— Ой, Лид, ну ты только не ржи, ладно? Я на полном серьёзе. Она мне эту бумагу под нос — мол, подпиши. А там, прости господи, дарственная на мою же квартиру её любимчику, Игорю. Вот ты мне скажи, это вообще нормально?!
— Тебе не кажется, что ты зажралась, Марин? — Антон стоял в дверях кухни, держал в руках две чашки с кофе и смотрел так, будто я ему три кредита на себя оформила.
— Мне кажется, что я хочу спокойно поесть и закончить отчёт, а не слушать про ваши семейные драмы, — я отодвинула ноутбук, сняла очки и зевнула. — Тем более не в субботу утром.
Квартира у нас хорошая. Моя. Двушка на Ленинском, ремонт под себя, всё как я люблю: светло, тепло и чисто. Без ковров на стенах, без пыльных сервантов и без маменькиных вазочек, которые Антон однажды хотел притаранить из её квартиры. Я тогда чётко сказала: нет.
Он обиделся. Но вазочки остались у неё.
— Это всё-таки мой брат, Марин, — тихо начал он, присел рядом, поставил чашки на стол. — И он сейчас в очень тяжёлой ситуации.
— Да хоть в трёх тяжёлых, Антон, — я уткнулась в телефон, стараясь сдержать раздражение. — Почему это должно касаться меня и моей квартиры?
Он вздохнул, почесал затылок. У него привычка такая — когда хочет смягчить глупость, которую собирается сказать.
— Ну он же остаётся без жилья… А ты в командировки всё равно мотаться будешь… Может, временно поживёт у нас?
— В моей квартире?
— Ну ты же замужем. Мы семья. Всё общее, — как-то мямлил он, как будто сам не верил в то, что несёт.
Я встала, медленно, молча, и пошла к окну. На улице стояли те самые сентябрьские деньки: уже не лето, но ещё не осень. Липкий ветер, лужи после вчерашнего ливня и дети с ранцами — смешно и грустно одновременно.
— Антон, — я повернулась к нему, глядя в глаза, — мы женаты, но не значит, что у тебя с твоей мамой теперь доступ к моей недвижимости.
Он поднял брови.
— Ты чего так сразу? Это же временно! Ну он разведённый, ему некуда пойти! А ты бы хоть раз вошла в положение!
— А он бы хоть раз попробовал снять что-то сам, а не на чужой кровати устраиваться.
Тут зазвонил телефон. На экране: Галина Петровна. Конечно. Как всегда, как только чувствует, что что-то не по её сценарию.
Я не ответила.
Антон встал и начал нервно ходить по кухне.
— Ты опять не взяла. Мама обижается. Она просто хочет помочь Игорю. Он хороший человек, просто ему не везло.
— А мне везло, да? Или ты забыл, как я по три проекта вела, чтобы купить эту квартиру?
— Ну и что теперь, будешь всю жизнь тыкать этим? — Антон остановился, скрестил руки на груди. — Ты такая же, как моя мать говорит — эгоистка. Всё под себя. Всё — моё, моё.
Я почувствовала, как у меня на лбу выступил холодный пот. Но не от страха — от бешенства. С чего это моя квартира, купленная до брака, становится проходным двором для всяких «временно без жилья»?
— Если ты так считаешь, Антон, то, может, тебе стоит пересмотреть, с кем ты живёшь?
Он хлопнул дверцей холодильника и ушёл в комнату. Я слышала, как он на громкой связи говорит с мамой:
— Да, мам, она опять начала… Нет, не соглашается. Говорит, Игорю нечего тут делать. Да я сам в шоке…
Я наложила себе омлет. Остыл. Села. Не ела.
Через два дня, когда я пришла с работы — уставшая, с мозгами, выжатыми, как тряпка, — в прихожей стояли два чемодана. Игорь.
Он в тапках, в моём халате — моём! — с чашкой моего кофе, улыбнулся, как будто мы не виделись тысячу лет.
— Привет, Мариш, ну я к вам. Только на время.
Я выдохнула. Медленно сняла пальто. Смотрю — и молчу. Молчание у меня, знаешь, страшнее крика. Антон вышел из кухни с таким лицом, будто мы щас ему сюрприз устроим.
— Я ж говорил, что он пока поживёт. Мы всё равно в одной комнате, тебе никто не мешает, — начал он, хлопая по плечу своего обожаемого брата. — Всё нормально.
— Вы с ума сошли? — я прошипела. — Я не подписывалась жить с мужиком, который в чужом халате пьёт мой кофе!
Игорь развёл руками.
— Да ладно тебе, не кипятись. Я на недельку, максимум.
Неделя прошла. Потом вторая. Он разложился, как после развода с короной: носки по всей квартире, зубная щётка на моём умывальнике, и даже один раз я застала его, когда он ел мою еду — мои креветки за тысячу рублей! — стоя у холодильника. Просто ел. Из пакета. Ртом. Без стыда и совести.
Я выдохнула. Я терпела. До пятницы.
А в пятницу, Галина Петровна решила явиться сама.
В полдень, без звонка, со словами: «Мы тут подумали…» — и выложила мне на кухонный стол пачку бумаг.
— Вот, Марина, тебе надо только подпись поставить. Это на Игоря. Дарственная. Чтоб было всё по-человечески. Вы ж семья.
— Дарственная на мою квартиру?
— А чья ж она теперь, раз вы с Антоном в браке? Ты сама подумай, девочка, у тебя семьи нет, детей нет. Кому она достанется?
— Себе, Галина Петровна. Мне. Я себе квартиру и покупала, — я встала, смотрела ей в глаза, не моргая.
— Ну что ты такая… материальная. Всё при себе держишь. А у человека жизнь разрушена, ему помочь надо. Ты ж не зверь.
И тут в комнату вваливается Игорь в одних трусах и говорит:
— Мам, а у тебя есть что перекусить?
Точка кипения, говорите?
Я не кричала. Просто подошла, взяла бумагу со стола и порвала её. Медленно. На глазах у всех.
— Игорь, ты собираешь свои трусы и валишь из моей квартиры. Антон, ты с ним или со мной?
Они молчали. Даже Галина Петровна.
— Хорошо, — сказала я спокойно. — У вас час.
Я взяла куртку и ушла на улицу. Плевать, что без лифчика. Плевать, что в домашней кофте. Я просто ушла. Потому что если осталась бы — не отвечаю за себя.
Вечером вернулась.
Тапки у порога стояли только мои.
И всё же я чувствовала, что это только начало.
Когда я вернулась домой, их не было. Ни Игоря, ни Антона, ни Галины Петровны. Только на столе — как напоминание о цирке — лежала чашка с остатками лапши и два крошечных клочка от порванной дарственной. Не убрали. Сама убрала.
Ночь была мерзкой. Не спала. А утром пришла СМС от Антона:
«Ты зря так. Это не по-людски. Нам надо поговорить. Мама переживает.»
О, мама переживает?
А мне, значит, можно в дом зайти и устроить «Спаси Игоря 2025», без звонка, без спроса. А теперь — «поговорить»?
На следующий день я сменила код домофона и заказала в «Леруа» новую дверь. Железную, с электронным замком. Пусть знают.
Но знали они плохо. Потому что в среду Антон снова пришёл. Уже с мамой.
— Ты что удумала, истеричка? — заорала Галина Петровна с порога. — Это мы тебя пустили в семью, а ты теперь как с врагами! Ты думаешь, тебе кто-то воду подаст на старости лет?
Я стояла, закутавшись в халат, не крашеная, с маской на лице — в свой законный выходной.
— Я не просила вас меня в семью пускать. И воду себе сама налью. И старость свою тоже сама организую, — спокойно ответила я, хоть внутри всё тряслось.
Антон потупил взгляд.
— Давай, — начала она с другим тоном, будто мы на базаре, — давай по-человечески. Подпиши ему часть. Не всю. Просто комнату. Поживёт, потом как-нибудь…
— Как-нибудь — это пусть вы у себя решаете. А у меня — не как-нибудь. У меня — как я скажу. И комната, и кухня, и даже вот этот вонючий половичок — мои.
— Ты вообще в себя пришла, Марина? — Антон повысил голос. — Мы семья или нет?
— Ага. Особенно когда мама тебе шепчет, что я эгоистка, стерва и что с такими жить опасно. Слушай, ты точно мой муж или так, временный жилец?
Он подошёл ближе, взял меня за руку, сжал сильно.
— Не перегибай, — прошептал. — Ты думаешь, раз у тебя квартира, ты тут королева?
— Я тут собственник. И пока ты это не уважаешь — ты тут никто. Игорь пусть идёт работать, а ты — на съём. Мама — к себе в Бирюлёво. Куда хотите — туда и идите. Всё.
— Ну и дура ты, — выдохнула Галина Петровна и… швырнула в меня ключи.
— Вот твоя независимость. Сдохнешь одна.
Через день пришли повестки.
Антон подал на раздел имущества.
Я охренела.
Захожу на «Госуслуги» — и правда. Указано: «Раздел имущества, приобретённого в браке». А я же, как наивная дура, не оформила нотариально, что квартира — добрачная. Только в договоре купли-продажи это есть, но Антон решил, что можно надавить.
— Это что за фигня, Антон?! — позвонила я ему, когда уже трясло.
— Я просто хочу разобраться, Марин. Всё по закону. Если квартира твоя — так суд и решит, — его голос был холодным.
— Ты… подал на раздел?! Ты с ума сошёл?
— Мама сказала, так надо. Чтобы ты поняла, каково быть без поддержки. А потом, может, подпишешь нормально, без судов.
— Это шантаж, Антон.
— Нет. Это жизнь, — бросил и отключился.
Я не плакала. Я включила мозги.
Собрала все документы. Ксерокопии, оригиналы. Купля-продажа, ипотека, выписка из ЕГРН — всё на моё имя. До брака. Антон в покупке не участвовал, и даже не жил тогда со мной.
Но нервов… Нервов было на трое суток.
Тем временем Игорь… звонит.
— Мариш, слушай, ну не будь змеёй. Мы с Антоном всегда к тебе хорошо. А ты вот это вот…
— Ты серьёзно? После всей этой драмы?
— Ну, может, ты всё-таки подумаешь? Я могу тебе помогать. Ну, мусор выносить, по хозяйству…
— Тебя не унижает предлагать себя как дворника за комнату?
— Ну… — замялся. — Просто ты — такая баба… сильная… Я таких боюсь, если честно.
— И правильно боишься, — я повесила трубку.
На суд я пришла в чёрной водолазке, чётко накрашенная. Антон — с мамой.
Да-да. Она сидела рядом, как адвокат. Только без мантии. Зато с таким выражением лица, будто мы сейчас будем судить меня за то, что не приютила «бедного мальчика Игоря».
Судья посмотрела документы, кивнула:
— Всё ясно. Квартира приобретена до брака. Разделу не подлежит.
— Но мы там жили вместе! — вскинулась Галина Петровна.
— Вы там не прописаны. Жили — не значит, владели, — отрезал судья.
Решение было вынесено в мою пользу. Полностью.
Вечером снова звонок. Служба доставки.
Открываю — а там коробка. Открываю — а там… ключи. И записка:
«Хочешь — верни. Мне больше нечего предложить. Антон.»
Я взяла ключи. Положила в ящик.
Не выбросила. Пока.
Но поняла: это была война. И я только что выжила.
— Марина, я не хочу, чтобы ты осталась одна, — сказал он, стоя в дверях с цветами. — Мы же столько лет вместе. Неужели ты всё вычеркнешь из-за одной квартиры?
— Одной квартиры?! — я аж поперхнулась. — Антон, ты судился со мной за мою же квартиру. А теперь с розочками, как будто я просто тапком тебя кинула за носки на полу?
Он стоял с видом обиженного кота. Цветы помятые, взгляд жалобный.
Мама его, слава богу, осталась внизу — «не хочет вмешиваться». Ну-ну.
— Я правда всё осознал, — выдохнул. — Мама перегнула. И Игорь… Он уже снял себе комнату. Всё устаканилось.
— Ага. После суда, где вы пытались мне квартиру отжать, да?
— Я думал, ты… одумаешься. Мы же семья…
— Мы — бывшая семья.
На следующий день я получила повестку. Но не в суд — в паспортный стол.
Оказывается, Игорь подал заявление на временную регистрацию в моей квартире. По старым данным, когда они ещё жили у нас временно — без моего письменного согласия.
Тут я сорвалась.
— Знаете, — сказала я инспектору в паспортном столе, — если ещё раз кто-то из них попытается влезть в мою жизнь через бумажки, я сама их закопаю — не юридически, а физически.
Позвонила Антону.
— Ты нормальный?! Зачем он подал на регистрацию?
— Я не знал, честно. Это мама, кажется, настояла. Типа, если есть факт проживания, можно и оформить.
— То есть… теперь ты просто прикрываешься «я не знал»? — я уже почти кричала. — Ты в курсе, что это уголовная статья? Подделка регистрации?
— Я поговорю с ним… — пробормотал.
— Ты опоздал. Я уже поговорила с участковым.
Следующим вечером у подъезда сидел Игорь.
С пакетом из «Дикси», вонючий, как из подвала, с глазами обиженного опоссума.
— Ты зачем ментов вызвала? — цедил он сквозь зубы. — Я же просто хотел временно, пока не встану на ноги.
— Не на мои ноги. Понял?
— Ты думаешь, ты такая крутая? Без семьи, без поддержки… Смотри, чтобы тебе самой потом не пришлось по чужим углам жить.
— Лучше по чужим — чем с вами под одной крышей, — я обошла его стороной и поднялась домой.
Потом был ещё один звонок — Галина Петровна.
— Марина, ты счастлива, да? Всё разрушила, развела моих сыновей, сама осталась с холодной жопой на диване?
— Да, счастлива. У меня диван — мой. И зад — тоже мой. А вы — чужие. Все.
— Суч… — начала она, но я уже отключила.
Прошло две недели.
Развод оформили. Официально. Брака больше нет.
Я сменила номер, в подъезде поставила камеру, и, что главное — начала дышать.
Я не плакала. Не скучала. Не вспоминала.
Утром варила себе кофе, включала музыку, и сидела на кухне с распахнутым окном — как сама себе хозяин.
Никто не дышал в спину. Никто не просил «пристроить Игоря». Никто не выносил мне мозг о том, что «женщина должна быть мягче».
Нет. Женщина должна быть хозяйкой своей жизни.
Однажды на лестнице я встретила соседку снизу, Валентину Павловну. Ей под 70, но язык — как бритва.
— Ох, Марина, смотрю на тебя — расцвела! Ушла от мужа, и прямо лицо свежее стало!
Я улыбнулась.
— Вот видите, Павловна. Не мужей надо искать — а нотариуса, и сразу после ЗАГСа.
Теперь у меня на двери — табличка:
«Посторонним вход воспрещён. Особенно родственникам бывшего.»
И я сплю спокойно.
