— Деньги? — Ирина устало опустила на кухонный стол тяжелые сумки с продуктами. — Елизавета Степановна, мы же только на прошлой неделе вам давали.
Свекровь, Елизавета Степановна, сидевшая за столом с видом оскорбленной королевы, поджала свои тонкие, всегда недовольные губы. Она была женщиной еще не старой, но старательно культивирующей образ немощной и всеми покинутой страдалицы. Ее седые, аккуратно уложенные волосы и строгий синий кардиган создавали обманчивое впечатление благообразия.
— Давала, Ирочка, давала, — проскрипела она, словно речь шла не о пяти тысячах рублей, а о старой, завалявшейся конфете. — Только деньги те ушли. Лекарства нынче знаешь какие дорогие? А мне доктор новый препарат прописал, для сердца. Сказал, если не начну принимать, то… — она сделала драматическую паузу, приложив руку к груди. — То и до инфаркта недалеко. Тебе что, жалко на здоровье матери?
Ирина глубоко вздохнула, пытаясь сосчитать до десяти. День выдался не из легких. С восьми утра на ногах, одна клиентка за другой. Работа мастером маникюра требовала не только аккуратности, но и железного терпения: выслушивать чужие истории, улыбаться, даже когда на душе кошки скребут. А после работы — магазины, готовка, уроки с сыном. И вот вишенка на торте — очередной визит свекрови с протянутой рукой.
— Нам не жалко на здоровье, — ровным голосом ответила Ирина, разбирая покупки. — Но у нас ипотека, Лёше скоро в школу покупать всё нужно, да и машина опять барахлит. Мы не печатаем деньги, Виталик один на заводе вкалывает, я кручусь как могу.
— Ох, начинается! — Елизавета Степановна картинно закатила глаза. — Вечно у вас отговорки. Ипотека, Лёша, машина… А я, значит, подожду? Сын мой единственный, кровиночка моя, работает, надрывается, а ты его деньги жалеешь для родной матери! Я его растила, ночей не спала, последнее отдавала, чтобы он инженером стал, человеком! А теперь что? Матери на лекарства нет?
В кухню, привлеченный громкими голосами, заглянул Виталик. Высокий, сутуловатый, с вечно виноватым выражением на лице. Он был хорошим инженером на местном заводе, но в семейных баталиях всегда превращался в растерянного мальчика, разрывающегося между матерью и женой.
— Мам, Ира, вы чего опять? — промямлил он, переводя взгляд с одной на другую.
— А что «чего»? — тут же переключилась на него Елизавета Степановна, и в голосе ее зазвенели слезы. — Сынок, защити мать! Твоя жена меня упрекает куском хлеба! Говорит, что я у вас последнее отбираю! Я ведь не на наряды прошу, на лекарства! Хочешь, чтобы мать твоя загнулась без помощи?
Ирина почувствовала, как внутри у нее всё закипает. Эта сцена повторялась с пугающей регулярностью. Любая попытка поговорить о финансах, о том, что они не могут быть бездонной бочкой, наталкивалась на стену манипуляций и обвинений. Она посмотрела на мужа, который уже смотрел на нее с укором. Он снова поверил. Снова она, Ирина, оказалась черствой и бессердечной невесткой.
Терпение лопнуло. Оно не просто кончилось — оно взорвалось, разлетелось на тысячи мелких осколков.
— Хватит! — голос Ирины прозвучал неожиданно твердо и громко. Она выпрямилась, уперев руки в бока, и посмотрела свекрови прямо в глаза. — Я устала от этих спектаклей. Мы помогаем вам, как можем. Но вы требуете всё больше и больше, как будто это наша прямая обязанность. Так вот, я вам скажу. И запомните, никто не обязан вас содержать!
В кухне повисла звенящая тишина. Виталик замер с открытым ртом. Елизавета Степановна медленно поднялась, ее лицо из обиженного превратилось в каменно-непроницаемое.
— Что… что ты сказала? — прошептала она.
— То, что слышали, — отчеканила Ирина, чувствуя, как по телу разливается горькое, но пьянящее чувство свободы. — Вы взрослый, дееспособный человек с пенсией и собственной квартирой. Мы — отдельная семья со своими планами и проблемами. Помогать — да. Но содержать — нет. Никто не обязан.
После этих слов началось самое интересное. Елизавета Степановна не закричала. Она не упала в обморок. Она сделала нечто гораздо худшее. Она посмотрела на Ирину взглядом, полным ледяной ненависти, затем медленно повернулась к сыну.
— Виталик, — ее голос дрожал от сдерживаемой ярости. — Ты это слышал? Ты позволишь этой… этой женщине так разговаривать с твоей матерью?
Виталик, бледный как полотно, шагнул к Ирине. — Ира, ты с ума сошла? Извинись немедленно!
— Я не буду извиняться, — спокойно ответила она. — Я сказала правду.
— Правду?! — взвизгнула свекровь. — Мой сын женился на хамке, которая выгоняет его мать на улицу! Всё! Ноги моей больше в этом доме не будет! — она схватила свою сумку и, не оборачиваясь, пулей вылетела из квартиры, громко хлопнув входной дверью.
Виталик смотрел на закрывшуюся дверь, потом перевел растерянный взгляд на Ирину. — Ну что, довольна? Ты довела мать!
— Я не довела, Виталик. Я просто поставила точку в бесконечных поборах.
— Поборах? — он повысил голос. — Это моя мать! Она меня вырастила!
— А я твоя жена! И у нас есть сын! Когда ты начнешь думать о нашей семье в первую очередь? Когда? — в голосе Ирины зазвенели слезы, но она не позволила им пролиться.
Он ничего не ответил. Просто развернулся и ушел в комнату, оставив Ирину одну на кухне посреди разобранных сумок. Она опустилась на табурет, чувствуя, как дрожат колени. Она понимала, что это не конец. Это было только начало войны.
***
Следующие несколько дней превратились в ледяную пустыню. Виталик почти не разговаривал с Ириной, отвечал односложно, ел молча и уходил спать на диван в гостиной. Любые попытки Ирины начать разговор натыкались на стену отчуждения. Он считал ее виноватой, и никакие доводы не действовали.
А потом начались звонки. Первой позвонила тетя Галя, двоюродная сестра Елизаветы Степановны, женщина громогласная и любящая совать нос в чужие дела.
— Ирочка, здравствуй, — начала она елейным голоском, от которого у Ирины пошли мурашки по коже. — Я вот звоню узнать, как там Лизонька наша? Совсем плоха, говорит. Сердце так прихватило после вашего разговора, «Скорую» вызывали. Давление под двести. Лежит, плачет, говорит, что родной сын с невесткой ее в могилу свести хотят.
Ирина стиснула зубы. «Скорая», конечно же, была чистым вымыслом. Елизавета Степановна была мастером драматических преувеличений.
— С ней всё будет в порядке, тетя Галя. Она женщина крепкая.
— Крепкая? — возмущенно ахнула трубка. — Да ты что такое говоришь! Человека довели, а теперь еще и издеваешься! Не ожидала я от тебя, Ирочка, не ожидала. Такая тихая девочка была, а оказалась — змея подколодная. Лиза права была, когда говорила, что ты Виталика против всей родни настраиваешь.
Ирина не выдержала. — Знаете, что, тетя Галя? Если вам так интересно, почему бы вам не спросить у самой Елизаветы Степановны, сколько денег она требует от нас каждый месяц? И не поинтересоваться, на что они идут на самом деле? Не только на «лекарства», но и на новую кофточку, и на посиделки с подругами в кафе.
— Да как ты смеешь! — задохнулась от возмущения тетя Галя. — Считать деньги в кармане у пожилого, больного человека! Стыда у тебя нет!
Ирина молча нажала отбой. Руки ее тряслись. Это было только начало. Сплетни, запущенные свекровью, разрастались, как снежный ком. В версии, дошедшей до дальних родственников, она уже не просто отказала в деньгах, а вытолкала больную свекровь за дверь под проливной дождь, пожелав ей скорой смерти.
На работе стало не легче. Одна из ее постоянных клиенток, давняя приятельница Елизаветы Степановны, во время маникюра вдруг сказала с ледяной вежливостью: — Ирочка, а вы не думали, что к старшим нужно относиться с уважением? Родителей надо почитать. Это и в Библии написано.
Ирина чуть не испортила покрытие. Она поняла, что свекровь ведет войну на всех фронтах, методично настраивая против нее весь их общий круг знакомых. Она чувствовала себя в ловушке, в центре паутины лжи и лицемерия.
Вечером она попыталась еще раз поговорить с мужем. — Виталик, ты понимаешь, что твоя мама всем рассказывает, будто я ее чуть ли не убить пыталась? Твоя тетка мне звонила, клиентка на работе высказала. Это нормально, по-твоему?
Виталик, не отрываясь от телевизора, пожал плечами. — А чего ты хотела? Ты ее обидела. Вот она и жалуется. Может, если бы ты извинилась, всё бы и прекратилось.
— Извинилась? За что? За то, что сказала правду? За то, что защищаю бюджет нашей семьи? Виталик, она нами манипулирует! А ты этого не видишь!
— Я вижу, что моя мать лежит больная, а жена уперлась рогом и не хочет сделать один шаг навстречу! — взорвался он. — Тебе так сложно сказать «простите»? Гордость не позволяет?
— Дело не в гордости! Дело в справедливости! Если я сейчас извинюсь, это будет означать, что она была права, а я — нет. И всё начнется сначала, только еще хуже. Она поймет, что может вить из нас веревки!
— Ничего она не поймет! Просто успокоится!
Их спор, как и все предыдущие, закончился ничем. Ирина с горечью осознала, что ее муж — не союзник. Он был слабым звеном, марионеткой в руках своей матери. И самое страшное, что Елизавета Степановна это прекрасно понимала и использовала.
***
Спустя неделю после ссоры Виталик вернулся с работы необычно взвинченный. Он не стал ужинать, а сразу прошел в комнату, где Ирина помогала Лёше с уроками.
— Ира, нам надо серьезно поговорить, — сказал он тоном, не терпящим возражений.
Она отправила сына в детскую, чувствуя, как холодеет внутри. — Что-то случилось?
— Случилось, — он сел напротив, нервно теребя край скатерти. — Я сегодня у мамы был.
— И как она? Давление уже не под двести? — не удержалась от сарказма Ирина.
— Не язви. Ей плохо. Но дело не в этом. Она… — он замялся, подбирая слова. — Она сказала, что собирается к нотариусу. Хочет переписать завещание.
Ирина молчала, ожидая продолжения.
— Понимаешь, ее квартира… Она хочет оставить ее двоюродной племяннице, дочке тети Гали. Той самой, которая ей каждый день звонит и «о здоровье беспокоится».
Вот оно. Главный козырь был выложен на стол. Трехкомнатная квартира в хорошем районе, доставшаяся свекрови от ее родителей. Квартира, которую Виталик всегда считал своей по праву наследования. Ирина и Виталик, выплачивая ипотеку за свою скромную «двушку» на окраине, не раз говорили о том, что, когда-нибудь, продав мамину квартиру, они смогут расшириться и закрыть все долги.
— И ты поверил? — тихо спросила Ирина.
— А почему я не должен верить? — вспылил он. — Она в своем праве! Это ее собственность! Она может завещать ее кому угодно! Хоть кошачьему приюту! И всё из-за тебя! Из-за твоего упрямства мы можем потерять всё!
— «Мы»? — Ирина горько усмехнулась. — Виталик, очнись! Это шантаж! Дешевый, примитивный шантаж! Она давит на твое самое больное место — на деньги, на эту квартиру! Она хочет, чтобы ты приполз к ней на коленях и заставил меня сделать то же самое!
— А если не шантаж? Если она и правда это сделает? Что тогда? Мы будем до старости эту ипотеку платить? Лёше что мы оставим? Ты об этом подумала?
— Я подумала о том, что у нас отнимают достоинство! — голос Ирины зазвенел. — Твоя мать торгует своей любовью и твоим будущим наследством! А ты готов это купить ценой моего унижения! Ты хочешь, чтобы я пошла и извинилась за то, что не хочу быть ее личной дойной коровой, только чтобы она не лишила тебя квартиры? Это так выглядит твое представление о семье?
— Это выглядит как здравый смысл! — закричал он. — Иногда нужно наступить на горло своей гордости ради чего-то большего! Ради будущего нашего сына!
— Будущее нашего сына — это видеть, что его родители уважают друг друга, а не прогибаются под манипуляциями! Что его отец — мужчина, который может защитить свою жену, а не бежит к мамочке под юбку по первому зову!
Ссора была страшной. Они наговорили друг другу много обидных слов. Виталик обвинял ее в меркантильности и эгоизме, она его — в слабости и бесхребетности. В какой-то момент Ирина поняла, что они ходят по кругу. Он был ослеплен страхом потерять квартиру и не видел, не хотел видеть очевидной игры, которую вела его мать.
Той ночью Ирина не спала. Она лежала и смотрела в потолок, а в голове билась одна мысль: она больше так не может. Она не может жить в постоянном страхе, в ожидании нового удара, в атмосфере лжи и предательства со стороны самого близкого человека. Она чувствовала себя загнанной в угол, и ей отчаянно нужен был выход.
И тогда, в тишине ночи, к ней пришло решение. Холодное, ясное и пугающе правильное. Она больше не будет жертвой. Она будет действовать. Если ее втянули в войну, она должна знать правила и иметь свое оружие.
***
На следующее утро Ирина была необычно спокойна. Она молча приготовила завтрак, собрала сына в школу и, когда Виталик ушел на работу, села за ноутбук. Она не стала звонить подругам или искать сочувствия. Она вбила в поисковик: «Юридическая консультация по наследственным делам».
Она обзвонила несколько фирм, сравнивая цены и отзывы. Выбрала ту, что внушала больше доверия — не самую дешевую, но с солидным сайтом и хорошими оценками. Записалась на прием на вторую половину дня, отменив одну из клиенток.
Сидя в приемной небольшой, но уютной юридической конторы, Ирина чувствовала, как колотится сердце. Она никогда не обращалась к юристам и чувствовала себя неуверенно. Но когда ее пригласили в кабинет, она взяла себя в руки.
Ее консультировал мужчина средних лет, Сергей Валерьевич, с внимательными и спокойными глазами. Он молча выслушал ее сбивчивый рассказ: про свекровь, про деньги, про ссору и, главное, про угрозу с завещанием. Он не перебивал, лишь изредка делал пометки в блокноте.
Когда она закончила, он на несколько секунд задумался, а потом сказал: — Ирина Викторовна, давайте разложим всё по полочкам, без эмоций, только факты и закон. Первое. Ваша свекровь, как собственник квартиры, действительно имеет полное право завещать ее кому угодно. Хоть соседу, хоть государству. Это называется свобода завещания, статья 1119 Гражданского кодекса.
У Ирины упало сердце. Значит, Виталик был прав.
— Однако, — продолжил юрист, и она вскинула на него глаза, — есть такое понятие, как «обязательная доля в наследстве». Статья 1149. Если на момент смерти вашей свекрови ваш муж, Виталий, будет нетрудоспособным — то есть, пенсионером по возрасту или инвалидом — он будет иметь право на долю в наследстве независимо от содержания завещания. Не менее половины той доли, которая причиталась бы ему по закону, если бы завещания не было.
— Но он не пенсионер и, слава богу, не инвалид, — тихо сказала Ирина.
— На данный момент — да. Поэтому сейчас угроза вашей свекрови вполне реальна. Если она составит завещание не в его пользу, и на момент ее смерти он будет трудоспособным, он не получит ничего.
Ирина поникла.
— Но это еще не всё, — продолжил Сергей Валерьевич. — Давайте поговорим о другом. О ее требованиях денег. Вы сказали, она постоянно ссылается на болезни и нехватку средств. По закону, а именно по Семейному кодексу, трудоспособные совершеннолетние дети обязаны содержать своих нетрудоспособных нуждающихся в помощи родителей.
— Так значит, мы обязаны? — ахнула Ирина.
— Ключевые слова здесь — «нетрудоспособных» и «нуждающихся», — подчеркнул юрист. — Нетрудоспособность — это инвалидность или достижение пенсионного возраста. Ваша свекровь пенсионерка, так что первый пункт выполняется. А вот «нуждаемость» — это оценочное понятие. Если ее пенсия ниже прожиточного минимума в вашем регионе, и у нее нет других источников дохода или имущества, которое может приносить доход, то суд может признать ее нуждающейся. И тогда она действительно может взыскать с вашего мужа алименты в твердой денежной сумме.
— Но у нее пенсия не минимальная! Плюс у нее есть квартира! — воскликнула Ирина.
— Вот! Квартира — это ее актив. Она не является нуждающейся в том смысле, какой вкладывает в это понятие закон. Она не бездомная, ей есть где жить. Для того чтобы взыскать алименты, ей пришлось бы в суде доказывать, что ее доходов катастрофически не хватает на базовые потребности — еду и лекарства. А вам, в свою очередь, пришлось бы доказывать, что вы и так ей помогаете, и что ее требования завышены. Суд бы рассматривал доходы всех сторон. Это сложный и неприятный процесс. И, судя по вашему рассказу, ваша свекровь вряд ли на него пойдет. Ей гораздо проще и эффективнее действовать методами эмоционального шантажа.
Ирина слушала, и туман в ее голове постепенно рассеивался. Она начинала видеть ситуацию не как клубок семейных обид, а как четкую схему с правовыми границами.
— То есть, — медленно проговорила она, — ее угроза с квартирой реальна, но ее требования денег — это чистая манипуляция, не подкрепленная законом?
— Совершенно верно, — кивнул юрист. — Она использует реальный рычаг — квартиру, чтобы продавить свои необоснованные финансовые требования. Она играет на страхе вашего мужа. Вам нужно это понять и донести до него.
Ирина почувствовала, как у нее за спиной вырастают крылья. Знание было силой. Настоящей, осязаемой силой. Она заплатила за консультацию, и эти деньги были лучшим вложением за последние несколько лет. Она вышла из конторы другим человеком. Не испуганной жертвой, а женщиной, которая знала свои права.
Вечером она ждала мужа. Она не собиралась кричать или что-то доказывать. Она собиралась разговаривать.
***
Виталик пришел поздно, мрачный и уставший. Он молча прошел на кухню и налил себе стакан воды.
— Виталик, сядь, пожалуйста. «Нам нужно поговорить», —сказала Ирина спокойным, ровным тоном.
Он смерил ее настороженным взглядом, но сел.
— Если ты опять про то, что я должен…
— Нет, — перебила она. — Я не буду ничего требовать. Я хочу просто рассказать тебе кое-что. Сегодня я была у юриста.
Виталик поперхнулся водой. — Где? Зачем? Ты что, на развод подавать собралась?
— Успокойся. Я ходила на консультацию по наследственным делам. И по поводу наших «обязанностей» перед твоей мамой.
Она методично, слово в слово, пересказала ему всё, что услышала от Сергея Валерьевича. Про свободу завещания. Про обязательную долю. Про условия, при которых дети обязаны платить алименты родителям. Она говорила без эмоций, оперируя фактами и номерами статей.
Виталик слушал, и выражение его лица менялось. От недоверия и злости к растерянности и задумчивости. Угроза его матери, такая абсолютная и страшная в ее устах, в юридической трактовке выглядела совсем иначе. Она оставалась реальной, но теряла свой ореол священной родительской кары, превращаясь в один из возможных, но вполне земных сценариев.
— То есть… она и правда может оставить квартиру Гальке? — спросил он, когда Ирина закончила.
— Да. Может. Если захочет. Но ее крики о том, что мы обязаны ее содержать, потому что она «мать» — это просто слова. Закон на ее стороне в вопросе квартиры, но не в вопросе ее содержания нами в том виде, в каком она требует. Понимаешь разницу?
Он молчал, глядя в одну точку.
— Виталик, я хочу, чтобы ты понял, — продолжила Ирина, на этот раз тише и мягче. — Я не против помогать ей. Купить продукты, оплатить коммуналку, если ей не хватает, купить действительно нужные лекарства по рецепту. Я против того, чтобы быть банкоматом для ее капризов. Я против того, чтобы она управляла нашей жизнью с помощью шантажа. Квартира — это просто стены. А наша семья, наше с тобой уважение друг к другу, наше спокойствие — это гораздо важнее. Неужели ты готов променять это на ее квартиру? Неужели ты готов позволить ей разрушить то, что мы строили годами?
Он поднял на нее глаза. В них больше не было злости. Только усталость и смятение. — Я не знаю, Ира… Я запутался. Она моя мать…
— Я знаю. И я не прошу тебя от нее отказываться. Я прошу тебя быть моим мужем. Нашим с Лёшей защитником. Я прошу тебя встать на нашу сторону. Мы — твоя семья. Здесь. А не там.
В этот вечер он впервые за долгое время не ушел спать на диван. Он лег рядом, но отвернулся к стене. Ирина не знала, о чем он думает. Она дала ему информацию, пищу для размышлений. Теперь выбор был за ним.
Прошло еще два дня в напряженном молчании. А в субботу утром Виталик сказал: — Одевайся. Поедем к маме. Вместе.
Сердце Ирины пропустило удар. — Зачем?
— Просто поедем. Надо заканчивать этот цирк.
Всю дорогу они молчали. Ирина не знала, чего ожидать. Что он решил? Заставит ее извиняться? Или поддержит? Она готовилась к худшему.
Елизавета Степановна встретила их на пороге своей просторной, пахнущей нафталином и валокордином квартиры. Увидев Ирину, она скривила губы, но пропустила обоих в комнату.
— Ну наконец-то, — процедила она, садясь в свое любимое кресло. — Сын привез заблудшую овцу на покаяние. Я уж думала, не дождусь.
Виталик не сел. Он остался стоять посреди комнаты, высокий и напряженный. — Мама, мы приехали поговорить.
— А о чем тут говорить? — фыркнула она. — Пусть твоя жена попросит прощения за свои слова, и будем считать, что инцидент исчерпан. Хотя осадочек, конечно, останется.
Ирина молчала, вцепившись в свою сумку. Всё внимание было приковано к мужу.
— Мам, — начал Виталик, и голос его был непривычно твердым. — Ира не будет извиняться.
Елизавета Степановна замерла. — Что?
— Она не будет извиняться, потому что во многом она была права. Мы помогали и будем тебе помогать. Но мы — отдельная семья. У нас свои расходы и свои планы. Мы не можем и не будем отдавать тебе деньги по первому требованию на неизвестно что. Если тебе нужны конкретные лекарства — вот рецепт, вот чек, мы оплатим. Нужны продукты — вот список, мы купим. Но просто так давать наличные, чтобы ты потом рассказывала всем, как мы тебя не ценим, мы больше не будем.
Елизавета Степановна медленно краснела. — Да ты… ты в своем уме, сынок? Это она тебя научила? Эта…
— Это мое решение, — отрезал Виталик. — И по поводу квартиры. Это твоя квартира, и ты вправе распоряжаться ей, как хочешь. Хочешь оставить ее племяннице — твое право. Но шантажировать нас этим ты больше не будешь. Я не позволю. Моя семья — это Ира и Лёша. И я не дам тебе ее разрушить.
Наступила мертвая тишина. Ирина смотрела на мужа во все глаза. Она не верила своим ушам. Это был не тот мямлящий, вечно сомневающийся Виталик. Это был мужчина. Ее мужчина.
Елизавета Степановна открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба. Она была не готова к такому отпору. Особенно от сына.
— Ах так! — наконец выдохнула она, и лицо ее исказилось от ярости. — Значит, вы против матери сговорились! Вон! Вон из моего дома, оба! И чтобы ноги вашей здесь больше не было! Предатель! Вырастила на свою голову!
Они вышли на лестничную площадку, и за их спиной с грохотом захлопнулась дверь. Виталик тяжело дышал, прислонившись к стене. Ирина подошла и осторожно взяла его за руку.
Он посмотрел на нее, и в его глазах она увидела облегчение. — Поехали домой, — тихо сказал он.
Они ехали домой, и впервые за долгое время Ирина чувствовала себя счастливой. Они победили. Не свекровь. А свой собственный страх и неуверенность. Они отстояли свою семью.
Но когда они уже подходили к своей квартире, у Виталика зазвонил телефон. На экране высветилось «Мама». Он сбросил вызов. Телефон зазвонил снова. И снова. Он отключил звук.
Вечером, когда Ирина укладывала Лёшу спать, она услышала, как Виталик с кем-то тихо разговаривает в прихожей. Она подумала, что это по работе. Но когда она вышла, он уже закончил разговор и стоял, глядя в окно, со странным выражением на лице.
Позже, когда дом уже затих, Ирина не могла уснуть. Какая-то необъяснимая тревога грызла ее изнутри. Она тихо встала и пошла на кухню выпить воды. Дверь в прихожую была не до конца закрыта, и оттуда доносился приглушенный голос мужа. Он снова говорил по телефону.
Ирина замерла, прислушиваясь. Сердце ухнуло куда-то вниз. Она узнала этот заискивающий, виноватый тон. Он говорил с матерью.
Она подошла ближе, почти не дыша, и прижалась ухом к щели. — …да, мам, я всё понимаю… Не кричи, пожалуйста… Да, я слышал, как она… — он понизил голос до шепота, и Ирине пришлось напрячь весь свой слух, чтобы разобрать слова. — Мам, я слышал… Да… Ирка заявила, что не обязана тебя содержать! Не волнуйся. Я поговорю с ней. Я заставлю ее извиниться…
