Соня стояла у раковины, намыливала тарелку и смотрела в мутное окно кухни. За окном моросил дождь, по стеклу лениво стекали струйки, а в комнате пахло варёной капустой и дешёвым освежителем воздуха, который зачем-то купил Александр. Она его терпеть не могла — запах казался липким, как сладкая вата на жаре, но муж уверял: «так современно, европейский аромат». Вот уж где Европа, а где их двухкомнатная квартира на пятом этаже.
На кухне было тесно. Стол, облупленный стул, за которым любил сидеть Александр, и ещё один, с проваленной сидушкой, оставшийся от старой бабкиной мебели. На стене висели часы с пластиковыми виноградными гроздьями — подарок Тамары Павловны, свекрови. Часы громко тикали, будто нарочно подчёркивая каждую секунду Сониного раздражения.
Александр сидел перед телевизором в комнате, щёлкал пультом и время от времени выкрикивал в сторону кухни:
— Сонь, ну ты посмотри, вот опять этот политик несёт ахинею! Как можно так врать в глаза, а? — говорил он громко, словно комментатор, и хохотал над своей же шуткой.
Соня молча полоскала тарелку. В голове крутилось: ты бы лучше мусор вынес, чем телевизор комментировал. Но вслух не сказала. Слишком знакомое ощущение — внутри бурлит, а снаружи будто холодная маска.
Через полчаса хлопнула входная дверь. Раздались шаги. Соня узнала — это Тамара Павловна. Она всегда входила с характерным тяжёлым сопением, будто мир обязан знать: пришла хозяйка положения.
— Здрасьте! — раздался её голос, наполовину приветливый, наполовину упрекающий. — Сынок, я к вам ненадолго.
Александр радостно выскочил из комнаты, как мальчишка:
— Мам, ну наконец! А то скучно тут, Соня молчит целыми днями.
Соня напряглась. «Молчит целыми днями» — это он про неё сказал? Вроде шутка, а вроде и нет.
Свекровь вошла на кухню, оглядела Сонины руки в мыльной пене и вздохнула:
— Ну, как всегда, вся на кухне. Женщина должна быть хозяйкой, не спорю, но ты, Сонечка, себя тоже не загоняй. — Она сказала это с таким выражением лица, будто именно Соня виновата, что вся жизнь проходит у раковины.
Соня сжала губы, вытерла руки о полотенце.
— Здравствуйте, Тамара Павловна. Чай будете?
— Ой, конечно, — оживилась свекровь и тут же уселась на тот самый стул с проваленным сидением. — А сахар у вас опять в банке без крышки? Ну что за бардак, Сонечка. Мухи же налетят.
— У нас пятый этаж, какие мухи, — спокойно ответила Соня, стараясь не показать раздражения.
— Ну мало ли, — махнула рукой свекровь. — А я вот сегодня в аптеку заходила. Там такие витамины для женщин продают. Тебе бы не помешало. Ты, Соня, всё как-то бледненькая. Сынок у меня холёный, а рядом ты… ну, не знаю.
Александр хмыкнул, но не вступился. Он вообще редко вставал на её сторону.
Соня поставила чайник и почувствовала, как внутри у неё всё сжимается. Каждое слово свекрови — как мелкая иголка. С виду забота, а на деле — укол.
Я у себя дома или в гостях? — пронеслось у неё в голове.
Через десять минут все сидели за столом. Чай, печенье, телевизор в комнате орёт. Тамара Павловна рассказывала про соседку:
— У Нины-то сын новую квартиру купил! Молодец, устроился, ипотеку взял. А вы что? Всё сидите на месте.
Александр отозвался лениво, с набитым ртом:
— Нам пока хватает.
— «Хватает»… — передразнила мать. — А Соня-то как? У неё же своя квартира. Ты, Саша, подумай, не всё ведь вечно. Жильё — оно общее должно быть, семейное.
Соня подняла глаза. Сердце ухнуло.
— Извините, — сказала она ровно, — но квартира моя. От бабушки осталась.
Тамара Павловна улыбнулась так, что стало холодно.
— Ну, Сонечка, твоя — значит и Сашина. Вы же семья. Разве не так?
Александр отмахнулся:
— Мам, хватит тебе. Не начинай.
Но Соня услышала — он не сказал «моя жена права». Он сказал «не начинай». То есть — просто не мешай. А внутри — согласен.
Чай застрял у неё в горле. Она кивнула, будто всё нормально, но внутри разлилась тяжесть.
Вечером, когда Тамара Павловна ушла, Соня мыла посуду и вдруг резко поставила тарелку в раковину.
— Ты слышал, что она сказала? — спросила она, стараясь не повышать голос.
Александр, лёжа на диване, не отрывал глаз от телефона:
— Что именно?
— Про квартиру.
Он вздохнул, не отрываясь от экрана:
— Сонь, ну не начинай. Мамка просто так сказала.
— «Просто так»? — у неё перехватило дыхание. — Это мой дом. Мой. Я тут родилась, понимаешь? А она делает вид, что это её территория.
Александр раздражённо положил телефон:
— Да что ты всё принимаешь близко к сердцу? Мамка у меня язык острый, да. Но она добрая. А ты… — он махнул рукой, — ты всё воспринимаешь как нападение.
Соня замолчала. Смотрела на пену в раковине и думала: а если бы наоборот — твоя мама жила у меня? Ты бы молчал? Но не сказала. Слишком устала.
Ночью она долго не могла уснуть. Лежала рядом с храпящим мужем и думала: они уже делят мою квартиру. Сначала намёки, потом слова. А дальше что?
Её охватывало чувство, будто стены квартиры стали ближе, теснее. Вроде та же комната, тот же потолок с жёлтым пятном, а воздуха меньше.
И тогда она поняла — тревога уже поселилась в ней. Она ждёт бурю. Она боится, но знает: это только начало.
Соня вернулась с работы уставшая, сумка тянула руку, ноги ныли. Она мечтала только о том, чтобы разуться и минуту посидеть в тишине. Но в прихожей её встретил чужой запах — смесь дешёвых духов и котлетного дыма. Она вздрогнула: у них ведь никто не должен был быть.
Из кухни доносился голос Тамары Павловны, уверенный и хозяйский:
— Сынок, ну ты посмотри, какой шкаф убогий. Его давно пора менять. Я завтра в магазин схожу, гляну.
Александр что-то бормотал в ответ, довольный, как кот.
Соня вошла и застыла. На столе стояла кастрюля борща, половник торчал набок. На сковородке дымились котлеты. У плиты — Тамара Павловна в её фартуке.
— Здравствуйте, — выдавила Соня.
— Ой, Сонечка! — свекровь развернулась, как актриса. — Я же тебе помочь хотела. Ты уставшая, работа, заботы… А я вот пришла пораньше и решила приготовить. Ну что? Благодари!
Александр сидел за столом, жевал котлету. Счастливый.
— Мамка такие котлеты лепит, тебе и не снилось, — сказал он, не замечая, как у Сони напряглись плечи.
Соня молча поставила сумку на табуретку, сняла пальто. Внутри у неё клокотало. Её кухня, её фартук, её дом. А она будто гость.
— Спасибо, конечно, — сказала она тихо. — Но я не просила.
Тамара Павловна махнула рукой, небрежно:
— Что ты, глупенькая. Женщина не должна просить, надо видеть сама. Ты вот устаёшь, а сын у меня голодает. Я потому и пришла.
— Я не голодаю, — вставил Александр, облизывая вилку. — Но с мамкиной едой вкуснее.
Соня резко повернулась к нему:
— Может, тебе тогда и жить с мамой вкуснее?
Он поднял брови:
— Ты чего заводишься? Она же помогает!
Соня почувствовала, что голос дрожит.
— Помогает? Или показывает, что я тут никто?
Тамара Павловна вздохнула, театрально покачала головой:
— Господи, Соня, да что ты за женщина такая подозрительная. Я же добра тебе хочу. Ты, между прочим, в этой квартире не одна живёшь. Тут мой сын! И он имеет право на комфорт.
Соня выпрямилась, скрестила руки.
— Тут мой дом. Квартира моя.
Свекровь усмехнулась, голос стал жёстким:
— Ой, не начинай. «Моя квартира». Ты думаешь, если бабка твоя оставила тебе эти стены, то ты теперь хозяйка вселенной? Да ты без моего Саши и года бы не протянула.
Александр вскочил, поднял руки, как арбитр:
— Так, хватит! Обе замолчите!
Но Соня уже не могла остановиться.
— Саша, ты слышишь? Она мне говорит, что я никто в собственном доме!
Он замялся, почесал затылок.
— Мамка вспылила. Не бери в голову.
— Не бери в голову? — Соня почувствовала, как голос срывается. — Она у меня вещи перекладывает, шкафы критикует, фартук мой нацепила. Это что, нормально?
Тамара Павловна сложила руки на груди, глядя на неё сверху вниз:
— Ты истеричка, Соня. Вот правда. Я-то думала, ты жена, хозяйка… А ты капризная девочка.
Соня отступила к стене. В голове стучало: истеричка, девочка, никто.
Через два дня ситуация повторилась. Соня пришла с работы — и снова Тамара Павловна. На этот раз она сидела в комнате, рассматривала документы на столе.
— Что вы делаете? — спросила Соня.
— Да ничего, — пожала плечами свекровь. — Вот квитанции посмотрела. У вас платежи не вовремя. Я бы на твоём месте Сашу подключила, а то всё сама тянешь. Он мужчина, а ты… ну ты знаешь.
Соня почувствовала, что закипает.
— Вы не имеете права трогать мои бумаги.
— Наши, — поправила та холодно. — Семейные.
Александр вошёл в комнату с пакетом молока и хлеба. Увидел лица обеих женщин и тут же нахмурился:
— Опять что?
Соня повернулась к нему:
— Она копается в моих бумагах.
— В наших, — вставила Тамара Павловна, не сводя глаз.
Александр устало поставил пакет на стол:
— Сонь, ну что ты, ей-богу. Мамка просто помочь хочет.
— Помочь? — Соня засмеялась коротко, нервно. — Ты понимаешь, что она лезет в каждую щель? В мою жизнь, в мои вещи, в мои стены!
Тамара Павловна поднялась с дивана, лицо её стало жёстким:
— Ты сама виновата, Соня. Ты не умеешь быть женой. Мужчина должен чувствовать себя хозяином, а не квартирантом.
— Квартирантом? — Соня отступила на шаг. — Это я тут хозяин! Я!
Александр закатил глаза:
— Ну началось. Опять твоя песня.
Она вдруг поняла: он никогда её не защитит. Никогда. Он будет стоять посередине и мямлить «не начинай». А она будет одна.
Конфликт разгорелся окончательно вечером в субботу. Тамара Павловна принесла с собой коробку — «свои вещи».
— Я поживу у вас немного, — заявила она, ставя коробку у дивана. — В нашей старой квартире ремонт затеяли. Сынок, не оставишь же мать на улице?
Соня замерла.
— Что значит «поживу»?
Свекровь улыбнулась:
— А что такого? Мы же семья. Я ненадолго.
Александр, почесав затылок, промямлил:
— Ну, Сонь, ну что тебе стоит. Маме надо помочь.
У Сони перед глазами всё поплыло.
— Это моя квартира! — выкрикнула она. — Я не давала разрешения!
Тамара Павловна сложила руки, посмотрела на неё с презрительной жалостью:
— Ах, вот оно что. Боишься, что я у тебя кусок хлеба отниму?
— Я боюсь, что меня тут больше не будет, — вырвалось у Сони.
Александр вскинул руки:
— Ну ты вообще… Ты что, гонишь маму на улицу?
Соня посмотрела на него. Долго. Молча. И впервые ясно увидела: он не её союзник. Он мамин. Всегда был.
В комнате повисла гробовая тишина. Только тиканье тех самых пластиковых часов с виноградом.
Это не гнев, — подумала она. — Это прозрение.
Она знала: точка невозврата пройдена.
Утро началось тихо. Соня проснулась раньше всех — в комнате ещё темно, Александр храпит, а из кухни уже доносится лёгкий перестук кастрюль: Тамара Павловна вовсю обживалась. Казалось, она никогда и не уходила.
Соня долго лежала, глядя в потолок. В голове крутились куски вчерашних фраз: «Ты истеричка», «Ты без моего Саши не протянула бы и года», «Я поживу у вас». Слова как камни, и каждый давил на грудь.
Она поднялась, пошла на кухню. Тамара Павловна стояла у плиты, в её халате, в её тапочках, и жарила яичницу.
— Доброе утро, — сказала она ровно, даже ласково. — Я подумала, тебе спать надо, а я завтрак приготовлю. Мужчина должен быть сыт.
Соня молча села за стол. Внутри всё будто застыло. Она смотрела на кастрюли, на чужую руку, мешающую ложкой, и понимала: это не дом. Это — филиал чужой воли.
Александр вышел в майке, сонный, и сразу заулыбался:
— Мам, спасибо. Как вкусно пахнет.
Соня почувствовала, что в ней что-то щёлкнуло. Она встала.
— Саша, собирай свои вещи. И вы тоже, Тамара Павловна. Сегодня же.
Муж застыл, будто не понял.
— Чего?
— Я говорю: собирай вещи. Всё. Конец.
Тамара Павловна медленно повернулась к ней, прищурилась:
— Ты меня выгоняешь? Из квартиры, где мой сын живёт?
— Да. Из моей квартиры. Моей.
Голос у Сони был ровный, без крика. И именно это испугало их обоих — мужа и свекровь. Она не плакала, не истерила. Она говорила, как человек, который принял решение.
Александр поднял руки, как будто хотел помирить:
— Соня, подожди. Ты же не серьёзно. Это ж мама. Куда ей идти?
— К себе. Или к кому хочет. Но не здесь.
Он шагнул ближе, но она отстранилась.
— Если хочешь с ней — уходи вместе. Я никого не держу.
Тамара Павловна сжала губы, на глазах появилась злость.
— Ах вот как. Значит, так ты мужа любишь? Выставить на улицу? Да ты…
Соня резко поставила ладонь на стол.
— Хватит. Всё. Разговор окончен.
Тишина накрыла кухню. Даже часы на стене казались тише.
Через час свекровь собирала свои вещи, бурча под нос проклятия. Александр метался по квартире, то уговаривал, то злился, но Соня не отвечала. Она сидела в кресле, смотрела в окно, как будто мир за стеклом наконец открылся заново.
Когда дверь за ними захлопнулась, квартира оглохла. Наступила тишина, звенящая, пугающая и освобождающая.
Соня встала, прошлась босиком по комнате. Воздух был другим — лёгким, чистым. Она впервые за долгое время почувствовала: дышать можно.
Она подошла к окну и посмотрела вниз. Люди спешили по своим делам, машины сигналили. А у неё был новый день. Новый дом — наконец-то снова её.
И она тихо произнесла:
— Мой дом. Моя жизнь.
