В воскресенье у Валентины дёргался глаз. Прямо с утра. Она как проснулась — с ощущением тревоги, будто кто-то на тебя смотрит. Только никто не смотрел. Степан спал без задних ног, храпел, как электролобзик в гараже. Телефон молчал. Но что-то было не так.
— Предчувствие. Опять будет цирк с конями, — подумала она, вставая с кровати.
Её интуиция, как обычно, не подвела. Через двадцать минут в дверь позвонили. Звонок был длинный, звонкий, раздражающий, как ложка по эмалированной миске.
— Открывай, Валечка, — сказала женщина с той стороны двери так, как будто ей это принадлежит. — У нас серьёзный разговор.
— Это кто? — зевнул Степан, вылезая из кровати. — Неужели опять мама?
— Не «опять», а снова. С чем она на этот раз? Новый кредит? Или айфон старый не справляется с её пенсионной активностью? — съязвила Валентина, и пошла открывать дверь.
На пороге стояла Нина Сергеевна. В своём фирменном пальто «аля-стиль-95-й» и с таким выражением лица, будто её снова назначили главной на планёрке жизни.
— Ну, наконец-то! — с упрёком, будто Валентина опоздала на свой собственный выговор. — У тебя, между прочим, семья! А ты как в гостинице — нос воротишь.
За ней — Ирина. Сестра Степана. Та была в блестящих лосинах и с модным рюкзачком — за тридцать тысяч, но купленным «по акции». Держала в руках коробку торта.
— Я с «Медовиком». Сахар есть? — бодро вкинула она, даже не сняв кроссовки, прошла на кухню.
Валентина вздохнула. Сахара в доме было. Терпения — уже нет.
— Что на этот раз? — спросила она, глядя на свекровь с ровной холодностью, которой научилась у начальника по отделу логистики. Там такие взгляды всё объясняли без слов.
— Степан нам рассказал, что ты получила премию, — начала Нина Сергеевна. — Дорогая, у нас такое дело…
— Кредит, — сразу сказала Ирина, кивая. — Мы с мамой купили стиральную машину. С сушкой. Она сто тысяч стоит, но отдают за шестьдесят. Это судьба.
— Вы уже купили? — голос Валентины стал на полтона ниже. — Без меня?
— Ну мы же семья, Валя, — голосом победителя в номинации «манипуляция года» сказала свекровь. — Ты работаешь. У тебя стабильность. У тебя…
— Кошелёк на ногах, как бы сказала моя мама, — перебила Валентина. — А у меня, между прочим, ипотечный счёт. Я сберегаю. На своё жильё. Вы же не забыли, что мы живём в съёмной квартире?
— Да ладно тебе! — поднял голос Степан, вылезший из спальни с кружкой кофе. — Нам в этой норм. Чего ты заладила «своё-своё»? Все живут в съёмных.
— Не все. Я — не все. И, кстати, ты не забыл, как на прошлой неделе отключили горячую воду? А на прошлой — сломался унитаз. Ты починил? Нет. Кто звонил сантехнику? Я.
— Зато я вчера мусор выкинул! — гордо воскликнул он.
— Герой. Надо памятник ставить. Из пластиковых бутылок, раз ты их не сортируешь.
Нина Сергеевна резко встала.
— Значит так. Или ты нам помогаешь — или не обижайся, Валентина. Мы и в суд подать можем. Степан — твой муж. А имущество общее.
— Какое имущество? У нас даже унитаз — чужой! — рассмеялась Валентина. — Вы хотите делить долги, торт и сушилку, купленную в кредит?
Ирина нервно хихикнула.
— Она, похоже, серьёзно. Мама, у неё, походу, план «Б».
Валентина обошла стол, открыла шкафчик, достала документы из папки: договор найма, бумагу на вклад, распечатку зарплатных начислений, где фигурировала та самая премия.
— Вот мои деньги. Вот мои планы. Ни одного пункта «сушилка для свекрови» там нет. Хватит.
— Ты эгоистка, Валентина! — закричала Нина Сергеевна. — Степа тебе жизнь свою отдал! С работой ты его затюкала, с деньгами — унизила! Он же мужик, ему нужно уважение!
— Мужик?! Он вчера спорил с тиктокером, что вино «Алазанская долина» — лучше любого Бордо! А позавчера проспал собеседование! Уважение? Пусть начнёт с будильника.
Нина Сергеевна побледнела. Встала. Начала собирать сумку.
— Ладно. Мы пошли. Но мы ещё поговорим. Ты не одна. И не думай закрываться. Я всё равно приду.
— Вот именно, — тихо сказала Валентина. — Ты всё равно приходишь. Без звонка. Без приглашения. С ключом, который я тебе не давала. И с кредитами, которых я не брала.
— И что? Это общая квартира! — взвизгнула Ирина.
— Съёмная. И с завтрашнего дня — с новым замком. Ты что-то сделала с замком?
— Да, — холодно кивнула Валентина. — Я изменила его. Как и свою жизнь.
Тишина повисла в воздухе, как горячая сырость перед грозой.
Нина Сергеевна, сжав губы, вышла первой. Ирина за ней. Степан остался, потерянный и злой.
— Ты что, серьёзно?! — крикнул он. — Это же моя мать!
— А я — твоя жена. Или была. Ты определись, Стёпа. Кто тебе ближе — женщина, что тебя вырастила, или та, что кормила, когда ты лежал три месяца на диване и «искал себя»?
Он не ответил. Просто ушёл на кухню. Закрыл дверь.
А Валентина встала у окна и посмотрела вниз. У подъезда стояли две фигуры. Говорили о чём-то. Потом сели в такси и уехали. Без торта. Он остался в холодильнике.
— Отлично, — прошептала Валентина. — Хоть десерт будет мой.
И у неё снова задёргался глаз.
Прошла неделя.
Валентина впервые за три года почувствовала, как это — дышать полной грудью. Да, она жила всё ещё в той же съёмной квартире, но ключ от двери теперь был её. Только её. Замок поменян, «дубликаты для родственников» аннулированы, и на глазах у мастера она бросила старые ключи в мусоропровод. Символично, красиво, почти как в кино. Только без пафоса — в халате и с бигуди.
Степан не разговаривал с ней с того самого дня. Бродил по квартире, как обиженный кот, ел из кастрюль, смотрел ютубчик про «альфа-самцов» и стучал по клавишам ноутбука, делая вид, что «ведёт переговоры». В реальности он снова безработный. И неискренний.
Валентина откровенно устала. От него. От его семьи. От того, что её жизнь — как общежитие: толпа приходит, ест, шумит, требует, но никто не платит.
В понедельник она вернулась с работы с твёрдым намерением поговорить. По-взрослому. Без истерик. Она даже распечатала список — ну как список… «Причины, по которым ты мне больше не муж».
Степан сидел за столом, ел лапшу быстрого приготовления и читал какие-то форумы для мужчин, которым «жёны сели на шею».
— Надо поговорить, — спокойно начала Валентина.
— Опять? Мы уже говорили. Ты же уже всех выкинула, что тебе ещё надо? — проворчал он, не поднимая глаз.
— Развод. — Валентина поставила папку с бумагами на стол.
— Ты с ума сошла? — он резко повернулся. — Из-за сушилки?
— Из-за тебя. И того, что ты — не мужчина, а жалоба на мужчину. Степ, я не хочу больше спасать. Я хочу жить. Слышишь? Просто жить. Без твоих маминых «у нас проблемы» и Ирининых «Валечка, ты же не чужая».
Он фыркнул.
— Ну, хочешь — разводись. Только учти: по закону имущество — общее. Ты думаешь, умная самая? А у меня юрист есть. У мамы подруга в налоговой. Они уже всё выяснили. У тебя счёт. Сбережения. И, между прочим, ты покупала на меня телефон. Так что будь добра, дели всё.
Валентина откинулась на спинку стула. Посмотрела на него. Долго. С жалостью. Как на человека, который пошёл войной против женщины, у которой на телефоне — вся переписка с его мамой и чеки за последние три года.
— А ты с какого перепуга решил, что я тебе должна?
— Потому что ты жена! — завопил он. — Или ты забыла, как я тебе тапки грел?
— Не забыла. И воду из чайника в ванну наливал. Потому что горячую отключили. А знаешь, что я сделала потом? Заплатила сантехнику. За тебя. За нас. А знаешь, что ты сделал? Ничего. Ты просто… присутствовал. Как кот на подоконнике.
Он вскочил. Брови — домиком, глаза — на мокром месте.
— Ты что, ненавидишь меня, да? Ты теперь одна такая крутая? Карьера, деньги, независимость?
— Нет, Стёп. Я просто взрослая. И устала быть мамой — тебе. Я не обязана! Я не обязана тебя спасать, обеспечивать, тянуть, гладить и уговаривать.
Он сел обратно. Глаза бегают, руки дрожат.
— А мама говорила… что ты — змея. Ирина тоже так считает. Они… они знали. Ты всегда хотела быть одна. Ради квартиры. Ради свободы.
— Степан, если твоя мама такая умная — пусть она тебе и готовит. И спит с тобой. И кредит оформит. А я — вон. У меня уже другой план.
Она встала, достала из шкафа чемодан. Он был собран уже три дня. Пара вещей, документы, ноутбук.
— А вещи? — спросил он.
— Всё, что покупала я — уходит со мной. Всё, что дарила ты — можешь оставить себе. Шампунь, носки и те двести рублей, что ты мне сунул на 8 марта. Я великодушная. Забери.
Он вскочил. Перехватил её у порога.
— Ты правда уйдёшь?
— Нет, Степ. Я не ухожу. Я возвращаюсь к себе. К той, кем была до того, как вы с мамой вселились в мою жизнь, как в чужую хрущёвку.
— А как же мы? А если я всё переосмыслю? — голос его дрогнул. Он был сейчас похож на мокрого школьника, у которого забрали сменку.
— Ты сначала посуду переосмысли. А потом — себя.
Валентина вышла, захлопнула за собой дверь. Без слёз. Без крика. Только с лёгкой дрожью в руках — от адреналина.
У подъезда дул ветер. Она шла с чемоданом в руке и впервые не оглядывалась.
Через два часа она уже сидела у мамы. Пила чай. Смотрела на простую, уютную кухню. И думала, что иногда уход — это не слабость. Это взрослость.
Телефон завибрировал.
Сообщение от Степана:
«Ты всё разрушила. Я тебя предупреждал».
Ответа не было.
Но зато было второе сообщение. От его сестры:
«Ты в ад пойдёшь. Мама плачет. Поздравляю, ты всех предала».
Валентина улыбнулась. Открыла ноутбук. Перевела деньги на вклад.
И сказала в пустоту:
— Пусть привыкают. Так больше не будет.
Прошло два месяца.
Валентина сняла квартиру рядом с работой — небольшую, однокомнатную, с окнами во двор и запахом кофе по утрам от кофейни внизу. Она чувствовала себя будто после затяжного похмелья — плохо, муторно, но уже без желания вернуться «туда». Жизнь наладилась. Потихоньку. Словно кто-то включил свет в комнате, где долго царил бардак.
Но Степан не сдавался.
Он звонил, писал, приходил на работу, стоял с цветами, потом с претензиями, потом с юристом. В какой-то момент Валентина просто начала записывать все его разговоры. Подстраховка. Опыт научил.
Нина Сергеевна тоже не молчала. Она звонила маме Валентины — говорила, что та «плохо воспитала дочь», что «разрушила брак» и даже угрожала «пожаловаться куда надо».
— Куда надо, Нина Сергеевна? В ООН? — спокойно спрашивала Валентина. — Или в риэлторское бюро жалоб?
Но вот настал день, когда ей пришла повестка в суд.
Степан подал на раздел имущества.
— Раздел имущества? — хмыкнула подруга Кира, юрист. — У вас ничего нет. Кроме общих долгов.
— У него есть мечта, — пожала плечами Валентина. — Стать жертвой и одновременно победителем.
Суд был… как комедия абсурда. В зале сидела семья Степана в полном составе — мама, сестра, даже тётя Валя, которую никто не звал. У всех — серьёзные лица и толстые папки с «доказательствами». Валентина пришла с адвокатом, в белой рубашке и с прямой спиной. Она уже не злилась. Она была готова.
— Уважаемый суд! — начал адвокат Степана. — В ходе совместного проживания семья приобрела множество вещей. Телевизор, ноутбук, сушилку для белья…
— За свои деньги! — резко сказала Валентина. — У меня чеки. За каждый тостер и его носки.
— Моральный ущерб! — подскочила Нина Сергеевна. — Мой сын страдает! Его выкинули, как собаку!
— Я бы так собак не выкидывала, — пробормотала Валентина.
Судья подняла брови.
— Валентина Геннадьевна, у вас есть документы?
— Есть. Все переводы с моих счетов. Сколько я платила за съём жилья, еду, оплату кредитов, которые он брал без меня. Есть и скрин, как его мама мне пишет: «Ты же у нас денежная, поможешь, а то я на пенсии».
Судья покашляла. Посмотрела на сторону ответчика.
— А у вас что?
— Мы морально унижены! — выкрикнула Ирина. — Она с самого начала хотела всё себе. Карьеристка!
— Я хотела жить, Ирина. Не под вас. Не за вас. И не вместо вас, — спокойно ответила Валентина.
Заседание длилось два часа. В конце судья развела руками:
— Учитывая, что имущество куплено Валентиной Геннадьевной на собственные средства, а брак официально прекращён… отказать в иске. Каждый остаётся при своём.
Нина Сергеевна вскочила:
— Как?! А квартира?!
— Какая квартира, женщина? Она даже не оформлена. Сын ваш нигде не работал. А по бумагам — долг за ним. Валентина оплачивала всё сама. Ему бы вам спасибо сказать, а не суд подавать.
— Ещё вернётся! — прошипела Нина Валентине у выхода. — Ещё приползёт!
— Только если забирать свою сушилку, — ответила Валентина и натянула перчатки. Был март. Холодный, но свободный.
Прошло три месяца.
Она купила квартиру. Маленькую, но свою. Не в центре, но с балконом. И с дверью, в которую не войдёт ни один Степан. Никогда.
На новоселье пришли только те, кого она сама пригласила. Мама. Пара близких друзей. Коллега по работе, которая принесла плед и бутылку вина. Тот самый адвокат Кира — с коробкой конфет и криком:
— За женщин, которые перестают спасать мужиков-амёб!
Валентина засмеялась. Потом, когда все ушли, она вышла на балкон. Посмотрела вниз. Внизу был парк. И солнце.
И тишина.
Телефон снова завибрировал.
Степан. Восьмой раз за неделю.
Она нажала «заблокировать». Навсегда. Без истерик. Без сожаления.
— Это МОЯ жизнь, — сказала она вслух. — И больше никто в неё не вломится, как в общагу.
И добавила:
— А если вломится — пусть попробует подобрать ключ.
