— Ты не поверишь, Лариса… Вчера вечером он опять приперся. Без звонка. Без предупреждения. Я, значит, в халате, на кухне, волосы как мочалка, жарю себе яичницу — а тут звонок. Думаю, курьер, наверное, или соседка седьмого опять что-то перепутала. Открываю… А там Виталик. С сумкой. И лыба до ушей. «Марин, привет! Ты чё как-то не рада?» — вот прям так и сказал.
Марина захлопнула дверцу шкафа, чуть не прищемив себе палец, и грохнула кастрюлю в мойку. В кухне пахло жареным луком и раздражением.
— Я ему: «Ты чего пришёл-то?» А он мне: «Да Серёга сказал, можно у вас пару дней перекантоваться». Серёга сказал! Это мой муж, между прочим. А не директор общежития.
Лариса только кивала, ковыряя ложкой в миске с салатом. На ней был старый свитер, на котором виднелись следы кошачьей шерсти и пятно от борща. Марина кипела.
— Ну ладно бы на вечер зашёл, по-быстрому. Так он, как ни в чём не бывало, разулся, сумку свою швырнул в коридоре и пошёл по комнатам, как у себя дома. Даже тапки мои надел! Представляешь? Мои. С мехом!
— Может, у него что случилось? — осторожно вставила Лариса.
— Да, случилось. Очередная баба выгнала его с ночёвки. Он у неё жил последние два месяца, пока та не сообразила, что тридцатилетний мужик без работы и перспектив — это не такая уж находка. Ну и что он делает? Идёт ко мне. Куда ж ещё, у него же ни угла своего, ни совести.
Марина села на табурет, подперла подбородок рукой. На ней были серые спортивные штаны и растянутая футболка с надписью «Нет — это полный ответ».
— А самое интересное — Сергей. Он это всё с таким видом подаёт, мол, ну подумаешь, брат на пару дней, помоги человеку. Я говорю: «Ты вообще спрашивал меня?» А он плечами пожимает: «Ну мы же семья…»
Она хмыкнула и с силой откусила от холодного бутерброда.
— СЕМЬЯ, Лара. Понимаешь? Только почему-то я в этой семье — как чужая. У меня к тебе вопрос: если я квартиру до брака купила, сама, на свои, с ипотекой, со скандалами, с ночами без сна — она теперь что, на всех, кто Серёжкину фамилию носит?
Лариса молча покачала головой.
— Ну и вот. Я его, значит, вежливо послала. Говорю: «Нет, Виталик, ты тут жить не будешь». А он губы надул, как школьник. «Ты чего, Марин? Я ж временно». Временно — это неделя, а не до пенсии. А потом, представляешь, вечером мне звонит Елена Петровна. Это ж вообще цирк.
— И что сказала?
— Ой, сиди крепче. «Марина, ты не подумай, я тебя уважаю. Но Витальке сейчас тяжело, он ведь тоже человек. Разве тебе жалко? Он же брат Сергея!» А потом пошло по накатанной: «Ты же женщина, должна быть мягче. У тебя сердце каменное. Вот я в твоём возрасте…»
Марина передразнила голосом злобной доброжелательницы.
— «…я бы никогда не выгнала родного брата мужа. Как же жить-то потом? На людях стыдно будет. Что скажут?» Я ей говорю: «А мне не стыдно будет, когда он у меня в спальне носки сушит?» А она в ответ — молчание. А потом тихо так, жалобно: «Ты меня, конечно, не слушаешь. Но мы с Сергеем поговорим. Надо же как-то решать этот вопрос по-семейному».
— Решать? — удивилась Лариса.
— Ага. По-семейному. Только меня из этой «семьи» всё время кто-то вычёркивает.
Квартира у Марины была маленькая, двушка, но своя. Девять лет назад, когда ещё работала в бухгалтерии завода, взяла ипотеку. Сама. Без поручителей, без родителей, без свадебных денег. Спала на полу первое время, пока не купила диван. А теперь в этой квартире хозяйничал чужой мужик в трениках с пузырями на коленях.
Сергей пришёл вечером. Уставший, как всегда, с опущенными плечами и с пакетом из «Пятёрочки». В нём — плавленый сырок, хлеб и сметана. Ни цветочка, ни «привет».
— Ты ему сказала, да? — даже не здороваясь, начал он.
— Сказала. У меня тут не гостиница, Серёж. И я тебе уже десять раз объясняла: он тут жить не будет.
Сергей шумно выдохнул, поставил пакет на стол.
— Марин, ты же знаешь, он сейчас на мели. У него проблемы…
— У всех проблемы. У тебя — с восприятием реальности. У меня — с терпением. А у него — с тем, чтобы взрослеть.
— Он же мой брат, — повторил Сергей, как заведённый.
— А я кто тебе?
Он замер. Потом сел на край дивана, уставившись в пол.
— Ты… ты — моя жена.
— Вот и прекрасно. Тогда, может, ты наконец начнёшь вести себя, как муж, а не как мальчик, который маму боится и брата жалеет.
Марина чувствовала, как в груди что-то ноет, дергается, как мышца перед судорогой. Она устала. Устала быть взрослой за всех.
— И вообще, — продолжила она, — я что, всю жизнь должна делиться своей жилплощадью с твоими родственниками? Сначала твоя мама на три недели заезжала «полечиться» после гриппа. Потом твоя племянница на сессию. Теперь вот Виталик. А дальше что? Дядя твой с дачи приедет и скажет, что будет тут зиму зимовать?
— Ты перегибаешь, — пробормотал он.
— Нет, Серёж, это вы перегибаете. Все. Думаете, раз я не скандалю, то можно на мне ездить. А теперь слушай внимательно: он уходит. Завтра. Сам. Добровольно. Или я вызываю участкового и объясняю, кто и на каких основаниях в моей квартире проживает.
Сергей вскочил.
— Ты с ума сошла?
— Нет. Я просто больше не хочу быть доброй дурой. Пусть идёт, где жил. А ты, если так печёшься о нём, иди с ним.
Он смотрел на неё, как будто впервые видел.
— Значит, вот так, да?
— Вот так.
И пошёл в спальню. Хлопнув дверью.
Ночью Марина долго не могла уснуть. Слышала, как Виталик, устроившись на раскладушке в зале, храпит, как поросёнок. У него даже духи пахли чужим: дешёвыми сигаретами и машинным маслом. Её квартира — её крепость — превратилась в проходной двор.
А под утро она вышла на кухню, села, заварила себе кофе и написала сообщение:
«Серёжа, я не хочу жить с твоей семьёй. Если ты считаешь, что это нормально — делить со мной только быт, а не решения — тогда у нас, наверное, разные понятия о браке».
***
— Так, я сейчас приеду, — сказала Елена Петровна таким тоном, что у Марины задёргался левый глаз. — Надо это всё заканчивать. Мы с тобой поговорим по-человечески.
— Не надо приезжать, — устало ответила Марина, заворачивая оставшийся салат в плёнку. — Тут и без вас тесно.
— Я мать! — вспыхнула свекровь. — Имею полное право знать, что у вас происходит. Вы что, на улицу родного брата выгоняете?
— У него есть улица. Она большая. Места хватит.
— Марина! Я не понимаю, что с тобой случилось. Ты ведь была нормальной женщиной! С характером, да, но порядочной…
— Всё, Елена Петровна. Увидите Сергея — передавайте привет. Мне звонить не надо.
Она отключила звонок и, не дожидаясь новых воплей, включила «режим полёта». Телефон лёг в ящик стола. Ещё и клацнул с облегчением, будто сказал: «Спасибо».
Утро началось с того, что Виталик пошёл в душ и оставил за собой катастрофу. Пол ванной — как после дождя на вокзале. Шампунь разлит, полотенце — Мариноно, между прочим, её любимое из «Икеи», где был последний завоз — валяется в луже. А в раковине — бритва, зубная щётка и… презерватив. Новый. В упаковке. Но сам факт.
Марина просто села на крышку унитаза и закрыла лицо руками. Ей хотелось закричать. Или плакать. Или схватить полотенце и затолкать его Виталику в глотку. Вместо завтрака.
Он, между тем, вышел бодрячком, в одних шортах, с пивом в руке.
— Слышь, Марин, ты не видела мои носки?
— Виталик, — выдохнула она, — ты ещё здесь?
Он пожал плечами и сделал глоток.
— Ну а где мне быть-то? Серёга сказал, что мы разберёмся.
— Ты что, из армии вернулся? Или с зоны? Почему ты всё время, как к себе домой, лезешь в чужие квартиры?
— Ну началось… — он закатил глаза. — Я ж не навсегда. Я работу ищу.
— Где? В «Дота 2»? Ты уже три дня ничего, кроме пива и своих стримов, не делаешь. Я захожу в зал — ты там с каким-то гоблином в наушниках обсуждаешь, как кого-то «завалили».
— Это подработка! У нас турнир скоро. Денежный!
— Сколько тебе лет, Виталик?
— Тридцать, — буркнул он, уже понимая, куда гнёт.
— А ты знаешь, что в тридцать лет взрослые люди не ночуют у женатых братьев на раскладушке? Они хотя бы спрашивают. Хотя бы… стараются быть незаметными. А ты тут как таракан, жрёшь, мусоришь и делаешь вид, что тебе все что-то должны!
Виталик развёл руками.
— Марин, ты чё злая такая? Месячные, что ли?
Эта фраза, как оказалось, стала детонатором.
— Пошёл вон, — сказала она тихо.
— В смысле?
— Вон. Из моей квартиры. Сейчас.
— Да ты вообще… — Виталик вскочил. — Ты кто такая, чтоб меня выгонять?
— Хозяйка. Я — хозяйка этой квартиры. Не Сергей, не ты, не твоя мамаша. Я. И сейчас ты собираешь свои носки, шорты, пиво и валишь туда, откуда пришёл.
В этот момент в коридоре появился Сергей. Он только что пришёл с работы — не переодевшись, с сумкой через плечо, в куртке и с измученным лицом.
— Что здесь происходит?
Марина повернулась к нему медленно.
— А ты спроси у своего братца, что он тут делает в шесть вечера с пивом в шортах, устраивая баню и бардак. Я ему сказала — уходи. А он делает вид, что я здесь никто.
— Серёж, — вмешался Виталик, — ты же сам говорил, что я могу пока у вас быть. Я вообще-то в трудной ситуации.
— Сергей, — Марина шагнула ближе, — скажи. Он остаётся или уходит?
Он замялся. Опустил глаза. Снял куртку. Не глядя, пробормотал:
— Может, на неделю ещё…
— Всё ясно, — перебила его Марина. — Тогда я ухожу.
— Что?
— Я ухожу, Сергей. У меня больше нет мужа. Есть человек, который боится сказать своему брату «нет».
— Да ты из-за ерунды…
Она подошла к шкафу и стала снимать с полки документы, косметику, свои книги. Спокойно, почти механически. Не было ни истерики, ни слёз. Только холод внутри.
— Ты серьёзно? — голос Виталика звучал, как у обиженного щенка. — Из-за меня?
— Не из-за тебя. Из-за вашего «мы». Которое никогда не включает меня.
На следующее утро она проснулась в однокомнатной квартире тёти Клавы — старой учительницы с иронией и пыльной мебелью. Тётя Клава только хмыкнула:
— А я тебе говорила. Мужчины — как перчатки: пока новые, красивые. А потом дырка на пальце — и вся любовь улетучивается.
Марина усмехнулась, но не ответила. В груди всё было тяжёлое, свинцовое. Она не хотела рыдать. Она хотела жить. Наконец-то жить.
Телефон лежал рядом. Три пропущенных от Сергея. Один голосовой:
— Марин, ну ты куда? Я ж не хотел… Просто… Он брат. Как-то неловко… Я… Давай поговорим?
Марина стёрла сообщение.
На третий день в её дверь постучали. Она открыла — и на пороге стояла Елена Петровна. В шубе. С целлофановым пакетом.
— Я с пирогом, — сказала она ядовито. — Поговорим?
— Пирог назад. Я не ем чужое. И у нас не столовая.
— Ну ты же не серьёзно. Разве можно рушить семью из-за такой ерунды?
— Ерунды?
— Виталик же просто мальчик… Ну, с проблемами. Сейчас вы с Серёжей поссорились, а завтра он к тебе вернётся. Я его уговорю.
Марина сделала шаг ближе. Тихо. Медленно. И сказала:
— Он не вернётся. Потому что в моей жизни больше нет людей, которые считают мою собственность — общей. И моё терпение — бесконечным. До свидания.
Она закрыла дверь. Медленно. Без хлопка.
***
— Марин, давай поговорим. Только спокойно. Не по телефону, не с криками. Просто — присядем и поговорим.
Она стояла в дверях, не пуская его внутрь. За её спиной — тётин диван с продавленным пружинным боком, настольная лампа 1984 года и запах валерьянки, которым пропахла вся квартира. Сергей стоял на площадке с видом «побитого, но не виноватого». На нём была та самая куртка, которую он не снял тогда вечером, когда выбрал молчание вместо позиции.
— Чего тебе, Серёжа?
Он вздохнул.
— Я… с мамой поругался.
— Ой, серьёзно? — Марина села на корточки и сделала вид, что ей сейчас важно рассмотреть свои ногти. — А может, ты ещё и с братом? И с пивом его? И с его носками?
— Ну… да. Я сказал Виталику, что он не прав.
— А себе ты когда скажешь, что не прав?
Сергей потупился.
— Я квартиру оформил. Хочу переписать свою долю на тебя.
— Какую долю? — прищурилась она.
— Ну… у нас же совместно нажитое, технически…
— Ой, Серёжа, не смеши. У нас и «совместно» было — полтора года, из которых год твоя семья объясняла мне, как правильно дышать. Квартира была до брака. В брачном договоре прописана. Что ты собрался «переписывать»?
Он помолчал. Потом достал папку.
— Это не просто. Там ещё мама подключила какого-то юриста. Она хотела доказать, что ты якобы оформила всё с умыслом — знаешь, что типа купила за два месяца до свадьбы, чтобы не делиться… Они даже подали запрос в суд.
Марина замерла. Внутри холодно. Но голос был твёрдый:
— Что?
— Ну, я сразу сказал — это бред. Я отозвал свою подпись. Там вообще без шансов, я говорил. Но мама… Она сказала, что это не честно: у Виталика нет жилья, а у тебя — есть. Типа «вот и делитесь». А потом…
— Дальше не продолжай, — оборвала она. — То есть, она решила отсудить у меня мою же квартиру. Через суд. За Виталика. И ты стоял рядом?
Он развёл руками.
— Я уже всё отменил! Я понял, что это безумие!
Марина подошла к нему вплотную. Смотрела прямо в глаза, не отводя взгляда.
— Знаешь, Серёжа, ты не плохой человек. Просто ты пустой. Как рюкзак без учебников. Тебя можно набить чем угодно — и мама это делает. Брат это делает. Даже я когда-то пыталась — любовью, заботой, совместной жизнью.
Он отвернулся. Плечи обмякли.
— Но у тебя внутри ничего нет. Ни позиции, ни границ. Ты жил со мной и при этом всё время думал, как бы всем угодить. А в итоге — никому. Ни себе, ни мне.
— Я пытался…
— Ты — боялся. Ты не муж. Ты — буфер. Между мамой и проблемой. Между братом и последствиями. Между мной и справедливостью.
Он стоял, не зная, что сказать. Она сделала шаг назад.
— Всё. Возвращайся к маме. Там тепло, есть борщ и поводы гордиться собой. У меня — другое. У меня теперь свобода. Без тебя.
Дверь закрылась мягко, но окончательно.
Через три недели суд вынес решение: иск свекрови — отклонён. Квартира — собственность Марины. Оснований для совместного владения — ноль.
Виталик снова съехал к знакомым на матрас, попутно потеряв телефон и кредитку. Елена Петровна лежала в больнице с давлением и проклинала «эту змею, которая разлучила семью».
А Марина пошла в ближайшее агентство и подала заявку на обмен. Не потому что боялась, что вернутся. А потому что хотела свежий воздух. Новое начало.
Когда риэлтор спросила:
— А почему меняете? Дом хороший, район приличный…
Она улыбнулась:
— Слишком много духов прошлого. И пива на полу. Хочу — как в сериале. Только без повторов.
Финал
Марина осталась одна. В своей, новой квартире. С ясным лицом и тишиной внутри.
Никто не лез в её душ, не ел сковородки, не ломал мебель, не звонил с «надо поговорить». Она выключила звук телефона. Навсегда.
Потому что иногда — уход спасает не от других, а от себя в том прошлом, где ты всё прощаешь.
