— Оль, ну я не знаю, как это сказать, — Андрей стоял у двери, будто на собрании акционеров, руки в брюки, взгляд в стену. — Только ты не начинай, ладно? Всё взрослые люди.
Она стояла у плиты в халате с оторванным карманом — старенький, но мягкий, с запахом лука, душистого перца и «Золушки» для плит. Варила свой фирменный гуляш — тот, который сын просил вчера: «Мам, ну сделай, как в детстве». Казалось бы — обычный вторник. Вечер. Телевизор бубнит в зале, на подоконнике кот Василий дремлет, время — к восьми. Только Андрей в этот раз задержался. Не позвонил. Не извинился. Зашёл, будто чужой. С порога — запах чужих духов, непривычных, сладких до приторности. Как от дешёвого освежителя в такси.
— Ну? Говори. — Она не оборачивалась. Ложкой в кастрюле водит, но ухо навострила. Уже знала: что-то будет. Нехорошее.
— Я… В общем, так. Я ухожу, Оля. Мы подаём на развод.
Она не сразу поверила. Обернулась медленно, как будто проверяла: не шутит ли. А он стоял, как с командировки вернулся — чемодан у ног, куртку не снял, а в руке действительно бумажка. С уголком адвокатским.
— Ты чего, Андрей?
— Всё. Я больше не могу. Я люблю другую. Я не хочу врать. Нам обоим будет лучше. — Говорил сухо, без жалости. Даже, казалось, с облегчением.
— Подожди. — Она засмеялась, нервно. — Ты чего несёшь? Какую другую? Мы с тобой тридцать лет вместе. У нас сын. У нас внук скоро, невестка пузо уже не прячет! Ты вообще слышишь, что говоришь?
— Именно поэтому. Тридцать лет. Привычка. Всё по кругу. А мне… Мне хочется пожить для себя, Оль. Пока не поздно.
Он сказал это с таким видом, будто обсуждает отпуск на Сицилии. «Пожить для себя». А она стояла босиком на кухне, и ноги закоченели от холодной плитки.
— Так вот, — он кивнул в сторону пакета, — здесь документы. По разделу. Квартиру предлагаю продать и поделить, как положено. Машину оставим мне, тебе — дача и гараж. Ну и там… посмотрим, что по вкладам.
— Ты с ума сошёл, — прошептала Ольга, хватаясь за стол. — А сыну? А квартира, что мы ему покупали? Ты же сам говорил, чтоб он рядом жил. А теперь — продать?
Он пожал плечами. Как бухгалтер на работе, который точно знает: не его проблема.
— Он взрослый. Справится. И вообще, он работает, у него своя жизнь.
— А ты, выходит, свою новую хочешь начать с чистого листа, на моей спине? — Голос сорвался. — Сколько ей? Двадцать пять? Или ты уже и имя мне скажешь?
Андрей замялся. Поколебался. Сжал губы.
— Наташа. Ей тридцать один.
— Тридцать один… — Ольга хохотнула, будто закашлялась. — А я, значит, старая рухлядь, да? Мозги, быт, воспитание сына, забота, больницы, ипотека, мамы с инфарктами, твой отец с деменцией — это всё, выходит, ты прожил со мной «по привычке»?
Он ничего не сказал. Просто стоял. Молчал. Бросил взгляд на часы — как будто на совещание опаздывает.
— Уходи, — выдохнула она. — Только уходи без чемодана. Оставь всё. Я тебе его потом вышвырну с балкона.
— Не драматизируй. Будем по-взрослому. Спокойно. Всё оформим, без криков.
— Без криков? — Ольга швырнула половник в раковину, брызги гуляша окатили фартук и стену. — Тридцать лет я стирала тебе носки, в ночь мазала твою поясницу, когда ты сляг на даче, а теперь ты мне «без криков»? Да чтоб ты захлебнулся своей новой «любовью»!
Она кричала. Не от обиды даже. От оглушающего унижения. Андрей впервые посмотрел на неё по-настоящему — усталый, раздражённый. Как на проблему, а не как на жену.
— Всё. Я уезжаю к ней. Мы будем жить вместе. Надеюсь, ты проявишь благоразумие.
— Благоразумие? — прошипела она. — Надеяться ты можешь на что угодно. Но я тебе покоя не дам. За каждую копейку — в суде, понял?
Он ушёл. Тихо. Без хлопанья дверью. Только чемодан по ступенькам загрохотал.
Она стояла в кухне. Пар от кастрюли щипал глаза. Василий спрыгнул с подоконника, тёрся об ноги, требуя еды, не подозревая, что только что рухнула целая жизнь.
— Мам, что случилось?! — Денис влетел через сорок минут, в куртке нараспашку, с шапкой в руках.
Она сидела на диване, в той же кухонной одежде, перед ней — рюмка и банка солёных огурцов. Телевизор показывал какую-то ахинею, но она не смотрела. Просто сидела.
— Он ушёл, Денис. — Голос был тихий, ровный. — Нас бросил.
— Кто? Папа?
Она кивнула. Сын присел рядом, сжал её плечи. Тяжело выдохнул.
— Я знал, что он ведёт себя странно… но чтоб так…
— Он давно готовился. Бумаги принёс. Всё рассчитано. Хочет квартиру продать. И твою тоже.
— Да он охренел?! — Денис вскочил. — Эту квартиру мы с тобой выбивали, ты на ней ипотеку закрыла! Я ещё не оформлял право, потому что… потому что доверял!
— Вот. — Она допила рюмку. Не запила. — Потому что доверяли.
Он сел обратно. Взял её за руку.
— Мы так это не оставим, мам. Я найду юриста. Я всё сделаю. Пусть попробует хоть копейку унести.
Ольга кивнула, но не сказала ни слова. Она только сейчас осознала, как много лет она была «удобной». Надёжной. Как термос. Открыл — горячо. Закрыл — всё держится. А термос, как известно, не жалуются. Их просто выкидывают, когда появляется новый. Красивый. С блёстками.
А на следующий день, в почтовом ящике она нашла повестку — Андрей уже подал заявление. Быстро. По плану. Прямо как он любит — чётко, без эмоций, с расчётом.
Сын вызвал юриста. Молодая, в строгом костюме, с голосом резким, как нож по стеклу.
— Тут можно оспаривать. Но он требует продать всё и делить. Будет настаивать, что всё приобретено в браке. Даже квартира сына — оформлена не на него. Это будет сложно.
Ольга слушала, кивала. Где-то в груди клокотало. Не боль даже — гнев. Сильный. Горький. Горячий. Такой, который уже не остудить ни гуляшом, ни слезами. Всё. Назад дороги нет.
— Пусть готовится. — Сжала губы. — Я теперь не «удобная». Я теперь — враг. И пусть боится.
Она открыла старый ноутбук. Заржавевший, но ещё рабочий. Искала: «Раздел имущества при разводе. Как защитить себя. Жена — пенсионер, муж уходит». А рядом — на табуретке — аккуратно сложенные платочки. Завтра пойдёт в суд. И пусть попробует хотя бы слово сказать без последствий.
— Мам, только ты не молчи, ладно? — Денис сидел за кухонным столом, рубашка наискось, глаза красные. — Я просто не понимаю, КАК он вообще может требовать продать всё? Ты ж ему и жрачку, и бельё, и налоги все платила! Он без тебя и перфоратор не включит, чёрт бы его подрал!
Ольга молчала. Разливала по чашкам крепкий чай — такой, что ложка в нём стоит. Отказалась от сахара — пусть горько будет, чтобы не забывать, с чего всё началось. С «мне хочется пожить для себя». С Наташи — тридцати одного года, с силиконом в губах и «не парься» вместо «добрый вечер».
Прошла неделя с того вечера. Андрей не звонил. Не спрашивал, жива ли. Зато позвонил его адвокат — предложил «договориться по-хорошему, чтобы не раздувать». Слова были мягкие, но смысл — как пощёчина.
— Мам. — Денис снова накрыл её руку своей. — Ты подумала, куда поедешь, если… если придётся уезжать?
Она подняла глаза. Сухие, уставшие.
— Никуда я не поеду. Сдохнет он, прежде чем я отсюда уйду.
Сын вздрогнул. Он знал, мать никогда не говорит просто так. Если сказала — значит, решила. А если решила — будь спокоен, пойдут по трупам. С улыбкой, по закону, но так, что потом и не встанешь.
— Слушай, — продолжила Ольга, — я за эту квартиру тринадцать лет платила. Папа вечно был в долгах. Я с бухгалтерии тянула, работала на трёх подработках. Он машину поменял три раза, а я до сих пор с этим долбаным «Логаном», потому что «в семье главное — стабильность». А теперь он мне рассказывает про «раздел имущества»? Пусть только попробует прийти.
И он пришёл. Через три дня.
Как ни в чём не бывало. С ключом. С наглой физиономией и новым парфюмом — теперь «дороже», горький, мужской, с претензией.
— Привет, — бросил небрежно, проходя мимо. — Забрать кое-что приехал.
Ольга стояла в коридоре, в старом трикотаже и в тапках. Волосы в пучке, без макияжа. Он думал, что увидит разбитую, подавленную женщину. А увидел гранит.
— Ты чего? — Андрей остановился, ключ в замке. — Не гони. У меня пока ещё есть право сюда заходить. Мы не разведены.
— Ага, — кивнула она. — И у меня пока ещё есть сковородка. Чугунная. Заходи, Андрей. Только предупреждаю — если зайдёшь, выйдешь без уха. Левого. Будешь целовать Наташу под углом.
Он хмыкнул. Шагнул в коридор.
И в этот момент — хлоп! — на него полетела сумка. Нет, не тяжёлая. Просто так — символично. Ударила по ногам. Следом — пакет с его трусами, аккуратно перевязанными резинкой.
— Это что такое? — Он выпрямился, зло.
— Это раздел имущества, Андрей. В натуральном выражении.
— Ты что, спятила? Я могу вызвать полицию! Я пока ещё здесь прописан!
— Ага. Пока. Но ты уже живёшь у Наташи? Живёшь. Так иди и живи. А сюда ни ногой. Уведёшь — значит, увёл. И бабу, и чемодан, и духи с феромонами.
Он шагнул ближе. Лицо налилось злостью.
— Ты ведёшь себя как истеричка! Я пришёл забрать документы. У меня доверенность на часть счетов, я не обязан…
— А ты, между прочим, обязан платить алименты. — Она не моргнула. — Я не работаю, Андрей. Стаж большой, но пенсия маленькая. А на суде я скажу, что ты оставил меня без средств. Это тебе не Наташа, тут с мимикой поиграл — и всё простили.
Он молчал. Взбешённый. Губы дёргались. Потом повернулся и пошёл к выходу. Швырнул ключ на пол.
— Ладно. Всё равно ты нищета. Я тебе оставлю эту сраную квартиру. Всё равно она гробов больше стоит. Наташа не в этом дерьме жить будет.
— Не забудь ей сказать, что здесь мы с тобой зачали ребёнка, — спокойно добавила Ольга. — Прямо в этой комнате. Вон на том диване. Пусть берёт с собой святую воду.
Дверь захлопнулась. Ольга стояла, руки дрожали. Сердце билось, как в кулаке. Она сползла по стене на пол. Нервный смех вырвался сам по себе.
На следующий день пришла повестка из суда. Начало процесса. И письмо от банка — оказывается, Андрей оформил кредит на общий счёт незадолго до побега. Типа «на ремонт». Но ремонт не делал. Деньги снял. Куда дел — понятно.
Юрист — та самая, с холодным голосом — сказала коротко:
— Он хочет вас раздавить. Сломать. Сыграть на усталости. Это обычная стратегия: чтобы не боролись. Но вы держитесь. У нас есть варианты.
И добавила:
— И, кстати, кредит — общий. Он хитро оформил. Согласие вы давали на доверенности. Придётся отбивать. Но мы справимся. Если не сдадитесь.
Ольга не сдалась. Наоборот. Каждое новое подлое письмо от Андрея превращало её в камень. Она подняла архив с платёжками, собрала свидетельства, обратилась в психотерапевта, чтобы взять справку о «моральном ущербе». Начала собирать скрины переписок, записи звонков — всё по закону, но жёстко. Режим «враг» активирован.
А потом — случилось то, чего она не ждала.
В один вечер, уже ближе к полуночи, в дверь позвонили.
Открыла осторожно — и чуть не упала. На пороге стояла Наташа. Та самая. Тридцати одного. В пальто с лисьим мехом, в сапогах на каблуке, но с опухшими глазами.
— Вы — Ольга? — Голос дрожал. — Я… Я не знала, к кому идти. Простите…
— Чего тебе? — Ольга смотрела, не мигая. — Он тебе уже машину купил? Или ипотеку на двоих оформил?
— Он… Он меня ударил, — выдохнула Наташа. — Сегодня. Схватил за шею. Я… Я беременна…
Мир на секунду стал тише. Даже холодильник замолчал.
— Заходи, — медленно сказала Ольга. — Только знай: я тебе не мать Тереза. И если ты пришла просить меня вернуть его — забудь.
— Нет… Я… Я боюсь.
— Верно. Бойся.
Она пустила её в дом. Посадила. Налила чай. И поняла: игра перевернулась.
Теперь всё только начинается.
— Ну и где она теперь будет жить? — Денис стоял у окна, скрестив руки на груди. — Мать, ну ты совсем, что ли? Пустила эту… кобру?
Ольга устало потёрла виски. За последние двое суток она толком не спала — только чай пила и варила суп, потому что Наташа лежала бледная на диване, будто хрупкая кукла, у которой отвалили голову. Говорила мало, но хватило одного рассказа, чтобы Ольга поняла: муж стал не только предателем, но и настоящим тираном.
— Она беременна, Денис. — Тихо, но жёстко. — И ей некуда идти. А я… Я не могу выгонять женщину, которую он сломал. Потому что я эту ломку знаю на вкус.
— Ага, — сын скривился. — А потом ещё одна такая придёт. И ты её тоже пожалеешь. Мам, хватит быть доброй. Он тебе хребет переломил, а ты тут святую изображаешь.
— Я не добрая. — Ольга медленно развернулась к нему. — Я злая, Денис. Просто я выбираю — куда свою злость направить. Я не буду воевать с той, кто тоже пострадал. Но я точно не собираюсь отпускать Андрея с его «всё по закону». Он всё получит. До копейки.
В суде Андрей пришёл с новой прической и в костюме — как будто на корпоратив, а не на раздел имущества. Улыбался. Наташа рядом с Ольгой — с тёмными кругами под глазами и с документом из травмпункта.
— А вы вообще кто? — выкрикнул Андрей, когда её увидел.
— Та, кого ты бил, — холодно сказала Наташа. — И, кстати, я беременна. Если ты думаешь, что откажусь от отцовства — нет. Всё будет через суд.
Судья — женщина лет шестидесяти, с тяжёлым взглядом и волосами, собранными в тугой пучок — всматривалась в документы долго. Потом задала всего два вопроса:
— Сколько вы прожили в браке?
— Кто платил ипотеку?
Ответы были очевидны.
Всё, что Андрей планировал выжать из квартиры, машины и счётов, рассыпалось. Суд признал большую часть имущества совместно нажитым. Денежные переводы Наташе, сделанные до развода, классифицировали как траты в ущерб семье. Кредит пополам — раз подписал от имени семьи, плати вместе. Алименты — двойные: на взрослого иждивенца (Ольгу, с минимальной пенсией) и на будущего ребёнка. По закону. Без эмоций.
Когда вышли из зала суда, он впервые за всё время не смог смотреть ей в глаза.
— Ты всё испортила. Ты всегда была холодной, безэмоциональной… — буркнул Андрей, опуская взгляд.
— Зато ты — пылкий и эгоистичный. — Ольга улыбнулась. — И теперь ты один. Поздравляю.
Через два месяца Ольга сидела в самолёте. Рядом — подруга из бухгалтерии, с которой сто лет не виделись. Взлетали они в Анталию. Денис настоял, подарил путёвку.
— Сколько можно в стену смотреть, мам? — сказал он. — Живи. Ты победила.
Наташа ушла к себе в город. Сказала, будет рожать одна. Ольга помогла деньгами — немного, но от души. В глазах той, на прощание, было уважение. Настоящее. Без макияжа.
А Андрей? Остался в двухкомнатной квартире, взятой в ипотеку на Наташу. Без Наташи. Без алиби. С долгами, судебными тяжбами и с тишиной, которую невозможно купить парфюмом.
И однажды утром Ольга проснулась — на чистых белых простынях, под мягким одеялом, с запахом кофе и свежей мандариновой корки — и вдруг поняла, что ей ничего не болит.
Ни сердце. Ни душа. Ни память.
Победа не всегда звучит как фанфары. Иногда — это просто тишина, в которой тебе больше не страшно быть одной.
