Вера считала не только деньги — она считала шаги от дома до метро, киловатты на стиралке и даже, прости господи, количество «спасибо» от мужа в месяц. Не от скупости — от инженерного склада ума. Её отец в своё время проектировал ракетные сопла, мать преподавала математику. С детства Вере внушили: «Нельзя доверять миру на авось. Мир — это таблица, формула и график с кривой неопределённости».
Первую квартиру Вера купила как положено: через ипотеку, с трезвым расчетом, где был учтён даже процент износа лифта. Однушка на окраине — унылый девятый этаж, дом-муравейник и ларьки с шаурмой под окнами. Но зато своя. На тридцать пять лет жизни — её личная крепость, купленная на честно заработанные сто шестьдесят тысяч в месяц, без помощи, без подарков, без благословений от родни.
Через два года, когда ипотека уже не казалась монстром, а скорее привычным арендатором в её банковском приложении, появилась возможность взять вторую. Новостройка. Чудо по акции — застройщик предлагал рассрочку без процентов, бонусы, скидку для «самостоятельных женщин» (так это даже в буклете называлось). Вера прицельно прикинула: сдавать в аренду — это как завести невидимого соседа, который молча платит тебе каждый месяц. Стало почти весело.
А потом, как это водится в женской судьбе, в её Excel-таблицу вломился мужчина.
Олег был тихий. Даже слишком. Складской менеджер, с дипломом техникума и зарплатой, которая не превышала пособие по уходу за престарелыми в Германии. Но добрый. Празднично дарил розы в упаковке с блестяшками, говорил «моя хорошая» и не путал «бариста» и «баритон». Что ещё надо, подумала Вера, которой к тридцати уже надоело слушать о себе «слишком самостоятельная».
Они расписались без торжества. Без платьев, тортов, без криков «горько!» и прочих советских архетипов. Он переехал в её квартиру, где всё было по линеечке: тапочки строго под полкой, посуда сортирована по оттенкам серого, чайные пакетики — по дате покупки. Олег ничего не ломал, не перетаскивал, не громыхал кастрюлями. Был как швейцарский нож — полезный и молчаливый. Принёс в дом минимум хлопот и максимум пассивного участия.
Так бы и жили, если бы однажды в их аккуратно скроенную бытовую тишину не ворвалась женщина с голосом, как у диктора на станции «Рязань-1».
Звали её Нелли Семёновна. Мать Олега.
Жила она в каком-то невыговариваемом райцентре, где даже вокзал не работал в выходные. Дом — обветшалый, пенсия — на грани приличия, но дух — несгибаемый. Она звонила сыну каждый вечер. В то самое время, когда Вера нарезала салат, а Олег уже наливал чай. Тридцать минут звона. О том, как «деду Кольке опять по весне крышу снесло», как «в магазине прокисла сметана», как «соседский пёс гадит у калитки». Олег терпеливо слушал, хмыкал, иногда вставлял: «Ну ты держись, мам».
При личных визитах свекровь была подчеркнуто вежлива и откровенно холодна. Вере она улыбалась, как кассирша на последней смене, а вот сыну — хохот, хлопки по плечу и воспоминания о том, как он «вот таким вот пупсиком был». Вера не обижалась. Она понимала — для Нелли Семёновны она чужая. Как новый интерфейс на старом телефоне: вроде и полезная штука, но раздражает.
А потом наступила суббота.
Вера не запомнила дату, но помнила всё остальное: была жаркая липкая жара, пельмени прилипли к сковородке, и в воздухе витал запах чего-то приближающегося. Олег пришёл с работы бодрый, словно ему выдали премию шоколадом. Так и оказалось — получил за перевыполнение плана. За ужином хрустел маринованными огурцами и вдруг спросил, как бы невзначай:
— Слушай, Верочка… А когда твою вторую квартиру сдадут?
— Говорили — в декабре. Но это если чудо случится. Обычно такие дома сдают весной, ближе к капели и инфарктам застройщиков.
— А сдавать будешь?
— Конечно. План такой: сдать, получать стабильный доход и на этом фоне немножко гордиться собой.
— Классно. Будем жить с прибылью, — мечтательно протянул Олег.
Вера положила вилку, вытерла пальцы и решила промолчать. Слово «будем» она не любила, особенно в финансовом контексте.
А на следующее утро началось. Нелли Семёновна позвонила в девять. Девять утра воскресенья — святое время, когда нормальные люди валяются на диване с чаем и сериалом. Олег час бродил по кухне, гудел в трубку, что-то объяснял. Потом звонила каждый день. И каждый вечер он всё меньше ел, всё больше курил, всё чаще говорил «да, мам».
— Что случилось? — спросила Вера.
— Мама… переживает. Говорит, скучно ей стало. Подруги мрут как мухи, соседи козлы, магазин закрывается, автобус — один в день.
— И?
— Да просто жалуется…
Но жалобы быстро превратились в тонкие уколы. Сначала — с юморком:
— Олежек, а ты там что, у жены полы моешь? Мужик с тряпкой — это же почти стриптиз.
Потом — прямее:
— Жена твоя только в экран пялится, еду готовит как столовская повариха. Это семья, по-твоему?
Вера сдерживалась. Напрягалась, но молчала. Чай — мать. Бабушка будущих детей. Терпеть — почти святое.
Но в июне всё изменилось. Свекровь перешла в наступление. Вместо критики — мечты. Картина маслом: Нелли Семёновна на балконе, пьёт кофе с видом на парковку, крики воробьёв, запах асфальта после дождя.
— Эх, сынок… Город — это жизнь. А у нас там в дыре уже даже кошки депрессуют. А жить где? Снимать? На мою пенсию? Смешно…
Олег слушал. Кивал. Гладил себя по коленке.
— Мам, а что мешает переехать?
— Да ты что… У вас там и так тесно. Но если бы была, скажем, ещё квартирка…
Тут Вера поняла. Женщина не просто грустит — она строит план. Молча, с улыбкой, как старая кошка, решившая, что пора в дом без собак.
И в июле — как по нотам.
Олег пришёл мрачный, сел, поел, ушёл на балкон. Курил долго, словно считал облака. Потом вернулся и сказал:
— Мама хочет к нам. Ну, на месяц. Посмотреть город. Отдохнуть.
— Погостить?
— Ну да. А потом посмотрим…
— Что именно?
— Ну если ей понравится — может и остаться. А там, глядишь, и в твою квартиру переселится, когда достроят…
Тут Вера отложила книгу. Медленно и холодно посмотрела на мужа:
— Олег. Это моя квартира. Купленная до брака. На мои деньги. Не под сдачу родне, а под сдачу арендаторам.
— Но мама…
— Твоя. Не моя.
Он замолчал. До следующей субботы, когда в дверь позвонили.
На пороге — Нелли Семёновна. Два чемодана, коробка, лицо сияет.
— Сюрприз! — хохочет. — Решила приехать, пожить немножко!
Вера смотрела на колёсики чемоданов, как на минное поле.
Это был не визит. Это была экспансия.
Нелли Семёновна вошла в квартиру не как гость, а как надзиратель в санаторий: молча, с осмотром обстановки и лёгким прищуром, как будто улавливала запах нелояльности. Прошлась по прихожей — посмотрела на обувницу, кивнула. Открыла ванную — поцокала языком. На кухне задержалась дольше всего.
— Ну что… чистенько, — сказала одобрительно. — Хоть и тесно.
Улыбка у неё была странная — как у женщины, которая уже поставила кастрюлю с супом, хотя ты её ещё не просил.
Вера стояла сзади, как будто её случайно пригласили на экскурсию в её же квартиру. Олег был радостен. Точно ребёнок, которого навестили родители в интернате: суетился, носил чай, вытаскивал плед, предлагал «пока у нас на диванчике», пока — ключевое слово, которое все предпочли не проговаривать.
С утра в доме проснулись новые правила. Причём проснулись они раньше всех.
Нелли Семёновна вставала в шесть. В шесть. Тихо — как разведчик, но с последствиями, как ураган. К восьми утра кухня была занята под завтрак. Не обычный завтрак из яичницы и кофе из капсулы, а церемониальный — с перловой кашей, вареньем из чёрной смородины и компотом, в который Нелли Семёновна кидала сушёные яблоки, привезённые «ещё с осени».
— Машинный кофе — это не кофе, — сказала она на третий день. — Это какие-то буржуйские понты. У вас, наверное, и борщ в пакете?
Вера пробовала не реагировать. Она вообще тренировала сдержанность, как йогу. Но терпение, как известно, имеет дни рождения. Обычно они наступают внезапно.
К пятнице холодильник был перестроен. Сыр — вниз, яйца — в бок, авокадо и тошнотворная вяленая томата — на свалку. Всё заменено продуктами из райцентра: банки, пучки укропа, подозрительные свёртки в газетах. Подозрительные — не потому что неизвестно, что внутри, а потому что запах известен слишком хорошо.
— Я тебе порядок навожу, — заявила свекровь. — А то у тебя всё хаотично. Вот соль у тебя рядом с ванилью стояла — это как понимать?
— Это как понимается лично мной, — пробормотала Вера.
Но это было только начало.
На второй неделе кухня перестала быть её территорией. Вера, человек цивилизованный и даже немного терпеливый, заметила, что даже чашка для кофе «с совой» — её любимая — исчезла с полки. Оказалась в шкафу, подписанная скотчем: «неудобная — плохо моется».
Нелли Семёновна всё больше напоминала министра в кабинете мужа. Она читала газеты, разложенные по часам, давала советы:
— Олежка, не пылесось так много. Мужик с техникой в руке — это уже не мужик.
— Мам, мне несложно…
— Это несложно пока молод. А потом начнёшь жаловаться на радикулит — кто виноват будет? Жена, конечно.
— Мам, ну…
— Я вот твоего отца тряпкой по дому ни разу не видела. И ничего — сорок лет прожили.
— И как?
— Умер. От язвы. Но не от пылесоса же!
Вера не выдержала только на третьей неделе. Это был момент, когда она поняла — дальше будет хуже.
— Верочка, — начала свекровь, как в телесериале про деревенских врачей. — А ты вообще мясо умеешь готовить? А то у тебя курица варёная, без соли. Олежек сказал, что у тебя с детства холестерин повышенный?
— У меня? — удивилась Вера.
— Ну, я так поняла. А то ведь всё безвкусно…
После ужина Вера, как обычно, открыла ноутбук, надела наушники и попыталась войти в рабочий поток. Через пару минут Нелли Семёновна подошла с кружкой:
— Ты что, опять работаешь?
— Работаю.
— А зачем так много? Деньги-то на что тебе?
— Чтобы маме твоей квартиру не отдавать, — подумала Вера, но вслух сказала:
— На ипотеку. И на жизнь.
— Ой, жизнь, жизнь… Мы с твоим отцом и на сорок рублей проживали. Главное — порядок. А не вот это всё…
Порядок был, конечно. Свекровь приучила мужа снимать тапки у порога, полотенца вешать по цвету и не смеяться во время еды. Дом постепенно превращался в музей советского быта.
И вдруг — завтрак. Обычный, воскресный. Тишина, яйца пашот (последняя попытка Веры напомнить себе, что она всё ещё цивилизованный человек), Олег, как обычно, с телефоном. Молчит.
— Что случилось? — спрашивает Вера.
— Да мама…
— Что?
— Она решила остаться.
— Где?
— Тут. В городе.
— Где именно «тут»?
— Ну, пока у нас. А потом — в твоей квартире, как достроят…
Тут у Веры, по выражению Нелли Семёновны, «резко испортилось пищеварение».
— Погоди. В какой моей квартире?
— Во второй…
— В той, что я купила?
— Ну да…
— До брака?
— Ну, формально — да…
— И ты серьёзно считаешь, что твоя мама просто так в неё заедет?
— Она же не чужая! Мама!
— А я тогда кто?
Тут он запнулся. А Вера поняла, что ошиблась: Олег — не швейцарский нож. Он — вилка. Которая на тебя смотрит и говорит: «Я ничего не решаю, я просто лежу».
На следующий день свекровь принесла плед.
— Это в твою новую квартиру, — сказала. — Пусть будет уютно.
— Какую?
— Ту, в которую я перееду. Я уже всё решила. Олежек тоже не против.
— Я против, — ответила Вера.
— Ты что, против семьи?
— Против вторжения.
Нелли Семёновна вспыхнула:
— Это ж надо — какая эгоистка! Всё ей! А мне? Мне — старой женщине, матери твоего мужа?
— Вы не моя мать.
— Зато ты — моя невестка. Должна понимать: старших надо уважать!
Вера смотрела на эту женщину, которая только что пыталась подвинуть её из жизни, как табуретку из кухни. И в этот момент она поняла: либо ты говоришь сейчас — либо потом тебя просто сотрут.
— Уважать — не значит дарить квартиру.
— Ой, как красиво заговорила…
— Ваша попытка захвата провалена, Нелли Семёновна.
Свекровь хмыкнула. Ушла в комнату. Через час в коридоре — звонок. Олег, пришедший с работы, даже не снял ботинок:
— Вер, мы можем поговорить?
— Говорим. Сейчас. Всё слышно.
— Мама расстроена.
— Я тоже.
— Она хочет просто пожить, не навсегда…
— Уже живёт. С меня хватит.
— Ты ведь сильная. А ей сложно…
— Вот именно. Я сильная. И могу сказать «нет».
В тот вечер Вера открыла папку с документами. Перечитала договор на вторую квартиру. Проверила, что всё записано на неё, всё до брака, всё юридически безупречно. Включила компьютер, нашла юриста по вопросам собственности, записалась на приём.
А утром, на кухне, когда Нелли Семёновна в очередной раз сказала, что «в городе пенсионерам есть, где развернуться», Вера просто ответила:
— Вы развернулись слишком широко. Пора сворачиваться.
Нелли Семёновна посмотрела на неё как на врага народа. Олег — как на стихийное бедствие.
А Вера просто пошла на работу. Потому что работа — это место, где тебя уважают. За ум. А не за согласие жить с чужими родителями.
Когда Нелли Семёновна в пижаме с красными пингвинами вышла на кухню и с порога сказала:
— Я тут подумала — мне в твоей квартире и балкон надо будет остеклить, а то там всё на проветривание…
Вера, не поднимая головы от ноутбука, ответила:
— Вы там жить не будете.
— Что?
— Я сказала: вы не будете жить в моей квартире. Ни временно. Ни постоянно. Ни с балконом, ни без.
Свекровь застыла, как школьная училка перед списавшей ученицей.
— Ты с утра с ума сошла?
— С ума я сошла, когда пустила вас сюда с чемоданом и кастрюлей борща.
— Я сюда не «пустилась», я сюда приехала по семейной необходимости!
— Вам не в монастырь надо было, а к стоматологу. Челюсть поправить. Выгрызать чужое перестали бы.
Олег проснулся на фразе «выгрызать чужое». Вышел в трусах и футболке, будто из отпуска в Турции, и как ни в чём не бывало:
— Что там у вас опять?..
— У нас? — Вера повернулась резко, но спокойно. — У нас — квартира. У тебя — мама. И вот мама сейчас из нашей квартиры собирается в МОЮ квартиру. С пледом и кастрюлями. Мы об этом поговорим?
— Вер, подожди, не заводись…
— Я не завожусь. Я запускаюсь. Как ракета. Потому что в этом доме один человек хоть что-то решает — и это не ты, Олег.
Он сел за стол, вцепился в чашку. Мама стояла, сжав губы, как будто вместо слов во рту был ртутный градусник.
— Я не понимаю, — заговорила Нелли Семёновна. — Почему такая агрессия? Разве я кому-то мешаю? Я стираю, убираю, готовлю! Я делаю всё, чтобы вам было удобно. А в ответ что? Хамство!
— Потому что вы здесь не живёте — вы захватываете. По сантиметру. Каждый день. Сначала полка в ванной. Потом — полка в душе. Потом — шкаф в коридоре. А теперь — целая квартира?
— Это семейное! — крикнула свекровь. — Родственные узы! Род должен держаться вместе!
— Род — пусть держится в однокомнатной на окраине. А моя жизнь — это не пансионат. Это не комната в общежитии. И не ячейка общества, где я должна делить квадратные метры с вашим укропом и борщом.
— Ты неблагодарная! — Нелли Семёновна подняла голос. — Я столько вложила в этот дом! А ты…
— Вложили?! Что — кроме шапки на вешалке? Вложение — это когда тебя просят. А вы вторглись! И сейчас вы посягаете на мою собственность. Формально. Юридически. Этично — в последнюю очередь.
Олег поднял глаза, впервые за три недели.
— Может, вы обе передохнёте?
— О, а ты заговорил, — съязвила Вера. — Может, ты тоже скажешь, на чьей ты стороне?
Он замолчал. Потом встал. Подошёл к матери.
— Мам, может, правда… тебе стоит подумать о другом варианте?
— Какой?! — Она вспыхнула. — На улицу пойдёте меня выгонять?! Я мать твоя! И она тебе никто! Девка с ипотекой, которая думает, что если заплатила за бетон, то может указывать мне, где дышать!
— Она моя жена, — тихо сказал Олег. — И у неё эта квартира. Не у нас. У неё.
— Так! — Вера встала. — Я сейчас разрулю. Без ваших стонов.
Она ушла в комнату, вернулась с листом бумаги.
— Это уведомление. О снятии вас с временной регистрации. С завтрашнего дня — вы здесь гость. А с послезавтрашнего — и не гость.
— Ты что, выселяешь меня?
— Юридически — нет. Физически — да. Потому что я не обязана терпеть вторжение в своё пространство. Ни по закону, ни по морали, ни по вашей легенде о «святом материнстве».
Олег встал.
— Вер, ты не перегибаешь?
— Ты перегибаешь, когда молчишь, — отрезала она. — Потому что когда молчишь — соглашаешься. А я не согласна.
Свекровь молча ушла в комнату, потом громко швырнула чемодан на кровать.
— Сама подохнешь в старости! — бросила она в коридор.
— Лучше одна в своей квартире, чем в аду с борщом и укропом, — бросила Вера в ответ.
Через неделю квартира снова дышала. По-своему. Со звоном посуды, с глухим мурлыканьем музыки в колонке, с ароматом кофе, который снова был кофе, а не отвар из вишнёвых косточек. Олег сидел на диване, держал кружку. Вера стояла у окна.
— Ты ведь знала, чем это закончится? — спросил он.
— Да. Знала. Но надеялась, что ты будешь со мной.
— Я с тобой…
— Уже нет, Олег. Уже поздно.
— Вер…
— Когда твоя мама паковала чемодан — ты молчал. А я говорила. Я себя спасала. Ты — никого.
Он опустил глаза. Смотрел в чай. Как будто хотел увидеть там будущее.
Но будущего не было.
Она подошла к двери.
— У тебя есть ключи от её квартиры. Можешь пойти туда. Там укроп. И порядок. И борщ. А у меня — свобода. И тишина.
И она закрыла за ним дверь.
