На кухне пахло горелым хлебом. Тостер опять зажевал ломоть, а Вера, стоя посреди комнаты в домашнем халате и с сумкой через плечо, медленно считала до пяти. Не помогало.
— Ты слышал, что я на дежурстве была? — обернулась она к Федору, который с утренним спокойствием шаманил с кофеваркой. — Три операции, Федя. Три. Без перерыва. Я домой пришла в шесть утра. А ты, извини, не мог хотя бы хлеб не сжечь?
— Ой, начинается, — пробормотал он, не поднимая глаз. — Я тебе что, виноват, что ты так пашешь? Хочешь — не работай на две ставки.
Вера промолчала. От усталости в глазах плыли стены, а в голове стучало одно: «Ещё восемь дежурств до конца месяца. Ещё пятнадцать тысяч до закрытия ипотеки».
Квартира была их общей мечтой — двушка в хрущёвке, с облупленным балконом и розетками из советских времён. Федя тогда только свой бизнес открыл, торговал автозапчастями. Говорил: «Через два года купим трёшку. Это старт». Но через два года осталась только Вера, ее больница и два кредита — за квартиру и за бизнес Федора, который тихо умер от конкуренции и собственной лени.
— Мам, у тебя огурец упал! — крикнула из коридора десятилетняя Лиза. — И кот его лижет! А он потом опять на стол?
Вера выдохнула и подняла с пола огурец. Кот посмотрел с упрёком.
— Всё. Я пошла спать. Хоть три часа. — Она стянула с плеча сумку и посмотрела на мужа. — Ты дочь в школу отведёшь?
— Ну ты ж всё равно не спишь, — буркнул он. — Мне потом на встречу, дел по горло.
«Какие ещё дела?» — хотела спросить она, но махнула рукой. Лучше молчать. Потому что если начать — не остановишься.
А вечером приехала Алина.
Алина — это не женщина, это бедствие. Сестра Феди, разведёнка с нервным тоном и голосом, как будто гвоздь по стеклу. Пришла без предупреждения, вломилась в квартиру с двумя чемоданами и пакетом из «Магнита».
— Ну что, спасайте родную кровиночку! — весело пропела она в прихожей, разуваясь. — Миша меня выгнал! А я что? Я — ни с чем! Ты ж знаешь, Федюня, я б сама не пошла, но… ну ты же знаешь.
Федя стоял, как дурак, растерянно кивая.
— Алина, погоди. — Вера подошла ближе. — А ты на сколько?
— Ну… — Алина закатила глаза. — Пока не разберусь. Мишаня всё оформил на себя, а у меня ни жилья, ни работы. Но я, Вер, не в обузу. Я приберу тут, готовить буду. Ой, а у тебя ещё этот диван остался на кухне? Отлично, я на нём и устроюсь.
— Да, это диван мой. На моей кухне. — Вера села на табурет. — Ты даже не спросила.
— В смысле? А Федя сказал, что не против. Мы ж семья. Вер, ты чё?
Федя посмотрел в потолок. Как будто там был ответ. Или хотя бы лестница, чтобы сбежать.
— Я сказал, что ты можешь у нас пожить немного. — Он почесал затылок. — Не кипятись, Вера. У неё беда.
— У меня — беда. Я в чужой квартире живу, на диване, вечно работаю, пока твоя родня вваливается как к себе домой, — сказала Вера медленно, стараясь не сорваться. — Я вам не гостиница.
— Да что ты начинаешь-то? — Алина обиделась. — Я ж не на год. Чё ты такая нервная?
— Потому что я работаю по шестнадцать часов в день, а вы тут устраиваете кутерьму. У меня сил нет с вами.
Вера ушла в спальню, закрыла дверь и легла прямо в одежде. За стеной слышался весёлый смех Феди и Алины. Они обсуждали, что приготовить на ужин. Без неё. В её квартире. На её кухне.
Через неделю квартира перестала быть её.
Алина устроилась удобно: занимала кухню, громко смотрела сериалы, «наводила уют» (что значило — переставила всё на полках, выкинула Верины травяные чаи и купила «нормальный майонез»). Её халат висел в ванной, рядом с Вериным халатом. А в холодильнике начали появляться продукты, которые Вера не ела: колбаса, кетчуп, сладкий лимонад. И исчезли те, что покупала она.
Однажды Вера пришла с работы и застала Алину в её халате, в её тапках, с её кружкой чая. И это была последняя капля.
— Сними это. — Голос у Веры был спокойный, холодный, до ужаса.
Алина вздрогнула.
— Что?
— Сними халат. Это не твое. И тапки — тоже.
— Да ты чё, Верка… ты не в себе?
— Нет, я как раз в себе. В своём доме. Где ты больше не живёшь.
— Федя!!! — заорала Алина. — Ты слышишь, что она мне говорит?!
Он прибежал из зала с телефоном в руке, на котором явно висел какой-то дебильный ролик. Глаза его были мутные, уставшие, и, главное — чужие.
— Вера, ну не начинай. Она — моя сестра.
— А я — твоя жена. И знаешь, что? Мне надоело. Сегодня — её последний день тут. Либо она — либо я.
Федор молчал. Смотрел мимо неё.
— Понятно, — сказала Вера. — Значит, я.
Она взяла сумку, сунула в неё сменную одежду, паспорт, карту, и, не закрыв за собой дверь, вышла. Было шесть вечера. На улице моросил дождь. Вере было сорок четыре. Она шла по проспекту, без зонта, и впервые за долгое время чувствовала не усталость — а пустоту. Без страха, без боли, без мыслей. Только звонкая, почти праздничная пустота.
***
Сначала казалось, что это — освобождение. Никто не орёт, не требует «ещё один бутерброд с колбасой», не устраивает священные вечерние сериалы на всю громкость. Вера сняла крохотную комнату в коммуналке, где пахло кошками и старой линолеумной тоской, и впервые за много лет спала без будильника. До обеда. Потом ещё пару часов просто лежала и смотрела в потолок — с облупленным белым пятном, в форме Австралии.
Всё было бы ничего, если бы не Лиза.
— Мам, а ты куда ушла? — её дочка стояла в школьной куртке, с рюкзаком, как солдат перед казнью. — Папа сказал, что ты психанула и бросила нас.
Вера сжала зубы.
— Я ушла, потому что жить с вашей тётей Алиной — это как спать в маршрутке. Шумно, воняет и всё время кто-то лезет в сумку.
Лиза хмыкнула, но глаза остались серьёзные.
— А ты вернёшься?
— Нет, зайка. Но ты всегда можешь быть со мной. Я сниму что-то побольше, когда получу аванс.
Лиза кивнула и вдруг тихо, почти шёпотом:
— Папа квартиру переписал на Алину. Я слышала, он с ней по телефону говорил.
Что?
— Повтори, — сказала Вера так тихо, что в комнате повисло эхо.
— Он сказал ей: «Теперь она твоя. Делай, что хочешь». Я думала, он про вазу… Но потом он сказал: «У нотариуса всё подписал, теперь не дёргайся, Верка ничего не сделает».
Вере стало холодно.
Так вот почему он смотрел тогда в пол. Вот почему молчал.
Всю ночь она листала документы на телефоне. Старые сканы, переписку с банком, справки о переводах. Всё, что могла. Она выплатила 73% ипотеки. Все ежемесячные платежи последние три года шли с её карты. А теперь квартира — на Алину.
— Сволочь, — сказала она в пространство. — Мелкая, жалкая сволочь.
Через два дня она сидела у юристки — подруги медсестры из травмы, по имени Лара. Кабинет был в бизнес-центре рядом с рынком. Пахло лавандой и жжёным кофе.
— Вера, скажу честно. Сделка оформлена. Если он собственник, он имел право передарить. Но…
— Я платила! Я вкладывала! Я пахала!
— Это не эмоции, это важно. Есть переводы, чеки, доказательства?
— Есть. Ипотека — общий кредит, но платёжка — на меня. У меня даже отчёт из банка есть.
Лара откинулась на спинку кресла.
— Значит, идём в суд. Будем требовать компенсацию через признание неосновательного обогащения. Доказать, что он получил выгоду за твой счёт. Это сложно, но возможно.
Вера смотрела на неё, как на последнюю надежду.
— Ты уверена?
— Я — нет. Но если ты не попробуешь, то потом себе этого не простишь.
Дома — если это можно было так назвать — в коммуналке начались проблемы. Соседка Людмила Петровна, из породы «спи, но плати», вдруг решила, что Вера крадёт её тапки. Потом зубную щётку. Потом сына — 42-летнего Славика, который однажды пригласил Веру «на чай с бубликами», надевая только халат и туфли на босу ногу.
— Господи, ну почему всё сразу? — простонала Вера, закрываясь в своей комнате.
И тут позвонил Федя.
— Алло, — начал он хрипло, явно с бодуна. — Нам надо поговорить. Это… ну, ты не права. Всё не так, как ты думаешь.
— Квартира на Алину записана?
— Ну, я… Это временно. Чтобы кредит закрыть. Мы хотели как лучше, чтобы налогов не платить. А ты психанула. Всё бы обсудили нормально.
— Ага. У нотариуса. Втихаря. Без меня. Обсудили бы.
— Да ты что, серьёзно хочешь в суд идти? У нас же дочь!
Вера на секунду застыла. Вот оно. Манипуляция.
— У нас дочь. Именно поэтому я туда и иду. Чтобы она видела, что мать у неё — не тряпка.
И она повесила трубку.
Кульминация наступила вечером, когда она зашла за Лизой к бывшему дому. Она стояла в коридоре, где всё ещё висел её плащ — теперь с заломами, чужой.
— Что ты пришла? — Алина вышла из кухни, с сигаретой и фингалом под глазом. — Он бухой опять. Носишься тут, как… адвокатша.
— Где Лиза?
— В комнате. А ты, если пришла шпионить, не задерживайся.
— Где он? — Вера шагнула вперёд.
Федор сидел на кухне. Не трезвый. Рядом — пустая бутылка, и кое-что посерьёзнее. Глаза мутные, в руках — паспорт.
— Я… хотел исправить. Всё вернуть. Всё подписать обратно.
— Под кайфом? — Она смотрела на него с усталостью. — Поздно.
— Вер, ты ж знаешь, я ж не хотел…
— Знаю. Ты просто слабый. Слабее своей сестры. Слабее обстоятельств. Слабее всего.
Он заплакал. Но Веру это уже не тронуло.
Она собрала Лизу, и они ушли.
А на следующий день Вера подала иск. И почувствовала, как впервые за годы у неё внутри стало хоть чуть-чуть легче.
Дальше — суд. Бумаги. Доказывай. Жди. Надейся. Или нет.
Но назад — уже точно не вернётся.
***
— Мам, а у тебя скоро будет нормальная квартира? — спросила Лиза, не поднимая глаз от телефона. Они сидели в кафе у вокзала — недорого, но хотя бы не воняет мокрой тряпкой. У Веры в кружке остывал чай, у Лизы — какао и пончик, от которого та отгрызала как-то обречённо.
— Ну… если суд признает, что я имею право на компенсацию, то да. Купим что-нибудь маленькое. Двушку, может. На окраине.
— А с папой что будет?
— Что заслужит.
Лиза пожала плечами. У неё теперь было лицо взрослой. Такое, от которого щемит в груди — когда видишь, как твой ребёнок слишком быстро повзрослел. Слишком рано понял, что родители — не боги, а уставшие, заплутавшие люди с мешками ошибок за спиной.
Суд шёл как по шпалам: медленно, с грохотом и регулярно воняя тухлой надеждой. Алина пришла один раз — в леопардовой кофте и с таким видом, будто ей должны за моральный ущерб. Фёдор — ни разу. По доверенности.
Лара старалась. Привлекла оценщика, показала платёжки, доказала, что почти весь долг тянула Вера. Судья — женщина лет под шестьдесят, с тяжёлым взглядом и покашливанием через слово — сдержанно кивала, что-то записывала, смотрела на Веру, как на знакомую из прошлой жизни.
— Видно же, кто тут вкалывал, — сказала она как-то на перерыве, будто сама себе. — А кто — в облаках витал.
Решение вынесли в конце марта. Вера сидела на лавке возле суда, в сером пальто, с замёрзшими пальцами. Лара вышла с бумагой и молча протянула её.
— Есть. Сто восемьдесят две тысячи. Компенсация. По закону. Как ты хотела.
Вера ничего не сказала. Просто кивнула.
Казалось бы — всё. Деньги скоро поступят, Лиза теперь с ней, Алина и Фёдор где-то там — в своей токсичной сказке на троих, где никто никому не верит, но все делают вид. Работа стабилизировалась, даже урезали ночные — новая девочка пришла из реанимации.
Но не прошло и трёх недель, как в восемь утра в дверь коммуналки постучали. Громко. Как будто пришли не в гости, а с обыском.
Вера открыла — и тут же пожалела.
— Лиза дома? — Фёдор выглядел… как Фёдор после запоя. Заломанные плечи, губы сухие, волосы — как будто чесал их миксером. Рядом Алина — в каком-то странном спортивном костюме, явно чужом.
— Ты с ума сошёл? Ты что здесь забыл?
— У нас проблемы. Большие. Деньги забрали. Мы влетели. Соседи угрожают. Алина хотела… — он махнул рукой. — Короче, нам негде жить. Можно мы…
— Что? — Вера прищурилась. — Что ты сейчас сказал?
— Мы… на пару дней. Только чтобы встать на ноги. Лиза пусть нас увидит. Мы семья.
Она засмеялась. Сначала тихо, потом громко. Настоящий смех, истеричный и горький, как таблетки от сердца.
— Семья? Вы? Вы двое? Да вы — коллективный кошмар! Психи на пенсии! Вы меня сожрали, а теперь за добавкой пришли?
— Вера, не кипятись, — сказала Алина, будто у неё был выбор. — Мы всё понимаем. Но ты же человек. Помоги.
— Я человек, — Вера кивнула. — Именно поэтому — идите к чёрту.
Она закрыла дверь. Медленно. С чувством. На замок. И сверху щеколду.
С той стороны послышались крики, стуки, угрозы. Вера подошла к чайнику и включила его. Потом присела на край кровати.
Лиза выглянула из-за двери.
— Мам?
— Всё в порядке. Просто пыль с прошлого взметнулась.
— Ты их пустишь?
— Нет. И если я хоть раз скажу иначе — швырни в меня тапком, ладно?
— Хорошо, — Лиза кивнула. — Только дай мне самый тяжёлый.
В июне они переехали в новую квартиру. Двушка в девятиэтажке, без лифта, зато с балконом. Вера купила себе новый чайник. Электрический. Без свиста. Символично.
На кухонной стене висел лист бумаги с надписью:
«Здесь живут только те, кто умеет говорить спасибо».
Лиза приклеила магнитик с пандой рядом.
— Ты молодец, мам, — сказала она однажды вечером. — Ты выиграла.
Вера наливала чай. И вдруг поняла: нет, не выиграла. Просто больше не проигрывает. И это — уже победа.
