Нина расставляла на столе чашки, когда в дверь позвонили. На пороге стояла Татьяна Михайловна, с лицом, напоминающим грозовую тучу.
За ее спиной неуверенно переминался Савелий. Женщина искренне удивилась, увидев их вместе.
– Заходите, – улыбнулась Нина, стараясь сохранить теплоту в голосе. – Кофе как раз готов.
– Небось, снова из твоей «фирменной» кофемашины? – фыркнула Татьяна Михайловна, снимая пальто и оглядывая квартиру критическим взглядом.
Прищуренные глаза женщины зацепились за новый, стильный электрочайник на столешнице.
– Ого, чайник! Дорогой, поди? Опять премию выписали?
– Ну, да, небольшой бонус был, – осторожно подтвердила Нина ее опасения, наливая кофе. – Старый совсем сдал, вот и купила.
– «Небольшой бонус»… – передразнила ее свекровь, тяжело опускаясь на стул. – У Савелия, между прочим, на прошлой неделе квартальный отчет был! Очень важный! Руководство заметило!
– Мам, ну, это просто отчет… Ничего особенного, — Савелий покраснел и потупил глаза.
– Как это – ничего особенного?! – вспыхнула Татьяна Михайловна. – Ты всю душу вложил! А тут – раз, и чайник новый, и премия! Как будто это так просто! – она взяла чашку, но рука у нее слегка задрожала. – У меня, знаешь ли, после вчерашнего разговора с тетей Зиной голова трещит. Она опять про дом своего племяша в Испании трещала… Как будто специально… Давление скачет!
Нина перевела дух. Она знала этот сценарий. Любая чужая удача, любое достижение – будь то повышение коллеги, покупка машины соседом или даже хорошая оценка племянницы – действовали на Татьяну Михайловну как красная тряпка на быка, а уж успехи невестки… Они вызывали особенно ядовитую смесь зависти и обиды.
– Татьяна Михайловна, может, вам воды? – предложила Нина, заметив, как у свекрови налились кровью щеки.
– Не надо! – отмахнулась та.
Ее взгляд упал на холодильник, где магнитом был прикреплен небольшой плакатик – анонс будущей конференции. Нина была в числе выступающих.
– И что это? Опять тебя куда-то позвали? Учить кого-то будешь? Сама неученая…
– Да, пригласили поделиться опытом по новому проекту, – спокойно ответила Нина, показывая свекрови, что слова женщины ее не задели.
– Опытом… – прошипела свекровь. – У Савелия опыта больше! Его бы лучше позвали! Но нет, везде ты, ты да ты! Как будто других успешных людей нет! – проворчал она и схватилась за висок. – Ой, голова… Давление… Прямо сейчас подскакивает! Савелий, мои таблетки в сумочке… принеси, сынок…
Савелий метнулся, доставая маленький флакон. Нина молча налила стакан воды. В воздухе повисло напряжение.
Выпив несколько таблеток и наигранно повздыхав, женщина засобиралась домой.
Неделю спустя Савелий вернулся с работы поздно вечером, его лицо было озабоченным.
– Нина… Поговорить надо, – он присел напротив жены на диван. – Мама… Она сегодня была у психолога.
– И как? – спросила Нина, с опаской глядя на него.
– Она… Она сказала, что больше не будет с тобой общаться. Вообще. Психолог, видимо, помог ей осознать, что контакты с тобой… являются для нее основным триггером стресса. Она сказала буквально: «Я не могу видеть ее успехи. Каждая ее победа, каждая новая вещь, каждая похвала в ее адрес – для меня как нож в сердце. У меня сразу скачет давление, я чувствую себя ничтожеством, я злюсь. Я не хочу больше этого. Я выбираю себя и свое здоровье. Общаться с Ниной – для меня смертельно», — Савелий вздохнул и провел рукой по лицу.
Нина смотрела на мужа ошеломленная. В голове проносились мысли: обида, несправедливость и горечь. Но сквозь них пробивалось и странное облегчение.
– «Смертельно»? – наконец выдохнула она. – Из-за моего чайника или плакатика с конференции?
– Я знаю, это звучит абсурдно, – Савелий выглядел измученным. – Я пытался говорить с ней, объяснять, что это нездорово, что так нельзя… Но она была непреклонна. «Это мое решение для моего здоровья», – сказала. Она считает, что ты… специально демонстрируешь свои успехи, чтобы ее подавить, унизить и довести.
– Чтобы подавить? Этим чайником? Этим плакатом? Савелий, я просто живу. Работаю, чего-то добиваюсь, покупаю то, что мне нужно. Я не танцую перед ней с фанфарами! Я никогда не хвасталась! — горькая усмешка тронула губы Нины.
– Я знаю, солнышко, я знаю, – Савелий обнял ее. – Это ее боль, ее комплексы. Психолог, видимо, дал ей инструмент – избегание. Самый примитивный, но для нее сейчас, видимо, единственно возможный.
Нина замолчала, глядя в окно на огни города. Противоречивые чувства бушевали внутри нее: жалость к женщине, которая завидует даже чайнику; обида за несправедливое обвинение в злом умысле и странное, щемящее облегчение оттого, что постоянное напряжение, как ходьба по минному полю, возможно, закончится.
– И что теперь? – тихо спросила она. – Ты будешь ходить к ней один? Праздники? Дни рождения?
– Не знаю, Нина, – честно признался Савелий. – Пока не знаю. Я не позволю ее решению разрушить наш брак, но и заставлять ее страдать… я тоже не могу…
– Ладно, – сказала Нина, решительно кивнув. – Значит, так. Я не буду ей ни звонить, ни приходить, — ее голосе звучала горечь и решимость одновременно. – Но знай, Савелий, я не виновата в том, что она ничего не может сделать со своей завистью. Хорошо, не будет она со мной общаться, но это ничего не изменит. Твою маму будет раздражать и злить успех соседа, купившего триммер, бабушки, которой повысили пенсию на тысячу рублей, племяннику, который купил машину… Она всему и всем завидует, и тут ничего не поделаешь…
Савелий тяжело вздохнул. Слова жены о всеобъемлющей природе зависти матери попали в самую точку.
Он видел это годами – как мать корчилась от злости при любом чужом успехе, большом или маленьком.
– Ты права, – тихо признался мужчина. – Это ее крест. И ни твои старания быть скромнее, ни мои попытки примирить вас, не изменят эту ее… особенность… увы, она очень завистливая… Наверное, на праздники буду ездить к ней на пару часов, и назад. Ты не сильно расстроилась?
– Нет, — покачала головой Нина. — Знаешь, так, действительно, будет лучше, а то если не ей, то мне пришлось бы скоро идти к психологу, — добавила она, отшутившись.
Свекровь и невестка больше не виделись. Савелий тоже очень редко бывал у матери, на что она злилась еще сильнее.
– Ты не приезжаешь, я переживаю… от этого скачет давление… ты хочешь меня довести? – обвинила сына Татьяна Михайловна.
Мужчина выдержал паузу, а потом, не сдержавшись, решил высказать матери все, что думал по этому поводу.
– Тебе не угодить! То тебя раздражает успех моей жены, то то, что я не приезжаю… Ну, извини, у меня работа и семья. Я не могу все это бросать и мчаться к тебе! Хватит быть эгоисткой! – рассерженно выпалил Савелий. – Ты просто манипуляторша!
– Чего? – Татьяна Михайловна опешила от неожиданной честности сына. – Как ты можешь так говорить?! Хочешь меня в могилу свести?
– Опять с твоей стороны обвинения и манипуляции… мама, с такой психикой, как у тебя, нужно под куполом жить… Тебе нельзя угодить… почему ты такая, а? Всем завидуешь, все тебя раздражают, всех обвиняешь… Подойди к зеркалу и посмотри на себя! Может, причина не в других, а в тебе? Может, себя нужно исправлять?
– Себя? То есть, мама, которая тебя родила, вырастила, поставила на ноги — плохая? Мне нужно себя исправлять? – чуть не плача проговорила женщина и, не дождавшись ответа, бросила трубку.
Следующие дни прошли в гнетущей тишине. Татьяна Михайловна не звонила. Савелий метался между чувством вины и праведным гневом.
Через неделю он набрал ее номер, сердце сжималось от тревоги. Ответила она не сразу, голос был холодным и отстраненным.
– Мам, как ты? Давление в норме? – спросил Савелий, стараясь, чтобы его голос звучал мягко.
— Жива, – сухо ответила Татьяна Михайловна. – Без твоих напоминаний о
том, какая я эгоистка и манипуляторша, давление как у космонавта. Не
беспокойся.
– Мама, я… я был резок. Но я переживал и говорил от боли.
– Боль? – в ее голосе зазвенела ледяная ирония. – Твоя боль? Ты оскорбил меня, мать, которую жизнь за тебя отдала бы… И это у тебя боль? Нет, Савелий. Теперь у меня есть боль от твоих слов. Ты выбрал ту, что довела меня до такого
состояния своими «успехами» и твоим подкупом. Я вижу, где теперь твои
приоритеты.
– Мам, это не выбор между тобой и Ниной! Это про то, чтобы жить без постоянных обвинений! Я люблю тебя, но…
— «Но»! – перебила она резко. – Всегда это «но»! Любишь, но оскорбляешь.
Любишь, но жену, губящую мое здоровье, ставишь выше. Любишь, но не
приезжаешь. Хватит. Мне надоело быть источником твоих проблем и вечной
виноватой. Ты так рьяно советовал мне посмотреть в зеркало? Так вот я
посмотрела и увидела мать, которая слишком долго позволяла сыну топтать
ее чувства. Больше не позволю.
– Что… что ты хочешь сказать? — опешил Савелий.
— Я хочу сказать, что общение с тобой сейчас для меня так же губительно,
как и с твоей Ниной. Ты стал ее продолжением. Каждый твой звонок, каждое напоминание о том, что ты там, с ней, а я здесь – одна – это нож. Ты сам сказал – мне нужно жить «под куполом». Что же… мой купол будет без тебя. Не звони. Не приезжай. Не пиши. Я не хочу тебя видеть и слышать. Пока… пока ты не поймешь, что значит уважать свою мать, а поймешь ли – не знаю. Прощай, Савелий.
Щелчок в трубке прозвучал как хлопок захлопнувшейся навсегда двери. Савелий стоял, ошеломленный, с телефоном в оцепеневшей руке.
Он ожидал гнева, истерики, новых обвинений – но не этого холодного, окончательного отречения.
Несколько месяцев спустя
Жизнь в доме Нины и Савелия обрела незнакомое прежде спокойствие. Исчезло напряжение ожидания звонка, исчезли визиты, отравленные ядом зависти и притворными приступами давления.
Нина расцветала, ее карьера шла в гору, и она больше не прятала радость от своих достижений.
Савелий поначалу тяжело переживал разрыв. Он отправлял матери сообщения с поздравлениями с днем рождения, Новым годом, но ответов не было.
Он узнавал от дальних родственников, что она жива, здорова, ворчит на соседей и пенсию, но о нем не вспоминает, будто бы навсегда стерла его.
