Тишина в их маленькой екатеринбургской квартире была особенной, густой и вязкой, как засахарившийся мед. Елена привыкла к ней за тридцать лет брака. Она двигалась по этому пространству бесшумно, словно боялась потревожить невидимых духов домашнего уюта, которые, впрочем, давно покинули их двушку в спальном районе. Вот и сейчас, поставив на стол тарелку с его любимыми котлетами и гречневой кашей, она не сказала ни слова. Просто легкий кивок в сторону кухни, мол, ужин готов.
Дмитрий, ее муж, оторвался от экрана ноутбука с таким видом, будто его отвлекли от спасения мира, а не от прокручивания ленты новостей в социальной сети. Он смерил тарелку критическим взглядом.
– Опять жареное, Лен? Я же просил, давай на парное переходить. Врач велел холестерин беречь.
– Так они не сильно зажаренные, Дима, – тихо ответила Елена, убирая со стола его пустую чашку из-под чая. – Я на капельке масла, почти на сухой сковороде.
– Капелька там, капелька здесь… Так и набегает, – он со вздохом сел за стол и демонстративно отрезал самый маленький кусочек от котлеты. Пожевал, не меняя выражения лица. – Соли многовато.
Елена промолчала. Она знала, что соли там ровно столько, сколько нужно. Она готовила эти котлеты сотни раз, и рецепт был отточен до грамма. Но спорить было бесполезно. Дмитрий всегда находил, к чему придраться. Не к котлетам, так к не вовремя политым цветам, не к цветам, так к пылинке на книжной полке. За тридцать лет она научилась воспринимать это как фоновый шум, как гул холодильника или капание воды в старом кране. Что-то, что просто есть и никуда не денется.
Ей было пятьдесят четыре. Она работала в библиотеке областного университета, среди тишины и запаха старых книг, и эта работа была ее единственной отдушиной. Там она чувствовала себя на своем месте, нужной. Студенты ее уважали за феноменальную память и готовность помочь найти редкое издание, а коллеги ценили за кроткий нрав и исполнительность. Ее мир был маленьким, предсказуемым и, как ей казалось, вполне сносным. Она давно разучилась мечтать о чем-то большем. Хотя нет, одна маленькая, тайная мечта у нее все-таки была. Она хотела выучить итальянский. Просто так, для себя. Смотреть фильмы Феллини и Антониони в оригинале, понимать, о чем поют в старых песнях Челентано, которые она обожала в молодости. Иногда, когда Дмитрия не было дома, она открывала сайты языковых школ, смотрела расписание, цены, и тяжело вздыхала, закрывая вкладку. Куда ей? Засмеют ведь. Да и деньги… Деньги в их семье всегда были под строгим контролем мужа.
Дмитрий доел, молча отодвинул тарелку и снова вернулся к своему ноутбуку. Елена убрала посуду, вымыла ее, протерла стол. Все как всегда. Ритуал, отработанный годами.
– Ле-е-ен! – донеслось из комнаты. – Чай сделай. И лимон нарежь потоньше.
Она сделала чай. Нарезала лимон так тонко, что дольки просвечивали. Поставила чашку рядом с ним на стол. Он даже не поднял головы.
– Спасибо, – буркнул он в экран.
И в этот момент зазвонил его мобильный. Дмитрий посмотрел на номер, и лицо его изменилось.
– О, Колян звонит. Серега, привет! Да… Что, опять? Ну елки-палки… Сейчас приеду, посмотрю, что там у тебя с карбюратором. Да, минут через пятнадцать буду.
Он вскочил, на ходу натягивая куртку, схватил ключи с полки.
– Я к Николаю, у него машина опять заглохла. Буду поздно, не жди.
Дверь хлопнула. И снова наступила тишина. Но на этот раз она была другой. Ноутбук на столе светился, оставленный в спешке. Дмитрий всегда выключал его или переводил в спящий режим. А тут… забыл.
Елена подошла, чтобы просто закрыть крышку. Но взгляд ее зацепился за открытое окно мессенджера. Переписка. Сверху высвечивалось имя: «Мама». Алевтина Петровна. Ее свекровь. Сердце почему-то екнуло. Подглядывать было нехорошо, низко. Она сама себя за это осуждала. Но какая-то неведомая сила, смесь любопытства и дурного предчувствия, заставила ее пробежаться глазами по последним сообщениям. И мир рухнул. Не взорвался оглушительным взрывом, а тихо, беззвучно рассыпался на миллионы осколков, как старое зеркало.
*«…ты только с ней помягче, Димочка, – писала свекровь. – Начинай издалека. Что дача старая, требует вложений, что нам это уже не по силам. Что тебе для работы машина нужна посолиднее, а то на этой развалюхе перед партнерами стыдно. Главное, чтобы она сама эту мысль подумала. Наша тихоня ведь ведомая, куда поведешь, туда и пойдет. Скажи, что это для нашего общего блага».*
*«Да знаю я, мам, – отвечал Дмитрий. – Не первый год с ней живу. Начну завтра почву прощупывать. Деньги хорошие предлагают, сосед уже подсуетился, нашел покупателя. Хватит и на новый «Солярис», и тебе на ремонт в ванной. Главное, чтобы она опять свою шарманку не завела про «папину память» и «мамины розовые кусты».*
*«А ты ей скажи, что память в сердце, а не в гнилых досках. И вообще, что она в этом понимает? Ее дело – борщи варить. Не дави сразу, будь ласковым. Похвали ее стряпню, скажи, что соскучился. Она и растает. Ты же знаешь, как с ней надо».*
Елена отшатнулась от стола, как от раскаленной плиты. Дыхание перехватило. Дача… Их дача под Сысертью. Маленький домик, который ее отец строил своими руками. Каждое бревнышко, каждый гвоздь. Она помнила, как маленькой девочкой подавала ему инструменты, как пахло свежей стружкой и сосновой смолой. Помнила мамины пионы вдоль забора и те самые розовые кусты, которые она пересаживала уже трижды, спасая от заморозков. После смерти родителей дача стала для нее не просто участком земли. Это был островок ее детства, место силы, единственное место, где она чувствовала себя не женой Дмитрия, не библиотекарем Еленой Андреевной, а просто Леной, дочкой своих родителей.
И вот теперь… «Гнилые доски». «Ее дело – борщи варить». «Наша тихоня». Слова жалили, как раскаленные иглы. Она села на стул, обхватив себя руками. Холод пробирал до костей, хотя в квартире было тепло. Оказывается, у ее жизни был сценарий. И режиссер – Алевтина Петровна, а главный актер – ее муж. А она… она была даже не актрисой второго плана. Она была декорацией. Молчаливой, удобной декорацией, которую можно было легко подвинуть или вовсе выбросить, когда она станет не нужна. Вся их жизнь, все тридцать лет, пронеслись перед глазами в каком-то новом, уродливом свете. Его вечная критика, ее вечное желание угодить, его снисходительные похвалы, когда ему что-то было нужно. Все это было не просто особенностями характера. Это была система. Продуманная, выверенная система манипуляций.
Она не плакала. Слезы где-то застряли в горле колючим комом. В голове билась только одна мысль, оглушительная в своей простоте: «Они меня не видят. Они меня просто не видят. Для них меня не существует».
***
На следующий день она пошла на работу как в тумане. Механически выдавала книги, отвечала на вопросы студентов, но мысли ее были далеко. В обеденный перерыв к ней подсела Светлана, ее коллега и единственная близкая подруга. Светлана была женщиной яркой, шумной, полной жизни. Пять лет назад она овдовела и, погоревав положенное, вдруг расцвела. Записалась на танго, дважды в год ездила в санатории в Кисловодск и красила губы исключительно красной помадой.
– Ленка, ты чего как в воду опущенная? – без обиняков спросила она, разворачивая свой бутерброд с сыром. – Дима опять настроение испортил?
Елена неопределенно пожала плечами. Рассказывать всю правду было стыдно, унизительно. Будто признаться в собственной глупости, в том, что тридцать лет позволяла себя обманывать.
– Да так… Устала просто.
– Устала она, – хмыкнула Светлана. – На тебе пахать можно, Лен. Ты посмотри на себя в зеркало. Взгляд потухший, плечи опущены. Будто ты не живешь, а несешь повинность. Он хоть ценит тебя? Цветы дарит просто так, без повода?
Елена горько усмехнулась. Цветы. Дмитрий считал их бесполезной тратой денег. «Завянут через три дня, а деньги на ветер». Последний раз он дарил ей букет на пятидесятилетний юбилей. Три гвоздики, купленные в переходе у метро.
– Мой покойный Валера тоже был не подарок, – вздохнула Светлана, становясь серьезнее. – Все командовать пытался. Куда пошла, что купила. А когда его не стало, я сначала растерялась. Будто опору выбили. А потом… потом я поняла, что это не опора была, а костыль, который мешал мне ходить. Я вдруг поняла, что могу сама решать, какого цвета мне купить платье и куда поехать в отпуск. И знаешь, Лен, это такое счастье – просто принадлежать себе. А ты? Тебе что нужно? Или ты не в счет?
Слова Светланы попали в самую больную точку. «Или ты не в счет?». Этот вопрос эхом отозвался в ее голове, смешиваясь со строчками из вчерашней переписки. Весь день она думала об этом. А чего она хочет на самом деле? Не для Димы, не для порядка в доме, а для себя. И ответ пришел сам собой, такой простой и ясный. Она хочет тишины. Но не той мертвой, напряженной тишины в квартире, а живой, умиротворяющей тишины на своей даче. Хочет сидеть на старом скрипучем крыльце с чашкой чая, смотреть на мамины розы и слушать, как шелестит листва на старых яблонях. И еще… еще она хочет учить итальянский. И пусть это глупо и непрактично, но это ее желание. Первое за много лет настоящее, собственное желание.
Вечером Дмитрий вернулся в прекрасном настроении. Он даже не стал критиковать ее ужин – тушеную капусту с грибами. Он сел рядом с ней на диван, чего не делал уже много месяцев, и даже приобнял за плечи. От этого жеста Елену передернуло, но она заставила себя сидеть смирно. Началось. Спектакль под названием «Будь ласковым».
– Знаешь, Лен, я тут подумал… – начал он мягко, поглаживая ее по плечу. – Мы с тобой столько лет вместе, а все в этой коробке сидим. Может, нам как-то жизнь свою улучшить пора?
– Улучшить? – безразлично переспросила она.
– Ну да. Вот, например, дача наша… Ты ведь и сама видишь, разваливается потихоньку. Туда сколько денег ни вбухивай, все мало. Крышу латать надо, забор покосился… А мы ведь не молодеем. Тяжело это все.
Елена молчала, глядя в одну точку. Он воспринял ее молчание как знак согласия.
– А мне тут, представляешь, для работы очень нужна машина новая. Солидная. Чтобы с партнерами встречаться не стыдно было. Это же наш с тобой общий имидж, наше благосостояние. Я тут прикинул… Если продать дачу, нам как раз хватит на хорошую иномарку из салона. Представляешь? Будем на новой машине ездить, куда захотим. Хоть на Черное море.
Он говорил, а Елена смотрела на него и видела не мужа, а чужого, расчетливого человека, который произносил заученный текст. Каждое слово было фальшивым, каждая интонация – наигранной.
– Я подумаю, – сказала она тихо, но на удивление твердо.
Дмитрий осекся. Он явно ожидал другого. Радости, или хотя бы покорного согласия.
– Подумаешь? А чего тут думать-то? Лен, ну это же очевидно. Это разумное решение. Практичное.
– Мне нужно подумать, – повторила она, встала и ушла в спальню.
***
Следующие несколько дней превратились в холодную войну. Дмитрий ходил мрачнее тучи. Он перестал изображать ласку и вернулся к привычной тактике мелких придирок. Атмосфера в доме накалилась до предела. Он демонстративно ел в комнате перед ноутбуком, громко вздыхая, когда она ставила перед ним тарелку. Елена же погрузилась в себя. В ней происходила титаническая работа. Старая Елена, покорная и тихая, боролась с новой, которая только-только проклевывалась, как росток сквозь асфальт. Эта новая Елена была напугана, но полна решимости.
В субботу утром, когда она поливала свои фиалки на подоконнике, позвонила свекровь.
– Леночка, здравствуй, дорогая! – защебетала Алевтина Петровна в трубку. – Как ты там, как здоровье? Давно не созванивались.
«Еще бы, – подумала Елена. – Стратегию с сыном вырабатывала».
– Здравствуйте, Алевтина Петровна. Спасибо, все хорошо.
– Я вот что звоню… Димочка мне тут сказал, вы дачу надумали продавать? Какое же мудрое решение, детки! Просто молодцы! Давно пора было от этого хлама избавиться. Столько сил отнимает, а толку никакого. А на новой машинке будете как баре кататься! Димочке для работы это ох как нужно!
Давление шло со всех сторон. Они обложили ее, как волки овцу. Но овца внезапно начала отращивать клыки.
– Мы еще ничего не решили, – холодно ответила Елена.
В трубке повисла пауза.
– Как… не решили? – голос свекрови мгновенно утратил всю свою сладость. – Дима сказал, ты почти согласна. Лена, ты не дури. Это же для вашей семьи делается, для вашего будущего! Ты что, хочешь, чтобы муж на старой колымаге позорился?
– Это дача моих родителей, – отрезала Елена. – И решать буду я.
И повесила трубку. Руки ее дрожали. Она никогда в жизни не разговаривала так со свекровью. Никогда не осмеливалась ей перечить. Это был маленький бунт, но он придал ей сил.
Точкой невозврата стал следующий четверг. Дмитрий пришел с работы необычно возбужденный. Он не раздеваясь прошел на кухню, где Елена читала книгу, и бросил на стол какие-то бумаги.
– Вот. Поздравь меня. Я договорился насчет кредита.
– Какого кредита? – не поняла она.
– На машину, какого еще! – он сиял. – Тут такая возможность подвернулась, Лен, нельзя упускать! Модель прошлого года, но абсолютно новая, в салоне застоялась, отдают с огромной скидкой! Я внес первоначальный взнос, остальное в кредит. Но мы его быстро погасим, как только продадим дачу. Я уже и покупателя нашел, он прямо горит, готов хоть завтра сделку оформлять. Так что давай, не тяни, готовь документы на участок.
Елена смотрела на него и не верила своим ушам. Он не просто решил за нее. Он уже все сделал. Взял кредит. Внес залог. Нашел покупателя. Поставил ее перед фактом, не оставив даже иллюзии выбора. Ее мнение, ее чувства, ее память о родителях – все это было для него пустым звуком, досадной помехой на пути к новому «Солярису».
Внутри что-то оборвалось. Последняя ниточка, связывавшая ее с этим человеком.
– Я не буду продавать дачу, – сказала она тихо и внятно.
Дмитрий замер. Улыбка сползла с его лица.
– Что? Ты в своем уме? Я уже деньги внес!
– Это твои проблемы, – ее голос звучал чужим, металлическим. – Ты внес деньги, не посоветовавшись со мной. Ты взял кредит, не спросив моего согласия. Вот и разбирайся с этим сам.
– Ах, вот как ты заговорила! – взвился он. – Корону надела? Да что ты из себя строишь? Библиотекарша! Всю жизнь за моей спиной сидишь, я семью тащу, а она мне будет условия ставить!
Начался большой скандал. Он кричал, брызгал слюной, обвинял ее во всех смертных грехах: в неблагодарности, в эгоизме, в глупости. Он вспоминал все до копейки, что потратил на нее за эти годы. Он бегал по квартире, размахивая руками, а она сидела на стуле, прямая как струна, и молча смотрела на него. Весь яд, вся желчь, что копились в нем годами, выливались сейчас наружу.
– Я читала твою переписку с мамой, – наконец произнесла она, когда он выдохся.
Он замолчал на полуслове, лицо его побледнело.
– Я все знаю, Дима. Про «тихоню», про «борщи варить», про то, как меня нужно «обработать». Так что можешь не стараться. Спектакль окончен. Дачу я не продам. И согласие на продажу не дам. Никогда.
Он смотрел на нее с ненавистью, потом с растерянностью. Он не узнавал эту женщину. Перед ним сидела не его покорная, безответная Лена, а совершенно чужой, холодный и решительный человек.
– Пожалеешь еще, – прошипел он и, схватив куртку, выбежал из квартиры.
Дверь хлопнула с такой силой, что в серванте звякнула посуда.
***
Наступила тишина. Та самая, привычная. Но теперь она не угнетала. Она была наполнена воздухом свободы. Елена сидела еще минут десять, прислушиваясь к себе. Страха не было. Была только странная, звенящая пустота и легкость. Она встала, подошла к шкафу и достала старую дорожную сумку.
Она не собирала вещи хаотично. Она действовала медленно, осознанно. Словно выполняла важный, давно продуманный ритуал. Смена белья. Несколько кофточек. Любимая книга в мягкой обложке. Косметичка. Документы. Она не брала ничего лишнего, ничего из того, что связывало ее с этой квартирой, с этой жизнью. Она не оставляла записки. Все уже было сказано.
Затем она села за ноутбук. Тот самый, что стал детонатором. Открыла сайт языковой школы, который просматривала тайком столько раз. Нашла онлайн-курс для начинающих «Итальянский с нуля». И оплатила его. Рука не дрогнула.
Сняв с карточки все свои скромные сбережения, которые она годами откладывала с небольших премий, она вызвала такси. Когда машина подъехала к подъезду, она в последний раз оглядела квартиру. Тридцать лет. Целая жизнь. Но жалости не было. Было только облегчение.
Она не поехала к Светлане, не стала никого обременять. Она сняла маленькую комнатку в старом фонде на окраине города. Комната была крошечная, с обшарпанными обоями и старым диваном, но в ней было высокое окно, выходящее на тихий дворик, и широкий подоконник.
Первое, что она сделала на новом месте – купила горшочек с маленькой фиалкой. Поставила его на подоконник, полила и села рядом. Солнце заливало комнату, пылинки танцевали в его лучах. Она включила на телефоне свой первый урок итальянского. «Buongiorno! Mi chiamo Elena».
Через неделю она подала на развод. Дмитрий не звонил, не искал ее. Гордость не позволяла. Видимо, его мама посоветовала ему новую стратегию. При разделе имущества он, как и положено по закону, отсудил половину их совместно нажитой квартиры. Елене пришлось согласиться на продажу и забрать свою долю. Этих денег, вместе с ее сбережениями, хватило на покупку крошечной, но своей однокомнатной квартиры в новостройке на самой окраине.
Прошел год. Елена работала все в той же библиотеке. Светлана, узнав обо всем, сначала ахнула, а потом крепко обняла ее и сказала: «Наконец-то, Ленка! Я в тебя верила!». Они стали еще ближе.
Новая квартира Елены не была похожа на прежнюю. В ней было много света и воздуха. На широких подоконниках буйно цвели фиалки всех сортов. На кухне пахло не подгоревшими котлетами, а свежесваренным кофе и корицей – она увлеклась выпечкой и пекла теперь то, что хотела сама, а не то, что «полезно для холестерина».
Вечерами она больше не ждала, когда муж вернется с работы. Она садилась в удобное кресло, укрывалась пледом и смотрела старые итальянские фильмы, уже почти не заглядывая в субтитры. Ее итальянский был еще не идеален, но она понимала. Она понимала страстную речь Анны Маньяни и меланхоличные монологи Мастроянни.
Иногда она думала о Дмитрии. Без злости и обиды. Просто как о пройденном этапе. Он купил себе свой «Солярис». Женился снова, на женщине помоложе, которую ему, конечно же, нашла Алевтина Петровна. Елена знала, что он наверняка рассказывает новой жене, как правильно варить борщ и что жареное – это вредно. Но это была уже не ее история.
Ее история только начиналась. На столе лежал открытый ноутбук. Она смотрела билеты. Не в Италию, нет. Пока еще не время. Она смотрела билеты в Санкт-Петербург. На неделю, в октябре. Просто побродить по осенним паркам, сходить в Эрмитаж, выпить кофе в маленьком кафе с видом на канал Грибоедова. Она улыбнулась. Цена за свободу оказалась высокой – половина квартиры, тридцать лет жизни. Но глядя на свою новую, маленькую, но только ее собственную жизнь, она понимала, что не заплатила, а наоборот – получила несоизмеримо больше. Она получила себя. А это было бесценно.
