— Мам, а это что?
Договор дарения трясется в моих руках. Мама застывает у плиты, но не оборачивается.
— Что — что?
— Квартира оформлена на Олю?
Пятнадцать лет назад я переехала к родителям на месяц — помочь с папой после инсульта. Оля как раз уехала в Германию за новой жизнью. Месяц превратился в годы.
— Ну да. Для налогов лучше так. И потом, если что с нами случится…
— Когда это было сделано?
— Да какая разница! — мама резко поворачивается. — Ты что, из-за бумажки переживаешь?
Бумажки. Пятнадцать лет я думала, что живу в родительском доме.
— Леночка, где папины капли?
Обычное утро. Откладываю ноутбук — работаю дома уже десять лет, с офисом общаюсь по видеосвязи. Иначе нельзя — папе нужны уколы каждые четыре часа.
— В аптечке, мам.
— А обед готов?
— Готовлю.
Папа сидит в кресле, жалуется на погоду. После инсульта он как ребенок — забывчивый, капризный. Мама суетится вокруг него, но главная тяжесть на мне.
Вечером звонит Оля. На фото в телефоне она загорелая, с белоснежной улыбкой.
— Как дела? Как папочка?
— По-старому.
— У нас тут проект закрывается, премию обещают. Кстати, скоро к вам приеду!
Оля присылает три тысячи евро раз в два месяца на лекарства. Считает долг выполненным.
Полгода я делаю вид, что ничего не знаю про договор. Но каждое мамино требование теперь звучит как приказ хозяйки прислуге.
В феврале Оля звонит взволнованная:
— Слушай, у меня проблемы на работе. Можно к вам на месяц приехать с семьей? Отдохнуть, подумать что делать.
Мама выхватывает трубку:
— Конечно, солнышко! Всё организуем!
После разговора поворачивается ко мне:
— Леночка, тебе ведь несложно месяц отдельно пожить? В твоей комнате внуки поселятся, а ты… ну, устроишься как-нибудь.
Я медленно ставлю чашку в раковину.
— То есть я должна съехать?
— Не съехать, просто освободить место. Детям нужна нормальная комната, а тебе всё равно — у тебя работа удаленная.
— А где я буду жить?
— Что-нибудь снимешь. Или у знакомых переночуешь.
Знакомых. Пятнадцать лет я не ночевала вне этого дома ни разу.
— Мам, но это моя комната…
— Леночка, не будь эгоисткой! Оля так редко приезжает, а внуки вообще первый раз. Ты же понимаешь.
Понимаю. Слишком хорошо понимаю.
— Понимаю. Съеду завтра.
— Вот и умница! Я знала, что ты поймешь.
Студию нашла за день. Маленькая, но моя. Впервые за пятнадцать лет просыпаюсь в тишине.
Мама звонит уже на второй день:
— Где папины капли лежат?
— В аптечке, на верхней полке.
— А массажист когда приходит?
— Вторник и пятница, в десять.
— А если он не придет?
— Позвонишь ему. Номер в записной книжке.
— Но ты же всегда сама…
— Теперь не всегда.
Через неделю мама звонит в слезах:
— Тут такой кавардак! Оля с утра до вечера по скайпу работает, дети всё переворачивают, а Дитер требует особую еду готовить! Я не справляюсь!
— Попроси помощи у Оли.
— Она занята, у неё важные переговоры!
— У меня тоже работа, мам.
Еще через три дня звонит разъяренная Оля:
— Ты что творишь? Мама совсем замучилась!
— А ты что творишь? Живешь в своей квартире и не помогаешь?
— При чем тут квартира? Речь о родителях!
— Именно. О твоих родителях в твоей квартире.
— Ты серьезно из-за какой-то бумажки обижаешься?
— Я не обижаюсь. Я делаю выводы.
Месяц кончился, но я не вернулась. Мама звонит каждый день:
— Олечка уехала, можешь приезжать домой!
— Я уже дома, мам.
— Что ты говоришь? Твой дом здесь!
— Мой дом там, где меня не выселяют ради гостей.
Неделю назад перестала брать трубку. На автоответчике сорок три сообщения.
Вчера встретила маму в магазине. Она постарела, осунулась.
— Леночка! — заплакала она. — Ну как же так можно? Мы же семья!
— Семья это когда все заботятся друг о друге. А не когда один пашет, а остальные пользуются.
— Но мы тебя любили!
— Любили пользоваться. Это разные вещи.
— Леночка, папе плохо! Ему нужен уход!
— Наймите сиделку. Или пусть собственница квартиры вернется из Германии.
Мама всхлипнула и пошла прочь. Я стояла и смотрела ей вслед. Жалко? Да. Но жалость и готовность жертвовать собой — это тоже разные вещи.
Дома сижу с рыжим котом на коленях. Подобрала его в первый день после съезда — дома заводить было нельзя, «аллергия у папы». Теперь Рыжик мурчит так громко, что соседи стучат в стену.
Телефон лежит рядом. Сорок семь пропущенных за неделю. Вчера звонила даже Оля — впервые за три месяца.
Беру трубку на тридцатом гудке:
— Слушаю.
— Лена! Наконец-то! — голос Оли злой и усталый. — Ты что творишь? Родители наняли сиделку за тридцать тысяч! Я не могу столько переводить каждый месяц!
— А я не могла пятнадцать лет жить без личной жизни. Но как-то жила.
— Это другое дело!
— Да, другое. Мне было тяжелее.
— Лена, ну будь человеком! Вернись хотя бы на полставки!
— Оля, будь человеком. Продай квартиру, которую получила даром, и плати за родителей.
Молчание. Потом гудки.
На работе коллеги не узнают меня. Хожу в офис, предлагаю проекты, остаюсь на корпоративах. Начальница удивляется:
— Лена, ты стала другим человеком! Раньше всегда домой торопилась.
— Раньше меня дома ждали. Теперь дома жду я.
Записалась в спортзал, на курсы английского. Завела аккунт на сайте знакомств — мужчины пишут, приглашают. Странно быть свободной в сорок пять.
Позавчера опять звонила мама. На этот раз взяла трубку:
— Леночка, ну сколько можно! Папе совсем плохо, а сиделка — чужой человек!
— Мам, я тоже стала чужим человеком в тот день, когда вы меня выселили из моей же комнаты.
— Но мы не думали…
— Вот именно. Не думали. Пятнадцать лет не думали.
Сегодня не звонил никто. Тишина непривычная, но хорошая.
Сижу на кухне, пью кофе и глажу кота. За окном весна, солнце светит прямо на мой стол. Телефон молчит уже третий день.
Думаю: а жалко ли мне их? Конечно, жалко. Но жалеть и губить себя ради жалости — это разные вещи.
Вчера Оля прислала смс: «Папе вызывали скорую. Думай, что делаешь».
Я подумала. И ничего не ответила.
Знаете, что самое странное? У меня хватает смелости не отвечать. Впервые за сорок пять лет у меня хватает смелости сказать «нет» тем, кто привык слышать только «да».
