Наша дизайнерская студия родилась из декрета и безысходности. Мне тогда было 32. Андрей только начинал поднимать голову после череды увольнений, а я родила сына и поняла: если сейчас не начну — дальше будет поздно.
Так и начали. Я — макеты ночами, засыпающий младенец на коленях. Он — встречи, логистика, «деловые обеды» с ароматом пива и поздним приходом домой.
— Ты мой тыл, Леночка, — говорил он. — Ты просто гений. Мне с тобой повезло.
Он не врал. Мне тогда и правда казалось, что повезло. Иначе бы я не оформила всё на него — «муж глава семьи», «удобнее по документам», «налоги»… Ну-ну.
— Сейчас не до паранойи, Лена, ты всё усложняешь, — отмахивался он, когда я предлагала разделить доли.
— Доли мы делим в ресторане. В семье всё общее, — усмехалась тогда Вера Николаевна.
Семья. Общее.
Я почти поверила.
Но месяца два назад началось… неуловимое. Андрей стал задерживаться. Много. Чрезмерно. Мой интуитивный радар, отточенный за годы брака, начал мигать: «Чужой сигнал».
А потом — как в плохом сериале. Случайный звонок, оставленный диктофон, забытая флешка в бардачке его машины.
На флешке — презентация, в которой наша студия называлась по-другому. Логотип изменён. Контакты — Вероникины. Её почта. Её телефон.
И подпись: «Проект реорганизации».
Я зашла на кухню, где он сидел с ноутбуком. Смущённо улыбнулся:
— Ты чего такая бледная, Лен?
— Ты у меня верующий человек, Андрюша? — спросила я, не глядя в глаза.
Он прищурился:
— Это что, новая шутка такая?
— Нет. Просто думаю, если ты и правда веришь, то, может, и в ад — по-честному, сразу, без лифта.
Он не понял. Или сделал вид.
Спать я больше не могла. Установила в гостиной скрытую камеру. Маленькая такая — меньше жвачки. Мужу сказала, что еду в командировку в Казань. На самом деле — сидела в той самой квартире внизу, что мы сдавали. И слушала. Смотрела. Записывала.
Вера Николаевна приходила каждый вечер. Чай пила. Слёзы утирала.
— Ты пойми, сынок, она всё равно тебя не ценит. Всё на себе тянула, будто ты у неё на балансе. Тебе нужно начать сначала. С Вероникой — это другое. Там есть женственность.
— Согласен, мам. Вероника — как глоток свежего воздуха. А Лена… она как счёт за газ. Необходима, но не радует.
Не радует? Счёт за газ?
Вот тут во мне и щёлкнуло. Причём щёлкнуло так, что заглушить могла только злость.
Я открыла папку «Юридическое». Там, как в ящике Пандоры, лежал мой страх. И доверенность. Та самая, подписанная два года назад — на случай, если я буду в отъезде. Тогда мне казалось это проявлением любви.
Теперь — признанием в глупости.
С того дня я стала ходить к юристу. Тихо. Без эмоций. Он, в отличие от меня, не трясся, не плакал в туалете и не злился на микроволновку.
— Вы подписывали? — спросил он, смотря на доверенность.
— Да. По глупости. Из любви. Из дури. Можете не продолжать.
Он посмотрел на меня с сочувствием и сказал:
— Но вы ещё не проиграли. Пока студия не переоформлена — вы действуете. Вопрос в скорости. И в мужестве.
Скорость у меня была. А вот мужество… ну, я за ним в шкаф ходила, как за пальто — доставала, встряхивала и надевала, хотя оно и жало под мышками.
На семейном ужине я была как на минном поле. Всё идеально: свечи, паста, чесночные гренки. Андрей ел, причмокивая. Вера Николаевна ковырялась в десерте.
— Семья — это когда можно всё сказать в лицо, правда? — спросила я, наливая себе вина.
— Ну, конечно, Лена. Так и есть, — сказала свекровь с ледяной улыбкой.
Я нажала кнопку на пульте. Телевизор мигнул. И на экране появилась запись. Как Вера Николаевна говорит про «женственность», а Андрей — про «счёт за газ».
Он замер с вилкой в руке.
— Это шантаж? — спросил он, побелев.
— Нет, милый. Это факт. Документальный. В главной роли — вы. Только «Оскара» не ждите. Там на предателей не дают.
Вера Николаевна вскочила:
— Ты следила за нами?!
— Нет, я защищала себя. Разница, знаете ли, тонкая, но принципиальная.
Я поставила перед ними папку с новыми документами. Всё. Переоформлено. Теперь студия — на мою мать. Всё законно. Всё чисто.
— А вот теперь, Андрей, можешь идти к своей Веронике. Только дверь за собой закрой. Плотно. Как я сердце закрыла, когда услышала, как вы меня обсуждали.
Он хотел что-то сказать. Не вышло. Слова прилипли к горлу, как холодный борщ к тарелке — неприятно и безвкусно.
Позже, когда они ушли, я стояла у окна. Снаружи шел дождь. За стеклом, мокрое, грустное лицо моего мужа. Но я не вышла. Не побежала. Не кричала.
Я просто подняла бокал и сказала:
— За счёт за газ. Надеюсь, у Вероники он меньше.
— Ты что, с ума сошла?! — Андрей буквально влетел в квартиру спустя сутки после «ужина правды». — Ты не имела права забирать бизнес!
Он стоял посреди кухни, будто ждал, что я сейчас брошу готовить и начну кидаться в него документами и тарелками. Но мне было лень. Да и маску огуречную я только что нанесла. А бить мужа в состоянии максимального увлажнения — это уж совсем маразм.
— Андрюш, ну если ты меня бросил, то давай хотя бы красиво. Без крика. Без «ты не имела права». Потому что я имела. В отличие от тебя — совесть, — ответила я спокойно, не отрываясь от нарезки зелени.
— Ты поступила как… как крыса!
— Ну, с крысами только по-крысиному и работают. Ты сам начал эту игру, не забывай. Я просто доиграла её до логического финала. Шах и мат, дорогой. Без реванша.
Он молчал. Тяжело дышал. Потом, как и положено трусливому мужчине с проигранным сценарием, начал метаться.
— Ты же понимаешь, ты всё разрушила. Мы могли всё решить по-человечески. Я ведь… я ведь просто оступился!
— Оступился? — я усмехнулась. — Ты не на грабли наступил, Андрей, ты по ним танец танцевал! С любовницей и мамой на подпевках. И всё это за моей спиной. Ты не оступился. Ты строил альтернативную реальность. Только реальность, как и жену, не стоит обманывать — бьёт в самый неожиданный момент.
После его ухода я впервые за долгое время села на балконе с чаем и почувствовала: я больше не жду звонка, смс, объяснений. Я — свободна.
Но на следующий день раздался другой звонок. И если бы я могла, я бы этот голос заблокировала навсегда.
— Лена, здравствуй. Это Вера Николаевна. Нам нужно поговорить. Срочно.
— Говорите. Я вас прекрасно слышу через трубку. Без чаепитий.
— Это серьёзно. Ты разрушила семью. Думаешь, что победила? Но тебе не будет счастья. Такие, как ты, в одиночестве тухнут, как лампочка в подвале. Сама не вытащишь себя. А твоя мать? Думаешь, она долго будет держать бизнес?
— У вас, Вера Николаевна, какая-то очень богатая фантазия. Советую писать сценарии для дешёвых сериалов. Только не забудьте про хеппи-энд: героиня остаётся при деньгах, любовница — при фиге, а свекровь — при инфаркте от злости.
Я отключилась. И чуть не заплакала. Потому что больно было всё равно. Потому что, как бы сильно ты ни обиделся, всё равно остаётся дыра — в душе, в сердце, в привычках.
Особенно по утрам, когда не с кем спорить, кто первый в душ.
Дни после разрыва были как после аварии: всё живо, но болит везде.
Я пыталась работать, но голова не варила. Проекты валились из рук. Кофе горчил, даже если туда вылить полбанки сливок.
Мама звонила каждый вечер. Уговаривала поехать на дачу, подальше от города и нервов.
— Там всё те же кресла, тот же компот, те же соседи — но ты хотя бы выспишься, — уговаривала она.
— Мам, я не сбежавшая невеста. Я разведённая бизнес-леди с тяжёлой судьбой. Мне нужно в офис. Или в психушку. Одно из двух.
— Ты уже слишком умная для офиса и слишком красивая для психушки. Приезжай лучше ко мне. Подлечим травмы малинами.
Я поехала.
На даче было тихо. Даже слишком. Городские нервы отвыкли от отсутствия гудков, шума и пробок. Зато было время подумать.
Я начала вспоминать всё по кусочкам. Где я его теряла? Где он меня терял?
И вдруг поняла: я боролась не за Андрея. Я боролась за уважение к себе. За своё право быть не жертвой.
И ещё кое-что поняла: мне не хватает… не любви даже. А человеческой поддержки. Простого: «Ты молодец, Лена». Или: «Я рядом, не бойся».
И как назло — именно в этот момент раздался звонок. На экране — номер из прошлого.
Олег.
Моя первая любовь. 25 лет назад мы разошлись на ровном месте: он — в армию, я — в университет. Потом были письма, звонки… и всё сошло на нет.
А теперь он звонил.
— Лен, привет. Я слышал, у тебя там какой-то трэш…
— Ты откуда узнал?
— Да у тебя даже почтовый ящик в Google выглядит, как крик души: lenapredatelstvo2024…
— Не могла придумать пароль, а тут как раз всё совпало, — усмехнулась я.
— Слушай, я в Питере. Надолго. Можем увидеться?
— Ты же знаешь, я теперь серьёзная. Разведёнка, бизнесвумен, психологическая инвалидка с тремя чемоданами проблем…
— А я люблю чемоданы. Особенно если в них ты.
Вот тут я впервые засмеялась по-настоящему. Не нервно. Не из вежливости. А так, что мама прибежала с черенком:
— Ты с кем там ржёшь? Или это климакс так начался?
— Мам, может, я и потеряла мужа. Но, по ходу, снова нашла того, с кем когда-то потерялась.
Тем же вечером я сидела на крыльце дачи, укрывшись пледом, с бокалом домашнего вина. В голове больше не крутились оскорбления Андрея. Не звенела в ушах злоба Веры Николаевны. Всё отступило.
И впервые за долгое время я почувствовала, что у меня может быть новый шанс.
Не потому что появился мужчина. А потому что я сама себе это разрешила.
— Лена, открой. Это не он. Это я. Вероника.
Я стояла в халате, с маской на лице и пульсом в районе 130. Она пришла.
Не по телефону. Не через Андрея. Сама.
Я выглянула в глазок. Та самая. Рыжая, губы как у мультипликационной Мальвины, каблуки выше достоинства, а выражение лица — как у женщины, которая забыла, что она любовница, а не наследная принцесса.
— У тебя минута, — сказала я, открывая дверь. — У меня щи варятся, а я больше люблю борщ — без лишних ингредиентов.
Она вошла, будто не в квартиру, а на подиум. Осмотрелась, как будто всё здесь уже записано на неё.
— Я пришла поговорить по-человечески, — сказала она так, как будто я до этого лаяла на неё из будки.
— Ты? Со мной? После всего? Ты пришла по-человечески? Серьёзно? — я даже засмеялась. — С тобой бы и тараканы не сели за один стол. Им совесть мешает.
— Ты не понимаешь… Мне он ничего не говорил. Я думала, вы в разводе уже давно…
— Ой, Вероника. Неужели ты настолько наивная или настолько хорошая актриса? Хотя, подожди… Актриса — это когда есть талант. Ты — просто статистка в чужом спектакле.
Она выдохнула. Медленно. А потом вдруг сбросила маску. Не в прямом смысле. А ту, с которой любовницы обычно лезут на пьедестал.
— Ты хочешь знать правду? Андрей мне не нужен. Он жалкий. Жалкий и трусливый. Я использовала его, как он пытался использовать тебя. Но ты оказалась сильнее. И теперь я понимаю, почему он всегда о тебе говорил с ненавистью. Потому что боялся тебя. Ты слишком настоящая. Слишком взрослая. Ты настоящая женщина, а не подделка, как я.
Я молчала.
Потому что даже враги иногда неожиданно говорят точнее всех.
— Так зачем ты пришла? Плакать на кухне? У меня чайник старый, свистит раньше времени. И нервы уже не те.
— Я пришла… попросить прощения. За то, что влезла. За то, что поверила ему. За то, что была слепой дурой, которая думала, что украденное счастье может быть настоящим.
Я смотрела на неё. И внутри всё дрожало.
— Прощаю. Но ты не думай — это не от доброты. Это чтобы не таскать твой образ в своей голове. Мне там и без тебя тесно.
На следующее утро пришёл Андрей.
Без звонка. Без цветов. Без иллюзий.
Сел на табурет, как в приёмной у психиатра.
— Я всё понял, — сказал он.
— Наконец-то. Я уж думала, тебе надо не к любовнице, а к невропатологу.
— Я идиот, Лена. Я это понял. Когда услышал, что Вероника ушла. Когда мама сказала, что ты “ведёшь себя как ведьма”.
— Ага. Значит, ведьма. Ну, по крайней мере, умная. Не на метле, а на юрлице бизнес увезла. Красиво, да?
Он засмеялся. Горько. По-мужски.
— Можно я просто посижу? Минут десять. Без ссор. Без слов. Просто… как раньше.
— Как раньше? Когда ты не проверял, не предавал, не переписывал документы за моей спиной?
— Да… — тихо. — Только тогда я не понимал, что ты — вся моя опора. Что ты — не просто жена. Ты мой компас.
— Ты перепутал. Я не компас. Я маяк. Я стою на месте. А ты сам пошёл в шторм. И это твой выбор.
Он не спорил. Просто сидел. Руки дрожали. Взгляд опущен. И — впервые за всё время — он не играл. Он плакал. По-настоящему.
Я подошла. Положила перед ним конверт.
— Здесь бумаги о разводе. Подпиши. У нас всё официально. Не тяни. Не порти хоть этот момент.
Он не смотрел в глаза. Но подписал. Медленно.
Потом встал. И ушёл. Без слов. Без сцены.
А я… закрыла дверь.
Не на ключ. А в себе. Навсегда.
Через месяц мы с Олегом поехали в Карелию.
Гуляли по соснам, пили облепиховый чай, ловили тишину, как дети — бабочек. Он держал меня за руку так, как будто держит не пальцы, а мою уставшую душу.
Я смотрела на него и думала:
Господи, как же я могла забыть, что настоящая любовь не кричит, не предаёт, не требует жертв. Она просто есть. И если она — твоя, она тебя дождётся. Даже через двадцать лет.
ФИНАЛ.
Елена вернула себе бизнес. Свободу. Уважение к себе. И — самое главное — ощущение, что всё только начинается.
И когда она в очередной раз ехала в студию, под звук дождя и шорох шин по асфальту, она впервые улыбалась не из вежливости, а потому что душа пела.
