— Господи, да дайте ж мне просто скинуть куртку, я с ночи! — выдохнула Елена, открывая дверь и натыкаясь на ледяной взгляд Татьяны Николаевны.
Свекровь, как обычно, сидела на кухне, как филин на суку, в халате цвета «вымытые кости». На ней были тапки, которые с войны не снимались, и выражение лица, как будто только что узнала, что её обожаемая «Страдивари» — это скрипка, а не марка духов.
— Смену отработала? — ледяно спросила Татьяна Николаевна, даже не отрываясь от кофейной чашки. — А кто-то бы на твоем месте и дома пыль вытер…
— Серьёзно? — Елена рассмеялась нервно, бросая сумку на пол. — Три операции, один подросток с передозом и два инфаркта. Успела только за хлебом. Прости, пол не вымыла, сожгите ведьму.
— Ну и характер у тебя, Леночка, всё с иголками. Женщина должна быть мягкой. Как вон, Катя, бывшая Ромкина. Она и салаты делала, и носочки вязала…
— А потом сбежала в Томск с инструктором по боксу, — огрызнулась Лена. — Но носочки, конечно, да, важный навык.
— Не с тобой разговариваю, — свекровь повернулась к окну. — Просто Роман волнуется. Про участок ваш. Говорит, это было бы благоразумно — вложиться в бизнес. Надёжные люди, почти родственники…
— Да, почти. Почти МММ, только в 2025-м. — Елена подошла к раковине, налила себе воды. — Это не «наш» участок. Это мой. Папа подарил мне, ещё когда был живой. Я хочу строить дом. Свой.
Татьяна Николаевна отложила чашку. Вот сейчас начнётся.
— Дом? Для кого? Для тебя одной? Ты думаешь, Роман всю жизнь будет сидеть без дела? Ему нужен старт. Мужчина должен чувствовать себя мужчиной, а не иждивенцем.
— О, вот теперь точно началось, — пробормотала Лена, вдыхая носом.
Свекровь встала. Напряжение повисло между ними, как бельё на верёвке — чуть что, и провиснет до пола.
— Ты неблагодарная. Всё для тебя. Живёшь у нас, ешь что я покупаю, спишь в нашей квартире. А участок… ты что, думаешь, на врачебную зарплату строиться будешь?
Лена резко развернулась:
— А ты думаешь, я у вас живу по доброте душевной? Да я уже два года вкладываюсь в эту ипотеку. Коммуналку тащу. Продукты таскаю. И если бы не твой сынок, который «ищет себя», у меня бы давно был свой угол. Он даже резюме сам не пишет — ты за него пишешь! У него мама — это отдел кадров, а я, прости, не благотворительный фонд!
Тут в комнату, как по таймеру, вошёл Роман. Мятый, с пельменем в руке. Вид у него был как у человека, проснувшегося в феврале 2020-го и ещё не понявшего, что дальше будет только хуже.
— Девочки, вы чего… — начал он сонно.
— Девочки? — Лена фыркнула. — Ты вообще слышишь, что она несёт? Она хочет, чтобы я продала землю, которую мне отец оставил. Чтобы ты с её «надежными» друзьями играл в бизнесменов.
— Лена, ты всё утрируешь… — начал Роман, почесывая пузо.
— Утрирую? Ты за полгода в магазин сам хоть раз сходил? Или ты думаешь, что еда, как зарплата депутата, сама по себе приходит?
— Ну я думал, мы семья, всё общее, участок тоже. — Он пожал плечами. — Тем более, ты сама говорила, что не потянешь стройку одна.
— Так я и не одна, — Лена отодвинула его рукой. — Я с собой. Этого вполне достаточно. А ты, Рома, взрослый мужик, сорок лет, между прочим. Встань уже с дивана. Найди работу. Или хотя бы перестань в «доту» играть ночами. Я врач, а не нянька.
Свекровь кивнула на сына:
— Не надо с ним так. Он просто ещё не раскрылся.
— Да он не раскрылся, он прокис. Его уже даже кот обходит стороной.
— Ты меня унижаешь! — вдруг закричал Роман. — Перед моей матерью! Да мне этот участок и даром не нужен! Хотела — строй. Одна. Вот и строй. А у нас, между прочим, семья. Или ты уже всё решила?
Тишина. Тёплая вода в стакане в руке Лены, казалось, закипела.
— Решила, — выдохнула она. — Вы оба так на этот участок пялитесь, как на спасение. А для меня — это память. Это надежда, что я когда-нибудь буду жить без ваших «советов». Без этих разговоров, кто кому что должен. Я вам ничего не должна. Я пошла спать. Только сначала соберу свои вещи.
— Ты куда?! — вскочила Татьяна Николаевна. — А Ромка? Он же без тебя пропадёт!
— Знаете, пусть попробует. Может, наконец научится мыть за собой чашку. А то в прошлый раз я её из шкафа с носками доставала.
Вечером Лена спала на старом диване у своей подруги Иры. Той, которая ещё пять лет назад развелась с «такой же тряпкой», как Рома.
— Лена, тебе давно пора. Серьёзно. Сколько можно быть мамой для взрослого мужика? Он вон даже чай себе кипятит с фразой «а где кнопка?»
Лена молча смотрела в потолок.
— Знаешь, Ира… Я вот всё думаю. Ведь я же любила его. В самом начале. А теперь, когда он рядом — мне дышать тяжело. Не потому что он плохой. А потому что я там, где меня больше нет. И не хочу быть.
— Это называется «прозрение», подруга. Добро пожаловать в клуб бывших.
— А участок… Я его построю. Дом. Маленький. Но свой.
— И без телевизора на всю стену и ковров, которые твоя свекровь любила пылесосить с молитвами?
Лена рассмеялась сквозь слёзы:
— Без телевизора. Но с тишиной. И с дверью, которую не откроет Татьяна Николаевна со словами «А чего это ты тут одна, как кукушка?».
Она уже знала — будет тяжело. Денег мало. Стройка — ад. Одинокой быть страшно. Но страшнее — быть с кем-то и чувствовать себя лишней в своей жизни.
— У тебя дверь не закрывается, между прочим, — с порога бросила Ира, входя с двумя пакетами и хлопнув каблуком по косяку. — А у нас, между прочим, район такой, что даже почтальон заходит со словами «мужики, я свой».
Лена в это время сидела в старом спортивном костюме на табуретке посреди голой кухни. Голой — в буквальном смысле: без плитки, без занавесок, даже без холодильника. Только электрический чайник, и тот одолженный.
— Да пусть заходит, — буркнула она, размешивая ложкой чай. — Может, поможет мешки с цементом поднять.
— Лена, ты на себя посмотри! Ты как будто сбежала из психушки и тут решила построить «дом у озера». Только без озера. И без дома.
— Зато без Татьяны Николаевны, — отрезала Лена и допила свой чай залпом.
Прошел месяц.
Ночевала она на стройке — да, прямо в бытовке. Иногда с котом, которого назвала «Борис Львович». Иногда одна. Спала в пуховике. Сосед-строитель, дядя Витя, приносил картошку и рассказывал, как у него жена ушла с таксистом, а он зато теперь сыр в подвале делает.
— Мужик должен пахнуть не парфюмом, а делом, — философствовал он, забивая гвозди.
— А я, значит, должна пахнуть цементом, потому что решила не жить с амёбой? — отвечала Лена, и оба хохотали.
Она не жаловалась. Телефон молчал. Роман не звонил. Ну и ладно. Только вот однажды — спустя семь недель и три грыжи — позвонила Татьяна Николаевна.
Лена глянула на экран: «СВЯТАЯ ИЗ МАССАНДРЫ» — так она подписала её номер. Хотела сбросить, но палец сам нажал «ответить».
— Ну как живётся в шалаше? — голос был сладкий, как варенье из плесени.
— Лучше, чем в золотой клетке, — ответила Лена.
— А Рома, между прочим, болеет. Температура, слабость. Ест только доширак. А вчера… ты не поверишь… он проснулся с кашлем!
— Интересно, а кто у нас врач? А, точно, я! И как-то не скучаю по вашим соплям.
— Елена, ты женщина! Ты же не ребёнок, чтобы обижаться! Вернись домой. Мы всё обсудим. Продадим участок, купим квартиру Роме — он начнёт своё дело…
— Стоп. Роме квартиру? А я — кто, по-твоему?
— Ну ты же женщина самостоятельная. Сильная. Тебе ничего не нужно. А Роме надо дать шанс.
Лена выдохнула. Медленно. Как перед сложной операцией.
— Знаешь, кто ещё сильный? Конь. Но его никто не спрашивает, хочет он пахать или нет. Ты так же на меня смотришь — как на бесплатную лошадь. Только вот новость: я больше не твой скотный двор.
— Ты что, совсем озверела?! — зашипела свекровь.
— Да, озверела. От вашей «любви». От Ромкиного нытья. От того, что на мне вся ваша семейная система держалась, как на козырьке прищепка. Но всё, прищепка сломалась. Я не вернусь.
— Пожалеешь. Мужиков нормальных нет. Дом одна не построишь. Зимой задохнёшься от одиночества!
— Лучше задохнуться в одиночку, чем жить с вашей семьёй, где каждый день — как удушение подушкой. И поверь, я ещё подышу.
Через два дня, на стройке — снова звонок.
Номер — неизвестный.
— Алло?
— Лена? Это Андрей. Помнишь меня?
— Андрей… — она замерла. — Подожди… Это… Андрей Ракитин?
— Точно. Тот самый. Мы с тобой на четвёртом курсе учились. Ты мне как-то гипс на руку накладывала, а я влюбился.
— О, Господи… Ты из-за гипса?
— Да. Ну, точнее, из-за тебя. Просто гипс был поводом. Я тебя сейчас случайно нашёл — у нас в городе стоматологическая конференция. А я теперь хирург-ортопед, между прочим. Видел твою сторис про стройку. Узнал.
— Ничего себе…
— Слушай, а если я привезу пиццу и помогу с перегородкой? Говорят, я неплохо с болгаркой обращаюсь. Хуже, чем с женщинами, но всё же.
Лена засмеялась. Первый раз за месяц — по-настоящему.
— Хорошо. Только если с ананасами — не подходи.
Вечером они сидели на перевёрнутом ведре. Он — в чистом свитере. Она — в пыльной кофте. Оба ели пиццу с колбасой и запивали дешёвой минералкой.
— Ты изменилась, Лена, — сказал он. — Стала… сильнее.
— А я всегда была сильной. Просто раньше думала, что это слабость — быть одной. А оказалось — наоборот. Это свобода. А с тобой… — она посмотрела в его глаза — с тобой не страшно.
— Я не Рома.
— Я знаю. У тебя хотя бы руки из плеч. И мама, надеюсь, не на громкой связи.
Оба рассмеялись.
И тут Лена впервые за долгое время поняла: можно начать сначала. Но не тогда, когда ты ждёшь, что кто-то даст тебе разрешение. А когда сам себе говоришь — хватит. Теперь я живу по-другому.
А участок… участок стоял. И дом уже обретал очертания. И в этом доме — впервые — она была хозяйкой своей жизни.
— Ты опять к ней поехал? — сверкнула глазами Татьяна Николаевна, перекрещивая Романа у двери, будто он собирался не к бывшей жене, а в логово сатаны. — У неё одна цель — обобрать тебя до нитки. Она ж теперь знает, что ты слабый.
— Мам, да хватит уже. Я просто хочу поговорить, — вздохнул Роман, натягивая куртку. — И вообще, хватит меня опекать. Мне тридцать восемь, между прочим.
— Да ты без меня бы в школу не попал! Кто тебе носки гладил?! Кто на тебя кредит оформлял?!
— Вот именно, — резко повернулся он. — Кредит ты оформила, а платить — мне. Как и за всю вашу жизнь.
Она только всплеснула руками, и тут же вскрикнула театрально:
— Всё! Уходи! Ступай к этой своей строительнице! Только не вздумай потом приползать!
Он хлопнул дверью.
Когда Роман подъехал к участку, увидел: вместо кривой бытовки теперь стоял аккуратный домик. Маленький, но светлый, ухоженный. Во дворе — грядки, на крыльце — резной табурет, кот Борис Львович важно лежал на коврике, как старший по району.
— Вот она где, независимость, — пробурчал он себе под нос.
Лена вышла в спортивных штанах и с тряпкой в руке. Увидела Романа, удивилась, но не испугалась.
— Ты чего приехал?
— Поговорить.
— Без адвоката? — усмехнулась.
— Лена, не начинай…
— А ты что, думал, тут всё на паузе стоит? Что можно вернуться — и я такая: «ой, Ромочка, заходи, картошечки нажарю»?
— Ну я не это имел в виду…
— А что ты имел в виду? Что я поживу без тебя, но всё равно сломаюсь? Что без тебя ни одна дверь не откроется? Так вот новость: открываются. И даже смазаны.
Он молчал. Переступал с ноги на ногу.
— Я дурак, Лена, — тихо сказал он. — Я тебя не ценил. А ты ведь всё тянула на себе. И меня. И маму. И быт. А я… я просто жил. В какой-то вечной подростковой комнате.
— Поздно ты это понял, Рома. Но хорошо, что понял.
— А можно я… иногда буду заезжать? Просто поболтать. Без претензий.
— Смотри, чтоб с пиццей. Без ананасов.
Он улыбнулся. Слабенько. Но искренне.
— Ты изменилась.
— Нет, Рома. Я просто убрала из жизни то, что мешало мне быть собой. И ты, прости, был в этом списке.
Вечером она сидела на ступеньках и смотрела, как Андрей ставит перегородку в спальне. Работал он быстро, слаженно. Пахло деревом и новым началом.
— У тебя руки волшебные, — заметила Лена, подперев щёку ладонью.
— Ты ещё не всё видела, — подмигнул он.
Она рассмеялась. И впервые не почувствовала в этом вину. Не оглядывалась. Не сравнивала. Потому что рядом был не Роман — который «не знал, чего хочет», а Андрей — который просто взял и сделал. Не ныл. Не ждал. Не давил.
Поздно ночью Лена написала отцу:
Пап, спасибо тебе за участок. За веру в меня. Я построила дом. Не дворец, но мой. И знаешь, впервые чувствую, что живу не в чужой жизни, а в своей. Всё получилось.
И, выключив свет, она прошептала в темноту:
— А теперь я никому ничего не должна.
