— Арина! Открывай давай, чего копаешься! Не чужая ведь стою!
Голос Лидии Ивановны прогремел в тишине субботнего утра, когда Арина ещё только нащупывала ключ в замке. Свекровь, видимо, караулила у двери — иначе как объяснить, что она материализовалась на пороге в восемь утра выходного дня?
«Господи, ну почему именно сегодня?» — мысленно простонала Арина. Суббота. Святая суббота! Стас на суточном дежурстве в больнице, а она наконец-то могла побыть одна. Валяться в постели до обеда, пить кофе прямо из турки, дочитать того самого Улицкую… А ещё билет на выставку в Пушкинском лежит — третий месяц собирается сходить.
Дверь распахнулась, и Лидия Ивановна — шестидесятилетний энерджайзер в цветастом халате — ворвалась в квартиру, чуть не снеся Арину с ног. В руках у неё болталась огромная хозяйственная сумка, из которой торчали какие-то грабли или тяпки — чёрт их разберёт.
— Так, быстро собирайся, на дачу едем! — скомандовала свекровь тоном, не терпящим возражений. — Картошку окучивать надо, огурцы подвязывать. Одной мне не управиться. Да и тебе полезно будет — а то сидишь тут в четырёх стенах, бледная как поганка.
Арина моргнула раз, другой. Может, это сон? Кошмарный сон про дачу и картошку?
— Лидия Ивановна, доброе утро для начала, — как можно вежливее выдавила из себя Арина. — Я сегодня… у меня планы. Извините, но на дачу я не поеду.
Она осторожно попятилась вглубь квартиры. Может, если отступать медленно, свекровь не заметит?
Заметила. Брови Лидии Ивановны взлетели вверх, а губы сжались в тонкую линию — верный признак надвигающейся бури.
— Это какие ещё планы могут быть важнее помощи матери? — в голосе появились металлические нотки. — Стас бы точно не одобрил. Он всегда говорит: семья — это святое, надо друг другу помогать. А я ведь не для себя стараюсь! Для вас же! Чтоб зимой своя картошечка была, не магазинная отрава!
«Началось», — подумала Арина. Любимый приём свекрови — прикрываться Стасом, как щитом. Мол, сынок бы расстроился, сынок бы не понял…
— Лидия Ивановна, — Арина старалась говорить спокойно, хотя внутри уже закипало, — мы со Стасом это обсуждали. Он знает, что я терпеть не могу возиться на грядках. И сегодня мой единственный выходной за две недели. Я хочу просто выспаться и отдохнуть.
— Выспаться она хочет! — взорвалась свекровь, и её лицо начало приобретать свекольный оттенок. — А я, думаешь, железная? Мне шестьдесят лет, между прочим! Я с утра до ночи на этих грядках горбачусь! Для кого? Для вас, неблагодарных!
Она сделала шаг вперёд, тесня Арину к стене.
— Ты послушай меня, девочка! Я тебе не какая-нибудь соседка Клавка, чтоб ты мне тут условия ставила! Поедешь — и точка! А то я Стасику всё расскажу, как ты с его матерью обращаешься!
Что-то внутри Арины оборвалось. Хватит. Три года она терпела эти наезды, эти «мама знает лучше», эти бесконечные претензии и упрёки. Три года улыбалась и кивала, когда хотелось кричать. Но у всего есть предел.
— Знаете что, Лидия Ивановна? — голос Арины стал ледяным. — Мне плевать. На вас, на вашу дачу, на ваши огурцы с картошкой. Убирайтесь отсюда. Сейчас же.
Свекровь аж покачнулась от неожиданности. Такого отпора от вечно вежливой невестки она явно не ожидала.
— Да ты… ты как смеешь?!
— А вот так и смею! — Арина выпрямилась, глядя ей прямо в глаза. — Если не уйдёте сами, я позвоню Стасу и скажу, что вы тут устроили! Врываетесь в мой дом, когда я одна, орёте, угрожаете! Посмотрим, что он на это скажет!
Лидия Ивановна открыла рот, но слова застряли где-то в горле. Несколько секунд она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, потом выдавила:
— Ах ты… змея! Неблагодарная тварь! Я тебе это припомню! Стасику всё расскажу! Ты у меня ещё попляшешь!
Арина молча указала на дверь. Всё. Слова кончились.
Свекровь ещё постояла, тяжело дыша и сверля Арину взглядом, потом резко развернулась и вылетела из квартиры, на ходу бормоча что-то про «испорченную молодёжь» и «вот в наше время…»
Дверь хлопнула. Арина медленно сползла по стене на пол. Руки тряслись, сердце колотилось где-то в горле. Она сделала это. Выставила свекровь. Нарушила негласные правила игры в счастливую семью.
«Что теперь будет?» — думала она, обхватив колени руками. — «Как Стас отреагирует? Поддержит? Или…»
Или нет. И от этой мысли становилось ещё страшнее.
Вечер наступил как-то незаметно. День прошёл в каком-то странном оцепенении — Арина бродила по квартире, механически что-то делала, но мысли возвращались к утренней сцене. К перекошенному от ярости лицу свекрови, к её угрозам…
Щелчок замка — и вот он, Стас. Усталый после суточного дежурства, с тёмными кругами под глазами, но всё равно такой родной. Обычно она бросалась к нему, обнимала, спрашивала, как прошла смена. Но сегодня…
— Привет, — буркнула она, не поднимая глаз от книги, которую даже не читала.
— Привет… — Стас удивлённо посмотрел на неё. — Ты чего такая?
Арина подняла на него взгляд.
— Твоя мама приходила.
— А, да, знаю. Она звонила.
Сердце ухнуло вниз. Звонила. Конечно, звонила. И наверняка уже всё разукрасила в самых чёрных красках — как невестка-изверг выгнала бедную старушку, которая всего лишь хотела помочь…
— И что она тебе сказала? — Арина скрестила руки на груди.
Стас тяжело вздохнул, присаживаясь на диван.
— Ну… что ты её выгнала. Нахамила. Что она просто хотела, чтобы вы вместе на дачу съездили, а ты…
— А я что? — голос Арины стал жёстче.
— Арин, ну зачем ты так? — Стас потёр виски. — Могла бы и помягче. Она же пожилой человек, ей тяжело одной на даче…
— Помягче?! — Арина вскочила с кресла. — Стас, она ввалилась сюда в восемь утра! В мой выходной! И начала командовать — собирайся, поедем картошку окучивать! Когда я вежливо отказалась, она стала орать и угрожать!
— Ну, мам такая… импульсивная, — Стас явно пытался сгладить конфликт. — Но она же не со зла. Просто хочет, чтобы у нас всё было. Может, стоило просто… ну, не знаю, сказать, что в другой раз поедешь?
Арина смотрела на него и не верила своим ушам.
— То есть, я должна была врать? Обещать то, что не собираюсь выполнять? И вообще — почему я должна оправдываться за то, что хочу провести выходной так, как хочу я, а не твоя мать?
— Да не в этом дело! — Стас тоже начал заводиться. — Просто можно было не доводить до скандала! Она же моя мать, Арин! Не чужой человек!
— А я кто? — тихо спросила Арина. — Я тоже не чужой человек, Стас. Я твоя жена. И я устала от того, что твоя мать постоянно лезет в нашу жизнь, указывает, командует, манипулирует. А ты… ты всегда на её стороне.
— Я не на чьей-то стороне! — взорвался Стас. — Я просто хочу, чтобы вы обе… чтобы был мир! Неужели так сложно просто… просто извиниться перед ней? Для виду хотя бы?
Арина почувствовала, как что-то внутри неё ломается. Медленно, со скрипом, как старая дверь.
— Извиниться? Я должна извиниться за то, что защищала своё право на личное пространство? За то, что не позволила вытирать об себя ноги?
Она покачала головой.
— Знаешь что, Стас? Если ты не можешь защитить меня от собственной матери, если для тебя важнее её спокойствие, чем моё… то какой из тебя муж?
Они стояли друг напротив друга — два человека, которые вдруг стали чужими. Квартира, ещё утром казавшаяся уютным гнёздышком, теперь напоминала поле боя.
А за окном шёл дождь. Мелкий, противный, осенний. Хотя на календаре была середина лета.
Прошло три дня. Три дня ледяного молчания, когда слова произносились только по необходимости: «Передай соль», «Я на работу», «Ужин в холодильнике». Арина и Стас жили как соседи по коммуналке — вежливо обходя друг друга в узком коридоре их отношений.
Стас ходил мрачнее тучи. На работе коллеги спрашивали, не заболел ли — такой вид у него был потерянный. Арина тоже выглядела не лучше. На работе mechanically улыбалась клиентам, дома — mechanically готовила ужин. Но внутри всё болело, как незаживающая рана.
В среду вечером история получила продолжение. Стас задержался на работе — экстренная операция, — а Арина решила испечь яблочный пирог. Не для него, нет. Для себя. Просто чтобы занять руки и мысли, чтобы квартира наполнилась тёплым запахом корицы и дома.
Звонок в дверь раздался, когда пирог уже остывал на столе. Арина замерла с полотенцем в руках. Сердце подсказывало — это она. Опять.
В глазок было видно Лидию Ивановну с большой плетёной корзиной в руках. На лице — выражение оскорблённой невинности пополам с решимостью.
— Открывай, Арина! — голос был приторно-ласковым, но Арина слышала в нём сталь. — Я сыночку гостинцы принесла. А то небось голодом моришь, по своим выставкам шляешься!
«Началось», — подумала Арина. Не открывать? Но это глупо — прятаться в собственном доме. Она распахнула дверь.
— Здравствуйте, Лидия Ивановна. Стаса нет, он на работе.
Свекровь, не дожидаясь приглашения, прошла в квартиру. Окинула взглядом кухню, задержалась на пироге.
— А, печёшь? — в голосе сквозило пренебрежение. — Ну-ну. Мои пирожки, конечно, попроще, зато с душой. Не то что эти ваши… эксперименты.
Она водрузила корзину на стол рядом с пирогом Арины — как знамя на вражеской территории.
— Я вообще-то к Стасику пришла, — продолжила Лидия Ивановна, поворачиваясь к Арине. — Поговорить хочу. По-матерински. А то он совсем от рук отбился с тех пор, как… — многозначительная пауза, — как женился. Не узнаю своего мальчика.
— Может, потому что ему тридцать два года и он давно не мальчик? — не удержалась Арина.
Свекровь поджала губы.
— Для матери сын всегда остаётся ребёнком. Ты поймёшь, когда своих родишь. Если родишь, конечно. А то всё карьера да карьера…
— Лидия Ивановна, если вы пришли, чтобы оскорблять меня…
— Оскорблять? — свекровь изобразила крайнее удивление. — Да что ты, деточка! Я просто правду говорю. Вот скажи мне — счастлив мой сын? Смотрю я на него — ходит как в воду опущенный. Это всё из-за тебя! Раньше он маму слушался, уважал, а теперь? Жена сказала — и всё, мать побоку!
Она театрально вздохнула, прижав руку к сердцу.
— Я ведь добра вам желаю. Хочу, чтобы жили в достатке, чтобы детишки по своим овощам росли, а не по магазинной химии. А ты… ты меня за врага держишь.
— Я не держу вас за врага, — устало сказала Арина. — Но и диктовать мне, как жить, я вам не позволю. У нас со Стасом своя семья.
— Своя семья? — в глазах Лидии Ивановны блеснул недобрый огонёк. — Это какая же семья, если жена мужа против матери настраивает? Стасик мне жаловался, говорил, что ты его не понимаешь, что из-за тебя у него все нервы на пределе!
Арина похолодела.
— Что? Стас вам… жаловался на меня?
— А то! — с удовлетворением подтвердила свекровь. — Переживает мальчик. Боится, что ты его совсем от матери отвадишь. А мать — это святое, это навсегда. А жёны… — она выразительно пожала плечами. — Сегодня есть, завтра нет.
В этот момент в замке повернулся ключ. Стас. Усталый, измученный, совершенно не готовый к тому, что его ждёт дома.
— Мам? Арина? Что происходит?
Лидия Ивановна мгновенно преобразилась. Лицо стало страдальческим, в глазах заблестели слёзы.
— Стасик! Сыночек! Наконец-то! Я тут тебе твоих любимых пирожков принесла, с капустой, как ты любишь. А Ариночка… — всхлип, — она опять на меня накинулась! Говорит, что я вам жизнь порчу, что я тебе не нужна…
Стас посмотрел на мать, потом на жену. В его глазах читалась усталость от всего происходящего.
— Арина, это правда?
Два слова. Всего два слова — но они перечеркнули всё. Всю их любовь, всё доверие, всю надежду на то, что он поймёт, поддержит, защитит.
Арина смотрела на мужа и видела чужого человека. Человека, который даже не пытается разобраться, который уже заранее выбрал сторону.
Она ничего не ответила. Просто смотрела — долго, пристально, с такой болью в глазах, что Стасу стало не по себе.
А потом развернулась и ушла в спальню. Тихо закрыла за собой дверь.
Всё было кончено. И все это понимали.
То, что произошло дальше, можно было назвать агонией. Агонией семьи, которая умирала медленно и мучительно.
Арина стояла в спальне, прислонившись спиной к двери. За дверью слышались голоса — успокаивающий Стаса и жалобный его матери. Потом шаги, звук открывающейся входной двери, прощальные причитания Лидии Ивановны про «неблагодарную невестку» и «бедного сыночка».
Тишина.
Шаги Стаса по коридору. Остановился у двери в спальню.
— Арина… можно войти?
Она не ответила. Просто отошла от двери и села на кровать, обхватив себя руками.
Стас вошёл. Выглядел он потерянным, как ребёнок, который не понимает, почему родители ссорятся.
— Арин… давай поговорим. Пожалуйста.
— О чём говорить, Стас? — голос у неё был тихий, выжженный. — О том, что ты даже не попытался меня выслушать? Сразу спросил — правда ли то, что сказала твоя мама? Будто моё слово ничего не значит.
— Я не это имел в виду…
— А что ты имел в виду? — Арина подняла на него глаза. — Объясни мне. Вот сидит твоя жена, которая три года терпит выходки твоей матери. Три года улыбается, когда хочется плакать. Три года выслушивает упрёки, поучения, оскорбления. И вот она не выдерживает. Всего один раз не выдерживает. И что делаешь ты? Ты спрашиваешь — правда ли это? Не «что случилось?», не «ты в порядке?», а «это правда?». Будто я преступница какая-то.
Стас сел рядом, попытался взять её за руку, но Арина отстранилась.
— Прости. Я… я просто устал от всего этого. От ваших конфликтов, от того, что постоянно нужно выбирать…
— А я не устала? — в голосе Арины появились нотки горечи. — Я, по-твоему, железная? Знаешь, что сказала мне сегодня твоя мать? Что ты ей жаловался на меня. Что я тебя не понимаю, что из-за меня у тебя нервы на пределе. Это правда?
Стас замялся.
— Ну… я не жаловался. Просто иногда рассказывал, как дела. Она же мама, переживает…
— Переживает, — эхом повторила Арина. — И ты рассказывал ей о наших проблемах. О том, что происходит между нами. Твоей маме, которая и так меня терпеть не может.
Она встала, подошла к окну. За стеклом горели огни ночного города — чужие жизни, чужие судьбы.
— Знаешь, в чём дело, Стас? Я думала, мы с тобой — команда. Что бы ни случилось — мы вместе, мы друг за друга. А оказалось… оказалось, что ты до сих пор не можешь отделиться от мамы. Не можешь сказать ей — хватит, это моя семья, мои границы.
— Это несправедливо! — Стас тоже встал. — Я люблю тебя! Но я не могу просто взять и отречься от матери! Она меня вырастила, она…
— Я не прошу тебя от неё отрекаться! — Арина резко повернулась к нему. — Я прошу защитить меня! Защитить нашу семью от её вторжений! Но ты не можешь. Или не хочешь. И знаешь что? Я больше не могу так жить. Не могу бороться одна. Не могу быть в семье, где я всегда оказываюсь крайней.
Стас побледнел.
— Арина… ты о чём? Ты же не думаешь…
— Думаю, — отрезала она. — Я много думала эти дни. И поняла — ничего не изменится. Твоя мать всегда будет считать меня чужой. А ты всегда будешь разрываться между нами. И в конце концов это разрушит и тебя, и меня.
— Не говори так! Мы справимся! Я поговорю с мамой, объясню…
— Что объяснишь? — Арина грустно улыбнулась. — Что ей нужно уважать твою жену? Она этого не поймёт. Для неё я всегда буду той, кто отнял у неё сына. А ты… ты не готов это признать.
Они смотрели друг на друга через пропасть, которая незаметно выросла между ними. Когда она появилась? Может, ещё в самом начале, когда Стас первый раз сказал: «Ну, мам такая, потерпи». Может, когда Арина первый раз промолчала, хотя хотелось кричать.
А может, трещина была всегда. Просто они не хотели её замечать.
— Я… мне нужно подумать, — наконец сказала Арина. — Побыть одной. Поеду к подруге на несколько дней.
— Арина, не надо! Давай всё обсудим!
Но она уже доставала из шкафа сумку, машинально складывала вещи. Руки не дрожали — странное спокойствие опустилось на неё, как бывает после принятого решения.
Стас стоял и смотрел, как она собирается. Хотел что-то сказать, остановить, но слова застревали в горле. Может, потому что в глубине души понимал — она права. Он действительно не смог защитить их семью. Не смог стать той стеной, за которой его жена чувствовала бы себя в безопасности.
— Я позвоню, — сказала Арина уже у двери. — Когда буду готова поговорить.
— Арина…
Но она уже ушла. Дверь закрылась тихо, без скандала. Именно эта тишина была страшнее любых криков.
Стас остался один в опустевшей квартире. На кухне всё ещё стоял нетронутый яблочный пирог Арины рядом с корзинкой материнских пирожков. Два мира, которые так и не смогли ужиться вместе.
За окном начинался дождь. Крупный, летний, смывающий пыль с улиц и иллюзии с души.
Семья умерла. Тихо, без скандалов и битой посуды. Просто два человека, которые когда-то любили друг друга, оказались по разные стороны баррикад.
И каждый остался со своей правдой.
Эпилог
Прошёл месяц.
Арина сняла маленькую квартиру на другом конце города. Однушка в старом доме, с окнами во двор. Зато своя, без призраков прошлого.
По утрам она пила кофе у окна, наблюдая, как просыпается двор. Старушки выгуливали собак, мамы спешили с детьми в садик, дворник Петрович подметал дорожки, насвистывая что-то весёлое.
Обычная жизнь обычных людей. И она теперь была частью этой жизни.
На работе заметили — Арина стала другой. Спокойнее, увереннее. Перестала извиняться по любому поводу, научилась говорить «нет». Подруги говорили — ты будто заново родилась.
Может, так и было.
Стас звонил. Сначала каждый день, потом реже. Встретились один раз в кафе, чтобы обсудить формальности. Он похудел, осунулся. Рассказал, что мать теперь приходит к нему каждый день — готовит, убирает, причитает про «разрушенную семью».
— Она счастлива, — грустно усмехнулся он. — Наконец-то я снова её мальчик. Только вот мальчику этому тридцать два года, и он чувствует себя стариком.
Арина промолчала. Что тут скажешь? Каждый делает свой выбор.
— Может, ещё не поздно всё исправить? — спросил он в конце встречи. — Я понял много. Про себя, про нас. Может, попробуем заново?
Арина покачала головой.
— Прости, Стас. Но я не хочу возвращаться туда, где была несчастна. И ты… ты не изменишься. Пока твоя мама жива, ты всегда будешь её сыном в первую очередь. А я не готова быть на втором месте в своей собственной семье.
Они расстались у дверей кафе. Стас пошёл направо, к метро. Арина — налево, к своей новой жизни.
Дождя не было. Светило августовское солнце, и город казался умытым и свежим.
Как и её жизнь.
Арина улыбнулась и зашагала быстрее. Дома её ждала недочитанная Улицкая, билет на завтрашнюю выставку и целый вечер, который принадлежал только ей.
И это было прекрасно.
