— Это что, опять с Бали? — Валентина недоверчиво уставилась на фото в телефоне, где Ирина — сияющая, загорелая, как жареная курица, с коктейлем в одной руке и надписью «Мальдивы в прошлом, теперь я выбираю Бали!»
Она сидела на кухне в своей квартире, выжатая, как лимон, после восьми часов бухгалтерского ада, двух автобусных пересадок и похода в «Пятёрочку», где она, как всегда, взяла всё — от молока до валидола.
За дверью слышались характерные звуки: кто-то открывал холодильник, потом хлопнул дверцей так, будто закрыл чёрную дыру, из которой вылетал семейный бюджет.
— Ты чего там уставилась? — в кухню вплыл Борис в своих традиционных семейниках и майке с дыркой на пузе. — Я тебе, кстати, хотел сказать. Тут мама снова давление мерила, у неё сто девяносто на сто двадцать. Надо бы ей таблеточки купить, и вообще… врач сказал, операция, может, понадобится. Мы с тобой ведь семья, надо помочь.
Валентина даже не повернула головы. Она продолжала смотреть на фотографию Ирины, которая обнимала слона, как будто тот — её новый бойфренд.
— Семья? — медленно, с ядом в голосе, повторила она. — Борь, давай по ролям. Я — жена, работающая с восьми до шести, потом готовка, стирка, кредит. Ты — муж, безработный уже сколько?
— Полтора года. Но я же тебе говорил, рынок нестабилен… — попытался вклиниться Борис.
— Ага. Нестабилен. Особенно рынок «Dota 2», в который ты круглосуточно играешь. И ещё — мама. Я, конечно, всё понимаю, но у мамы есть дочь, между прочим. Которая сейчас отдыхает в бунгало за сто тысяч в сутки, судя по её сторис.
— Ну ты же знаешь Ирину. Она вся в себе. Я ей намекал, она говорит — я вне политики.
— Ага, а я, значит, в политике. И в экономике. И в медицине. Потому что на меня всё в этом доме, даже таблетки от давления для твоей мамы.
Валентина встала, открыла шкаф, вытащила коробку, где были спрятаны купюры — её заначка на «чёрный день» и мечту о нормальном отпуске. Посмотрела на деньги и сунула обратно.
— Нет. На этот раз — нет.
— Ты серьёзно сейчас? Мама болеет!
— А моя психика — здорова? Борис, я зарабатываю не только на тебя, но ещё и на твою мать, и на твой аппетит, и на твой интернет. А теперь ты хочешь, чтобы я ещё и операцию оплатила, пока твоя сестричка лежит в джакузи с мимозой?
Борис встал, скрестив руки на груди, надув губы, как пельмень:
— Ты изменилась, Валя. Раньше ты всё делала с душой.
— Ага. Теперь я делаю с расчётом. И, между прочим, ты мне должен. Не меньше, чем я тебе когда-то доверия.
— Я ничего тебе не должен! Это моя мать, ты же знала, на ком женишься.
— Вот как? — она перевела ледяной взгляд на него. — Тогда пусть твоя мама живёт с тобой. А ты ищи работу. В моём доме, Борис, больше не будет нахлебников.
— Ты серьёзно выгоняешь меня?
— Не тебя. Тебя и твою совесть. Хотя нет, совести у тебя нет — так что только тебя.
Он молча вышел из кухни. Через десять минут вернулся с мамой, та в халате и с термометром в руке.
— Валя, — жалобно проговорила свекровь. — Мне плохо. Я всю ночь не спала. А ты кричишь. Мне плохо становится от нервов…
— Это вам становится плохо не от нервов, а от халявной жизни. Знаете, Людмила Андреевна, я вас никогда не выгоняла, потому что вы — мать моего мужа. Но теперь вы мать бывшего мужа. Я больше не обязана вас содержать. Я, между прочим, себе сапоги уже третий сезон не покупаю. А вы таблетки за три тысячи.
— Ты неблагодарная. Я тебя, между прочим, на свадьбу благословляла!
— Ну, ошиблись с благословением. Верните назад. А лучше — забирайте своего сына и идите жить к Ирине. Пусть она хоть раз в жизни разорвёт кокос и оплатит вашу таблеточку.
Борис попытался возразить, но Валентина уже достала чемодан и начала в него кидать его вещи — футболки с надписями «Царь» и «Топ-донатер», рваные джинсы и геймпад.
— Ты не имеешь права! Это моё жильё!
— Да ты даже на свет в этой квартире не зарабатывал, Борис. Здесь всё моё. И знаешь, я поняла одну важную вещь — это я тебя содержала, а не ты меня женился. Вон отсюда. И мамочку не забудь.
Он ушёл. Конечно, не сразу. Сначала плакала свекровь, потом обиженно кидал футболку Борис, потом они оба хлопнули дверью так, что посыпалась штукатурка.
А Валентина села на табуретку и посмотрела в окно. За окном было лето. Пахло липой. И свободой.
Она достала телефон и набрала турагентство.
— Здравствуйте. Турция. Самый нормальный отель. Да, одна. Сингл. Я заслужила.
Валентина сидела в кресле у окна. Перед ней на столе — чашка кофе, рядом билет в Анталью. На завтрашний рейс. Впервые за десять лет она летела одна. Без «мамы укачивает», «у меня аллергия на отели без бассейна» и «а сколько это стоило?». Только она, море, и пакетик валидола — на всякий случай, чтобы не забыть, через что прошла.
Она не плакала. Хотя минут пятнадцать назад была на грани. Позвонил Борис.
И, как всегда, не с извинениями.
— Ты довольна? — злобно бросил он, дыша в трубку, как чайник на грани закипания. — Мама теперь у Ирины. Она ей сказала: «Ты же богатая, будь доброй». А та — ни копейки! И мне теперь негде жить!
— А кто тебе виноват, Борис? — спокойно ответила Валентина. — Я тебе год терпеливо напоминала, что у тебя есть руки, ноги и, возможно, даже мозг. Хотя последнее — спорно.
— Да ты ведь знала, что я не сразу найду работу!
— Полтора года, Борис. Даже бабушка на скамейке уже выучилась на курьера за это время. А ты — профессиональный иждивенец.
— Ты бросила нас!
— «Нас»? Нас — это когда мы вместе что-то делаем. А когда я вкалываю, а вы лежите и канючат — это не «мы», это рабство. Причём с нулевым соцпакетом.
Он замолчал, потом снова заговорил, на этот раз с другой интонацией. Жалобной.
— Ты знаешь, я скучаю. Без тебя как-то… пусто. Мы же были семьёй.
— Нет, Боря. Мы были предприятием. Я — производственный отдел, бухгалтерия и охрана. Ты — отдел по трате бюджета.
— А что если мы всё начнём сначала? Ну, как раньше?
— Раньше я думала, что любовь — это когда терпишь. Теперь думаю, что любовь — это когда тебя хотя бы уважают. А ты меня уважал только в момент зарплаты.
Он замолчал.
В дверь кто-то позвонил. Валентина встала. На пороге стояла Ирина.
— Ты серьёзно? — с порога выпалила она, не снимая очков и не закрывая сумочку. — Мама два дня у меня — и у меня уже сыпь!
— Это аллергия на ответственность, Ира. Она у вас семейная.
— Хватит умничать! Ты не имеешь права просто так всё бросить!
— А ты имеешь право фоткаться на Бали, когда мама, по твоим же словам, «умирает от давления»?
— Я не думала, что она реально приедет ко мне!
— А я не думала, что доживу до момента, когда вы поймёте, что взрослые люди отвечают за свою мать сами. А не скидывают её на ту, кто работает, как лошадь, и по вечерам умывается не кремом, а слезами от бессилия.
Ирина замолчала. Это была та редкая минута, когда её рот не работал быстрее мозга.
— Короче, я уезжаю. И знаете что? Мне не стыдно. Я прожила с вами семь лет. И я больше не жертва. Я турист. С чемоданом. И обратного билета у меня пока нет.
Она закрыла дверь.
На следующий день в самолёте она впервые почувствовала, как дышит полной грудью. Не потому что кондиционер дул как бешеный, а потому что у неё, наконец, не было за спиной ни одной пиявки.
А через два дня ей снова позвонил Борис. Только теперь он был не один.
— Ты разрушила семью! — кричала в трубку его мама.
— Вы не семья. Вы секта иждивенцев. А я — отступница с купленным туром.
— Мы на тебя в суд подадим!
— Попробуйте. Только вряд ли вам понравится, когда я выкатю распечатку всех своих переводов, оплат коммуналки и чеки за таблетки. И, да, — добавила она, — я теперь беру консультации у юриста. Бывшего мужа. Он, в отличие от одного «царя», работает.
