. А твоя мама — это твоя мама. И пусть она будет твоей мамой, а не моей проблемой.
Он молчал. В комнате повисло напряжение, как запах дешёвого лака после школьного выпускного — липкий, ядовитый и невыветриваемый.
На следующее утро телефон Ирины загудел, как пчела с температурой. Валентина Петровна. Конечно.
— Доброе утро, Ирина. — Голос был приторным, как чай с тринадцатью ложками сахара. — Сергей вчера мне всё рассказал. Я просто хочу, чтобы ты поняла — я же старая женщина. Я не вечная. Я тебе не враг.
— Только не надо вот этого — «старая женщина», — вздохнула Ирина. — Вы очень даже в форме. Ещё пару лет назад вы лично выставляли мою сумку за порог, когда я уехала на день к Лене, а вы «решили прибраться».
— Ой, ну мало ли что было… Я же потом извинилась…
— Вы повесили на моё место в шкафу свои вещи и сказали Сергею, что «он должен выбрать».
— Да ты ж сама тогда перегибала. Устроила из мухи слона. А теперь… ты правда хочешь оставить старую женщину без крыши над головой?
— Нет. Но я точно не хочу оставлять крышей над её головой то, что построила я.
Она отключила телефон. Просто — пум, и всё. Даже не попрощалась. И впервые за долгое время почувствовала: нормально. Без вины. Без «ой, а вдруг я обидела человека». Не обидела. Просто достала.
— Знаешь, — сказала вечером Ольга, подруга, с которой они пересеклись в кафе, — ты слишком долго с ними цацкалась. Сначала ты — хорошая жена, потом — удобная невестка. И всё это время — девочка без своего голоса. А теперь голос прорезался. Громкий такой, и с характером.
— Да я не знаю, — покачала головой Ирина. — Может, я всё испорчу. Может, надо было как-то иначе…
— Ира, — перебила её Ольга, поднося бокал к губам. — Ты бы испортила только одно — свою жизнь. А вот этого бы тебе никто не простил, поверь.
Вечером дома Ирина нашла письмо. В старом платяном шкафу, в конверте, где раньше лежали пуговицы от советских пальто. Письмо было от мамы. Настоящее, живое, написанное много лет назад.
«Если ты читаешь это, значит, ты снова жертвуешь собой ради других. Я знаю, ты сильная, но, пожалуйста, не будь сильной для них. Будь сильной для себя.»
Ирина долго сидела с этим письмом. Потом встала. Подошла к Сергею, который сидел за телевизором, в обнимку с пультом.
— Мы поговорим. Завтра. По-настоящему. Я больше не собираюсь быть тихой частью мебели.
— Ир, ты что, опять с Ольгой виделась? — пробормотал он, не отрываясь от экрана.
— Нет. Я с собой виделась. И я себе очень не понравилась.
***
Ирина проснулась в шесть утра. Без будильника. Просто открыла глаза, как будто внутри сработал какой-то внутренний таймер: «вставай, пора вставать и больше не быть тряпкой.» На кухне был холод, как между двумя людьми, которые ещё живут вместе, но уже не вместе.
Сергей сидел на стуле, пил кофе из кружки с облезшим «Лучший папа», которую Лена подарила на День отца лет десять назад. Ира вдруг подумала: а ведь он тогда даже не приехал на вручение её диплома. У мамы давление, у начальника планёрка… У всех, кроме него, всегда есть веские причины.
Она села напротив.
— Нам нужно поговорить. — Голос — спокойный, как в бухгалтерии перед увольнением.
— Опять? — Он закатил глаза. — Ир, мы же уже всё обсудили. Хватит драм, давай жить спокойно.
— Мы не живём спокойно, Серёжа. Мы просто сосуществуем, как два соседа по коммуналке. Я готовлю, ты приходишь. Я молчу, ты дышишь. А потом ты спишь на диване, а я — с головной болью.
Он поставил кружку и раздражённо потёр лицо.
— Что ты хочешь от меня?
— Выбора. Честного. Без «но». Или ты со мной — полностью. Или с мамой — полностью. Я не делю твою любовь. Я делю свою жизнь.
— Это же не соревнование, Ира…
— Конечно, не соревнование. Потому что я давно проиграла. Я тебя отдала ей, когда ты позволил ей распоряжаться мной, как сломанной посудой.
— Ты перегибаешь! Она же просто хочет…
— …чтобы ты был её мальчиком до самой смерти. Проблема в том, что я не подписывалась быть няней взрослому мальчику.
Он вскочил.
— Ты всегда всё преувеличиваешь! У тебя всегда трагедия из пустяка!
— У меня трагедия, Серёж, что я живу с мужчиной, который не может сказать своей маме: «мама, я тебя люблю, но я — взрослый». Тебе 50 лет! У тебя дочь студентка! А ты до сих пор живёшь под маминым страхом!
Он хотел что-то сказать, но Ирина уже вышла из кухни. Стукнула дверью, как точка в предложении, где всё сказано.
Через пару часов пришла Валентина Петровна. Без предупреждения, с авоськой и запахом советских духов.
— Ты совсем с ума сошла, да? — набросилась она с порога. — Ты хочешь лишить меня последнего? Я в этом доме каждый угол мыла, пока ты по салонам бегала!
— Вы мыла? — Ирина подошла ближе, так, что даже парфюм не спас. — А вы не задумывались, почему я вообще бегала? Может, потому что дома было невыносимо от ваших подколов, от вашего вечного «а вот моя подруга Вера своему сыну пирожки печёт»?
— Ты неблагодарная тварь, — резко бросила Валентина Петровна. — Мой сын тебя бы и не посмотрел, если бы не я!
— Вот видите, — спокойно ответила Ирина, — а я-то думала, что он меня полюбил сам. Получается, он у вас как собачка: фу — не фу, сядь — не сядь. Отличный повод для развода, кстати.
— Ты не сделаешь этого, — прошипела свекровь. — Он тебя любит.
Ирина чуть склонила голову.
— Если он меня любит, он сейчас сам всё решит. А если нет — я первая поставлю подпись на разводных бумагах.
Сергей вошёл в коридор. Стоял, как школьник на родительском собрании, когда мама ругается с классной.
— Мам, — выдавил он. — Хватит. Уходи домой.
— Что? — взвизгнула Валентина. — Ты что сказал?
— Я сказал — иди домой. И не возвращайся сюда с криками и требованиями. Я взрослый. Я сам решаю. И я выбрал Иру.
Тишина после его слов была настолько плотная, что её можно было резать и продавать в супермаркетах как упаковку «Мужское Решение».
Валентина Петровна развернулась, как танк на учениях, и ушла, громко хлопнув дверью. Но даже этот звук не смог перекрыть ощущение… освобождения.
— Ты правда… — начала Ира.
— Да, — он подошёл ближе. — Поздно, может быть. Но я понял. Ты всегда была моей семьёй. А я всё время пытался быть сыном, когда надо было быть мужем.
Ирина рассмеялась — неожиданно, нервно.
— Поздравляю. Тебе понадобилось 23 года, чтобы это понять. Успех.
Он взял её за руку.
— А может, начнём с нуля? Без мам, без страхов, без манипуляций?
— Я подумаю, — честно ответила она. — Но уже как женщина, которая знает себе цену.
И в этот момент ей позвонила Лена.
— Мам, привет. Вы с папой в ссоре опять? Он лайкал мои сторис сегодня. Это всегда тревожный сигнал.
Ирина улыбнулась.
— Всё хорошо, доченька. Папа начал понимать, как пользоваться своей головой. Надеюсь, не только в Instagram.
Финал
Сергей сдержал слово. Завещание оставили как есть. Валентина Петровна обиделась по полной, даже выложила пост в «Одноклассниках» о «неблагодарных бабах с длинным языком и манией величия».
Но Ирина не реагировала. Потому что главное было не это. Главное было то, что впервые за много лет она чувствовала себя не мебелью, а человеком. Женщиной, которой не надо никому ничего доказывать.
